До дверей квартиры Баяновой меня проводила страшно серьезная кошка с бурым пятном на носу. “А, проходи, Марь Иванна, нагулялась?” – улыбнулась открывшая дверь хозяйка.

– Бездомным кошкам и собакам в нашем дворе повезло. Если кого-то нужно пристроить, накормить, все знают: надо обращаться к Баяновой или Вициным. Они живут в доме напротив, – заявила мне гулявшая во дворе одинокая старушка.

Умер Вицин, и одним адресом для бесприютных божьих тварей стало меньше. Нелегкое и недешевое бремя содержания мурок и шариков целиком легло на хрупкие плечи Аллы Баяновой – “райской экзотической птицы, залетевшей на огонек советской действительности”, как писали о ней в 80-х в так называемой буржуазной прессе. В ее судьбе – история всей Европы: родилась в Кишиневе, детство прошло в Берлине, Каннах и Париже. С 30-х годов жила в Румынии, где ее считали то “красной” арестанткой, то богатейшей помещицей, то “подозрительной” певичкой. А 12 лет назад сбылась давняя мечта Баяновой – она получила советское гражданство и стала жить в Москве.

ВО ВРЕМЯ войны в румынском концлагере старичок-каббалист, что гадал по буквам имен, предсказал ей, что у нее будет невиданный взлет, она станет знаменитой, но… только в конце жизни. В середине 80-х уникальную исполнительницу романсов впервые узнали в СССР. Словно из рога изобилия посыпались аншлаги, передачи по телевизору, бесконечные туры по стране – старый раввин оказался прав. И она, бросив насиженный Бухарест, квартиру и пенсию, переезжает в Россию. Около года она скиталась по разным углам, жила у друзей, пока не получила маленькую квартирку в одном из арбатских переулков. “Конечно, не так должны были меня встретить, – вздыхает артистка. – Ведь я многое с собой привезла: чудесные романсы, удивительные таборные песни, уже забытые здесь… Но я счастлива, что живу на Арбате, о котором столько читала и мечтала с детства!” Крохотная квартирка похожа на восточный дворец: много светильников, всюду расстелены красочные недорогие ковры – их Баянова полюбила давно, когда жила в Бейруте. Над кроватью – купленные в юности палестинские иконы, рядом – портрет отца в роли Бориса Годунова, фотография мамы в балетной пачке.

– Алла Николаевна, мы живем не в лучшие времена – инфляция, кризисы, “дикий” рынок, – не жалеете, что остались в России?

– Всегда мечтала о возвращении, но не думала, что это случится. Это счастье, когда наконец-то меня, мои песни понимают. Рада, что сломала свою жизнь на закате дней. Что начала все сначала, как говорится, с деревянной ложки. Ведь я все вещи оставила в Бухаресте, в своей квартире. Потом мои друзья долго пересылали сюда любимые безделушки. Все, кто ко мне приходит, говорят: “Ах, какая у вас уютная квартира!” А, между прочим, весь этот уют был куплен за два дня до грандиозного подорожания в начале 90-х. Я в восторге от самой себя, что все до копейки вложила в свое небольшое хозяйство – хоть один раз в жизни поступила умно.

Алла Николаевна явно скромничает – она отлично управлялась и с огромными владениями мужа, Стефана Шендри, одного из богатейших помещиков Румынии. “400 гектаров пахотной земли, 500 – леса, 500 каракулевых овец, 12 швейцарских коров, десятки лошадей – рабочих и верховых, огромный 9-комнатный дом с террасой, – до сих пор с удовольствием перечисляет Баянова. – Я помню все до мелочей, до имен моих свиней и кур. Иногда думаю, что это было счастливейшее время в моей жизни”.

– Как вы познакомились со столь завидным женихом?

– Не было бы счастья, да несчастье помогло. В марте 41-го за исполнение русских песен меня арестовала сигуранца (румынский НКВД). Год и два месяца я провела в концлагере. Когда выпустили, обязали каждую неделю в участке отмечаться. Однажды к себе в кабинет вызывает уродливый, похожий на жабу начальник и, сально улыбаясь, приказывает: “Я вас освободил, вы должны мне заплатить”. – “Я не знаю вас, и для меня будет мукой вас любить!” – взываю к его благородству. Он смеялся долго, словно сумасшедший: “Мне твоя любовь и не нужна. Я просто хочу тебя. Если откажешься, из лагеря уже не выйдешь”. Иду из этого участка, рыдаю, ничего не вижу. Вдруг рядом скрежет тормозов: “Вам что, жить надоело, под колеса лезете!” Вот так мы и познакомились со вторым мужем, Стефаном Шендри, который был одним из влиятельнейших дворян в Румынии. У них с королем даже общее увлечение было – оба коллекционировали автомобили. Стефан спас меня – увез в свою усадьбу, подальше от сигуранцы. Потом мы полюбили друг друга, поженились, я увлеклась хозяйством – даже на сцену возвращаться не хотела.

– Война не повлияла на вашу помещичью идиллию?

– Бои шли далеко. Вспоминаю, как однажды, незадолго до конца войны, мужу предложили взять “рабов”, 18 русских военнопленных. Радости моей не было предела – я увижу своих! К их приезду мы готовились: натопили баню, наготовили разных вкусностей, выкатили бочку пуйки – ароматной румынской водки. Вечером Стефан привез пленных из города – угрюмых, грязных, голодных. Я бросилась к ним, горло перехватило: “Братцы, родные!” Они были в шоке, услышав русскую речь. Оттаяли только после баньки да крепкой чарки. За столом долго решали, как же ко мне обращаться: “Товарищ – не подходит, хозяйка – не звучит, да и не привыкли мы…” Я их перебиваю: “Зовите как все – барыня!” Они заупрямились: “Мы в жизни такого слова не произносили”. Потом привыкли и как-то необыкновенно смачно меня барыней называли. Работали мы дружно, а по вечерам любили петь – и народные песни, и Дунаевского, и романсы… После войны мы отправили ребят на родину.

– Потом кого-то из этих солдат встречали?

– Нет, может, кто прочитает интервью, откликнется.

– Затем наступил социализм…

– …и нас с мужем выгнали из дома, точнее, выслали. Мы пробрались в Бухарест, прятались у друзей. Стефана искала сигуранца. К этому времени многих наших знакомых – интеллигенцию, помещиков – уже арестовали и отправили на каторгу, в каменоломни или на строительство местного Беломорканала – канала Дунай – Черное море. Я снова стала петь, чтобы как-то содержать родителей и скрывавшегося мужа. Помню, мама умирала в больнице, а меня так и не отпустили с работы, из бара. Через полгода не стало и папы. Арестовали Стефана, дали пять лет каторжных работ. Вернулся он через три года, но совершенно сломленным человеком – желчным, подозрительным, скандальным. Наша жизнь стала невыносимой, и однажды после достаточно грубой сцены я ушла. Наша общая приятельница, которая все эти годы любила Стефана, заняла мое место. Но после каторги сил у мужа не было, через год он умер.

– Не обидно, что супруг так быстро нашел вам замену?

– Стефан меня всегда любил, но это не мешало ему быть известным на всю Румынию ловеласом.

– Вы так спокойно говорите о его изменах?

– Считаю, что мужчина может изменять – такова его организация.

– А женщина?

– Нет, у нее все по-другому, и ей потом труднее “отмыться”. Но если “это” произошло, мой совет – молчи, все отрицай. Это единственное, что надо скрывать, чтобы сохранить семью… Вспоминаю свою жизнь: мне было лет 25, я была замужем за Жоржем Ипсиланти, была ему верной женой. И вдруг я безумно влюбилась в одного русского предпринимателя, Сергея. Он был намного старше, имел взрослого сына – все у них с женой было хорошо, пока не появилась я. О нашем страстном романе Сергей рассказал жене – просил отпустить, говорил, что без Аллы жить не может. Она в ответ: “Это пройдет… Я подожду”. Жена не поставила ему никаких условий, и в конце концов он вернулся к ней. Вообще, считаю, расцвет женщины начинается в сорок лет. Она многое понимает, она знает, чего хочет и что может дать мужчине.

– А вы помните свою первую любовь?

– Лет в 14 мы выступали в Монте-Карло, в шикарном баре “Абрек” с огромной площадкой для танцев. По вечерам в нашем ресторане работали “паркетные танцоры”. Существовала такая профессия – кавалеры развлекали дам, которые могли себе позволить пригласить такого элегантного красавца для приятного времяпрепровождения.

– Вроде сегодняшних мальчиков-стриптизеров из дамских клубов?

– Ну не совсем… Тогда среди таких танцоров особенно много было русских аристократов. Один из них – огромный красавец князь Андрей Оболенский – пригласил меня на танец. Мы кружились, забыв обо всем на свете, и больше уже не могли расстаться. Его полюбили мои родители и с радостью согласились, когда Андрей посватался. Правда, они попросили отложить свадьбу года на три, когда “невесте” исполнится хотя бы 17. Андрею надо было ехать по делам в Канны, и он, целуя меня, счастливо прошептал: “Моя!” А на обратной дороге, спеша ко мне по крутым горным серпантинам, разбился на машине…

Пожалуй, и сама судьба Баяновой похожа на извилистую горную дорогу. Причем на такую, где по обочинам “мертвые с косами стоят”. Певица говорит, что не раз в ее жизнь вмешивались потусторонние силы. Например, как-то они с родителями и молодым мужем сняли очень дешевую прелестную квартирку в центре города. Оказалось, дом под завязку набит привидениями, которые активно общались не только с членами семьи, но и с гостями (стучали, шумели – в общем, вели себя как заправские хулиганы).

В доме второго мужа Баянова как-то ночью, услышав стук, распахнула дверь и увидела грязно-белый балахон, измазанный кровью. Костлявой рукой существо молча отодвинуло хозяйку и прошло в дом. “Я поняла, что пришла беда”, – говорит певица. Действительно, месяца через два страшные напасти захлестнули семью: смертельно заболела мама, в Румынии наступила “диктатура пролетариата”, поместье “раскулачили”. Баянову с мужем отправили в очередную ссылку, где, страшась неизвестности, на

4-м месяце певица сделала неудачный аборт и с тех пор больше не могла иметь детей.

– Получается, привидения оповещают вас о надвигающихся бедах?

– Не всегда, вспоминаю март 1977 года – ничего не предвещало трагедии. В тот день я поехала к своим друзьям играть в карты. Мы увлеклись игрой, и вдруг чувствую – что-то меня приподнимает. Земля заходила ходуном, как морские волны. Смотрю, 16-этажная башня напротив наклоняется. Побежала домой. В городе ужас, хаотично бьются машины, взрываются газовые трубы, и вокруг – оторванные руки, головы… В нескольких метрах передо мной на дорогу падает панельная башня, накрыв собой трамвай и троллейбус. Вижу – дом раскололся надвое: половина рухнула вместе с лестницей, а другая еще стоит. Асфальт, мостовые вдруг раскрывались, и туда проваливалось все – дома, люди, автомобили. Мой дом, к счастью, выстоял. Правда, треснули стены, газовая колонка упала, разбив унитаз и умывальник, пропали все заготовки, посуда… Это была одна из самых страшных сейсмических катастроф ХХ века. После этого у меня случился инфаркт.

Воспоминания Аллы Николаевны прерывает телефон. Звонит одна из подруг певицы. Разговор, конечно же, о музыке, о предстоящем в начале зимы концерте. Положив трубку, Баянова берет костыль и начинает ходить по комнате.

– Я должна сама пройти по сцене, – объясняет она. – У меня был тяжелый перелом шейки бедра, врачи говорят, надо постоянно ходить, тренироваться. Как это для меня мучительно! Но хочу общаться со своими зрителями без чужой помощи.

– Вы интересуетесь современной музыкой? Преподавать не пробовали?

– То, что слышу на эстраде, – это катастрофа. К примеру, Валерия. Она хорошенькая, но у нее нет фразы, выражения, обаяния личности – поет однообразно, словно вода из крана течет. Или Лолита. То, что она делает на сцене, я вообще оставлю без комментариев. Безусловно, женщина эффектная, двигается неплохо, но лучше бы она не пела… Я в шоке от Баскова. Помню, каким он пришел на “Романсиаду” к Галине Преображенской – трогательный, с дрожащими от волнения руками. Я увидела, что мальчик мог бы стать вторым Карелом Готтом, и единственная из жюри поставила ему максимальный балл. Но, к сожалению, не могу разбудить в нем то, что заложено от природы (поверьте моему опыту, это вовсе не опера), – ему не нужны мои советы… Я бы рада учить, но, к сожалению, у большинства “молодых дарований” нет голоса, не за что даже зацепиться.

– Может, это мировая тенденция?

– Может, но нам-то какое дело! Мы – русские. У нас в песне должны быть душа, страсть.

На этих словах певицы из-под кровати появилась старая знакомая, Марь Иванна, внимательно посмотрела на хозяйку и запрыгнула на софу. Откуда-то из-под подушки, сладко потягиваясь, выполз изумительный трехцветный котенок.

– Не хотите со мной породниться? – шутливо поинтересовалась Баянова. – У нашей Марь Иванны чудный малыш. Почему кошку так называю? Уважаю ее – умная, чистоплотная, самостоятельная.

Словно понимая, что речь зашла о животных, на пороге появился благородный красавец, колли по кличке Барс. А следом вбежала беленькая, “дворянских кровей”, собачонка и ревниво лязгнула беззубым ртом около моей ноги – пора, мол, закругляться.

– Это моя Люся, – познакомила нас Баянова. – Я подобрала ее полумертвой на улице, выходила. А назвала ее так в честь собаки Вертинского. Александр Николаевич был очень привязан к своей Люси, никогда ее даже больше чем на час-другой не оставлял. Знаете, – помолчав, добавила Баянова, – животные – моя страсть, моя стихия. Помните, как-то скандинавский писатель и врач Аксель Мунте сказал: “Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю свою собаку”? Хотя мне грех жаловаться – вокруг меня столько друзей, помощниц, почитателей… Жаль только, что некому передать свой опыт, свои песни.

Светлана ПЛЕШАКОВА.