Минувший вторник прошел в нашей стране под знаком памяти жертв политических репрессий. Данный материал, являющийся продолжением обстоятельного повествования, наш постоянный автор приурочил именно к этому дню. Напомним, что в предыдущих публикациях Н.Соболев рассказал о начальном периоде своей лагерной жизни после нелепого ареста. Читатели узнали, что для узника неожиданно забрезжил луч света. Встретив старого друга, он обрел надежду на поворот к лучшему в своей судьбе…
В землянке
Я осторожно спустился в землянку и встал у порога, стараясь после дневного света свыкнуться с полумраком. Землянка была сделана на удивление примитивно. От земляного пола исходила сырость. Нары сооружены из горбыля. Шаткий небольшой столик врыт ножками в землю. Вместо табуреток три скособоченных чурбака. Маленькое оконце почти не пропускало дневного света. В середине землянки – крохотная чугунная “буржуйка”.
Спиной ко мне стоял высокий, широкоплечий, плохо одетый человек и громко разговаривал со своим напарником, сидящим на нарах.
Осмотревшись, я бодро сказал:
– Здравствуйте!
Широкоплечий повернулся и тихо ответил:
– Здравствуйте!
Я тут же ахнул. Передо мной стоял тот, кого я так долго искал. Сергей Александрович Орлов!
Узнал меня и он. Мы вмиг бросились друг к другу в объятия. Орлов долго обнимал меня, тряс, хлопал по плечам, шумно приговаривая:
– Какая встреча, Николай Павлович. Какая радость! Вот это да! Здорово, а?
Я, честное слово, тоже был просто на седьмом небе от этой встречи. Подумать только! Четыре с лишним года прошло с тех пор, как мы с Сергеем Александровичем расстались…
Карьер
Это было в Орском лагере заключенных Оренбургской области. Тогда мы вместе – я еще до суда, а он уже осужденный на десять лет по 58-й статье, как антисоветчик, – в огромном каменном карьере добывали бутовый камень.
Работа в карьере была изнурительной. Весь световой день мне приходилось забивать увесистой кувалдой в расщелины каменного разреза металлические клинья, чтобы отбить кусок камня. Как я ни старался, как ни напрягался, а норму не выполнял. А была она непомерно большая – два кубометра! Как я мог их добыть, когда был изнурен и обессилен постоянным недоеданием?
Мне тогда было только девятнадцать лет. Орлов был для меня как отец, даже больше. Хорошо помню, как он по-родственному поучал меня, чтобы я всеми путями старался хотя бы чуть-чуть да увильнуть от тяжелого изнурительного труда, чтобы не лез в драку, не курил и не отдавал свой хлебный паек за табак.
– Трудно, тяжело, но ты про себя всегда что-нибудь напевай. А когда выйдешь из мест заключения, непременно начни учиться, – наставлял Сергей Александрович…
Шел 1942 год. Чтобы даром не ел в лагере хлеб, меня, еще не осужденного, из Соль-Илецкой тюрьмы Оренбуржья отправили в Орский лагерь добывать камень. И вкалывал не покладая рук до апреля 1943-го, когда и состоялся суд.
В то время все суды были завалены работой и не успевали рассматривать дела. Так что арестованные, как я, ждали своей участи по году-два.
Дорога в никуда
Через два месяца совместной работы на каменном карьере нас разлучили. Орлова отправили на этап. Куда?
Он коротко рассказал мне о своих скитаниях.
Этап в не обустроенном для жилья товарном вагоне оказался тяжелым. Конвоиры вели себя хуже зверей. Вместо хлеба давали сухари, а вместо баланды – ржавую селедку. После нее пить хотелось страшно. Но воды не давали. Из-за жажды в пути умерли два человека, десятки заболели.
Только через тридцать дней зэков привезли на Черную реку, в крупный пересыльный лагерь Владивостока. Здесь началась фильтрация. В итоге в трюме парохода Орлова переправили в знаменитый Ванинский пересыльный лагерь, а оттуда на плоскодонных самоходных баржах по Амуру и его притоку Тумнин в еще более крупный лагерь заключенных Востоклаг.
Там, в 306-й колонне, Сергей Александрович и мотал срок, работая на строительстве стратегически важной по тем временам железной дороги от Советской Гавани до Комсомольска-на-Амуре. На этой стройке трудились заключенные четырех больших лагерей – Амурлаг, Нижний Амурлаг, Востоклаг и Переваллаг.
Желанная страна Монголия
Я не раз невольно перебивал его рассказ вопросами, репликами и уточнениями, ведь в то же самое время я был совсем рядом – в Амурлаге, где почти два года валил лес.
Сюда, в Кяхтинский пересыльный лагерь, он тоже попал чудом. Когда стало разворачиваться строительство железной дороги от бурятской станции Наушки до столицы Монголии, то руководство этой республики ввиду финансовой бедности попросило наших представителей укомплектовать основной костяк ИТР из заключенных. Ведь рабам вовсе не обязательно платить.
Но сами “рабы”, когда узнали, что их ждет, только обрадовались. Конечно, в народе шутя говорили: “Курица не птица, а Монголия – не заграница!” И все же условия содержания в пустыне Гоби, как и вообще за пределами Страны Советов, были куда человечнее.
Так из многих советских лагерей стали этапировать на станцию Наушки заключенных с разными строительными специальностями, а также экономистов, нормировщиков, бухгалтеров. Так попал в Кяхту и Орлов. Таким образом, ему, как и мне, несказанно повезло.
Прервав воспоминания, Сергей Александрович сказал:
– Побегу принесу ужин!
И на время оставил меня в землянке одного.
Дети подземелья
К вечеру резко похолодало. Температура упала до минусовой отметки.
Пока я ждал Орлова, в землянку вошли еще четыре зэка, которые с ним проживали. Один из них начал растапливать “буржуйку”. Сразу стало оживленно. Мужики с холода громко разговаривали и делились впечатлениями о прожитом дне, поначалу даже не обращая на меня внимания: на зоне принцип не совать нос в чужое дело был доведен до абсурда.
Наконец, почувствовав любопытство вошедших, я представился. Они тоже назвались: Анатолий Петров, Игорь Скориков, Иван Екимов и Иван Лебедев – “коренной москвич”, как он добавил. Все были относительно молоды, и все антисоветчики с экономическим образованием. Со всеми ними в дальнейшем мне посчастливилось долго и дружно работать в контрольно-плановой части третьего отделения стройки. Это будет позднее в районе станции Дархан, что в двухстах километрах от города Сухэ-Батора.
Вскоре вернулся Орлов с ужином. Мы с ним скромно поели, легли на нары и еще долго вполголоса вели беседу. Сон не шел.
Я рассказал, как после разлуки добывал камень, а потом разгружал “думкары” от медеплавильного шпака в Орском лагере, ожидая решения суда. Его заседание состоялось только через семнадцать месяцев. И, естественно, меня осудили по 58-й статье за антисоветскую агитацию сроком на восемь лет. И еще добавили пять годочков поражения в правах. Мне, восемнадцатилетнему пареньку, было инкриминировано восхваление немецкой техники и неверие в победу над врагом.
Мои университеты
Я еще долго тихим голосом продолжал рассказывать свою одиссею Орлову. Как чудом не погиб за короткий срок в Похвистневском лагере, под Самарой, от недоедания и тяжкого физического труда. Как спасла меня льняная косоворотка, переданная мне отцом при свидании после суда. Как тоже мучился в товарном вагоне в течение сорока дней, когда меня везли из Самары до пересыльного лагеря на Черной реке. Потом везли в трюмах парохода “Фабрициус” от Владивостока до Ванинского пересыльного лагеря. А после санобработки и получения сухого пайка нас погнали по таежным тропам со страшно тяжелыми тюками за спиной до 304-й штрафной колонны Амурлага. Шли медленно, тяжело и очень долго.
А когда пришли, ахнули. Это было совершенно голое место, а в воздухе уже летали снежинки. Мы в спешке стали строить барак, чтобы спастись от холодов. Потом голодали, замерзали и валили два года лес. Превратились в доходяг…
Правда, затем стало легче – я попал на сельхозработы под Комсомольском-на-Амуре. Но там чуть не разбился состав с заключенными, в котором я находился, когда нас везли из Советской Гавани.
А однажды умудрился потерять пропуск, за что здорово избили и чуть было не “навесили” уголовное дело. Но мне снова “повезло” – я попал на этап, где начальником конвоя был общий знакомый наш капитан Кузьмич. Он-то, собственно, обладая информацией, и помог нам с Орловым встретиться…
Покровитель
Далеко за полночь мы наконец-то уснули. Проснулись на удивление рано – лагерная привычка. Все дружно поднялись, Орлов и Петров сходили за едой, и мы все позавтракали.
Не успели справиться с едой, как в землянку спустился мужчина средних лет, крупного телосложения. На его круглом лице выделялись большой рот и пухлые красные губы. На нем был военный бушлат.
Орлов и все остальные сразу же поднялись с нар и вытянулись по-военному. Поднялся и я, подумав, что это непременно какой-нибудь начальник. Орлов, не дожидаясь, когда вошедший поздоровается, громко произнес:
– Здравствуйте, Федор Андреевич!
Гость подошел к Орлову и вежливо подал ему руку, а потом – всем остальным. Оказалось, что это был начальник 102-й колонны заключенных 1-го отделения стройки Соколов.
Он грузно опустился на чурбак и кивнул в мою сторону:
– А это кто?
Я вытащил из кармана записку Бочарова-Кузьмича и с почтением подал ему, поясняя содержимое. (Бочаров просил лагерное начальство устроить меня стажером к Орлову.)
Начальник колонны не торопясь прочитал записку и тяжело посмотрел на меня. Как бы нехотя сказал:
– Хорошо! Вот тебе Орлов, и стажируйся у него сколько нужно.
Орлов коротко поведал Федору Андреевичу нашу с ним общую одиссею. Соколов, как мне показалось, выслушал его внимательно и даже с интересом и, уже обращаясь ко мне, сказал:
– Повезло тебе, Соболев. Орлов – хороший экономист и отличный человек. А теперь садитесь и слушайте, что скажу. Завтра в пять часов утра со штаба стройки отъезжает в Монголию бортовая машина. Документы на вас пятерых оформлены. Что касается Соболева, сейчас распоряжусь. Конвой выделен. Время и место выезда он знает. Вы получите сухой паек на три дня, соберите свои вещи и идите в штаб лагеря. Там в административно-хозяйственной части переночуете. А я уезжаю. После обеда. Вас встречу уже в Сухэ-Баторе, в штабной колонне первого отделения лагеря. Конвой адрес знает.
Орлов, как старший, выпалил:
– Все будет исполнено, гражданин начальник!
А я подумал, как здорово все-таки иметь знакомого начальника, к тому же – покровителя.
Соколов тяжело поднялся с чурбака и, попрощавшись, неуклюже вышел из землянки. А мы, взволнованные, стали шумно комментировать предстоящую поездку.
Блаженство
Собрав вещи, мы покинули “кротовую нору”, которая и по сей день стоит у меня перед глазами. У всех шестерых в карманах лежали пропуска на право бесконвойного передвижения.
По пути мы получили на три дня продукты и решили заглянуть на базарчик. Здесь Орлов купил три круга “ледяшек” – мороженого молока. Когда пришли в штаб, нам без волокиты выделили комнату. В ней в углу валялось несколько запыленных и грязных, но… настоящих матрацев! По меркам зэка роскошь. К тому же в комнате стояли стол, несколько стульев и даже две тумбочки. Правда, стены были голые. И на окнах не было ни занавесок, ни штор. Но все равно это не камера и не конура.
Мы растопили молоко, и впервые за пять лет я с наслаждением попил его с хорошим хлебом…
Разложив лежащие в углу матрацы, мы бросили на них нехитрые пожитки и блаженно растянулись.
И снова потекла наша неторопливая беседа с Орловым.
Там, за туманами…
В один из августовских дней 1943 года заключенные 306-й колонны Востоклага выполняли работу по балластировке железнодорожных путей, идущих из Советской Гавани. День был солнечный, безветренный, и в воздухе стояла прозрачная синь.
Одни лопатами бросали щебенку на полотно, вторые ее плотно подбивали под шпалы, третьи разгружали грузы с платформ, а четвертые ломами рихтовали пути. На будущей дороге еще ничего не было, но по путям уже круглые сутки курсировали маломощные паровозики типа “овечка”, подвозя всевозможные материалы.
Мимо катили и грузы из бухты Ванино, поставляемые большими партиями из Америки по ленд-лизу: военная техника, автомобили, продовольствие. Все мы понимали, что грузы были очень нужны для страны. Великая Отечественная война полыхала вовсю, и армия нуждалась в таких товарах, как никогда…
Неподалеку от дорожного полотна прохаживались охранники, внимательно наблюдая за нами и держа наперевес автоматы. А еще между работающими заключенными ходили вольнонаемные специалисты-дорожники, которые контролировали качество исполняемой нами работы.
Слева от дороги катила свои воды полноводная река Тумнин, приток Амура, богатая красной рыбой. А справа возвышались горы Сихотэ-Алиня, хребты которого были покрыты глухой непроходимой тайгой.
– Те места пребогатые, – вполголоса говорил Орлов. – Богаты они лесом, водными ресурсами, подземными залежами, рыбой, пушным зверем, ягодами. В низменных болотистых местах растет очень много брусники, голубики и морошки. Но их здесь не собирают – некому, так как поселения находятся за тридевять земель от этих мест…
Ненависть
– Все мы были заняты работой, – продолжал мой собеседник, – когда со стороны Хабаровска появился паровозик-“овечка”, таща за собой пять или шесть открытых платформ. На платформах стояли – именно стояли! – по 30-35 человек, охраняемых часовыми. Состав тащился еле-еле.
И вдруг мы увидели, что эти люди на платформах – немецкие военнопленные. Что тут началось!
Когда “овечка” поравнялась с рабочими, они, как по команде, побросали инструменты и, словно очарованные, уставились на немцев. Да, это были немцы, которые принесли нашему народу столько страдания и горя!
Паровозик продолжал медленно тянуть платформы… Кто взял первый камень и бросил в немцев, так и не узнали. Но это было словно командой! Град камней вмиг обрушился на немцев!
Они увертывались от одних камней, но их настигали другие. С каждой минутой, а точнее, секундой все больше и больше зэков включались в жестокую экзекуцию. Казалось, жизнь военнопленных сочтена. Мы, обезумев, нещадно бросали и швыряли камни…
Поняв, что дело принимает серьезный оборот, часовые на платформах открыли из автоматов огонь в воздух. Но это не возымело действия. Наши охранники тоже были сбиты с толку и не знали, что делать. Они бегали, кричали, требуя от нас немедленно прекратить изуверство. Но мы, словно очумелые, не обращая внимания ни на них, ни на выстрелы, продолжали бросать камни в ненавистных немцев…
Тогда охранники стали стрелять в землю, нам под ноги. Одновременно и паровозик ускорил ход.
Вечером и потом еще несколько дней подряд многих из нас вызывали к оперативнику – по-лагерному, “куму”. Мы дознались, что убито было два немца и около тридцати с тяжелыми травмами пришлось госпитализировать. “Кум” со злостью допрашивал каждого, угрожал посадить в карцер.
Но на этом все и закончилось. Никто из заключенных не пострадал.
Отправляя военнопленных на открытых платформах, руководство лагеря, вероятно, и не предполагало, какую бурную реакцию может вызвать недавний враг даже у “врагов народа”. Впоследствии, после инцидента с немцами, в разных лагерях мне неоднократно приходилось видеть немецких военнопленных, власовцев, даже итальянцев. И откровенно скажу: всякий раз я смотрел на них с ненавистью, как на истинных врагов моей Отчизны.
Казалось бы, между нами, заключенными, и военнопленными разницы не было – и мы, и они одинаково изолированы от общества. На самом же деле между нами была глубокая пропасть…
Вскоре Орлов устало замолк, и мы провалились в сон.
* * *
Рано утром, как было приказано Соколовым, нас, человек восемнадцать, на бортовой машине “ЗИС-5” повезли в монгольский лагерь. Мы ехали в Сухэ-Батор, новый для себя мир…