В одном из недавних номеров западногерманского журнала “Шпигель” появился сенсационный материал, из которого следовало, что впервые в мире сверхзвуковой барьер покорился не американцам, как это до сих пор утверждалось, а немецкому военному летчику Хансу Гидо Мутке, который живет сейчас в Германии. У меня появилась возможность познакомиться с этим неординарным человеком, имя которого лишь с большим опозданием было внесено в летопись воздухоплавания. Встреча состоялась в Мюнхене на квартире д-ра Мутке.

– Дело обстояло таким образом, – приступил к повествованию д-р Мутке, бодрый, подтянутый, с отменной выправкой, несмотря на преклонный возраст, мужчина. – Принято было считать, что впервые сверхзвуковой барьер удалось преодолеть 14 октября 1947 года американскому пилоту Чарльзу Игеру на самолете Bell X 1. Однако в 1989 году на симпозиуме в Мюнхене мне вручили официальное подтверждение, что сверхзвуковая скорость впервые была достигнута мной на Ме-262 незадолго до окончания Второй мировой войны. Объективности ради следует заметить, что между мной и Ч.Игером было еще по меньшей мере шесть пилотов, которым удалось это достижение, и первым из них является отнюдь не Игер, а его соотечественник Гудлин. Вы видите, что этот плакат с автографом Гудлина датирован декабрем 1946 года, то есть выпущен он был за год до полета Игера.

– Как это произошло, г-н Мутке: вы намеренно шли на рекорд?

– Да что вы! Я и не понял тогда, что произошло. 9 апреля 1945 года, совершая над Инсбруком разведывательный полет, я услышал по радиосвязи призыв о помощи товарища по эскадрилье, атакованного британским самолетом. Я опрокинул свой Ме-262 на левое крыло и, дав полный газ, под углом в сорок градусов с высоты примерно двенадцать километров спикировал вниз. Дальше произошло невероятное. Вдруг машина завибрировала, загремела, казалось, мощный кулак сжал истребитель. Меня ударило головой о крышу кабины, и самолет вышел из-под контроля. Лишь на высоте восемь километров удалось вновь овладеть управлением. По моим расчетам, семь секунд я летел быстрее скорости звука. После приземления во время осмотра на обшивке самолета были обнаружены серьезнейшие повреждения: швы разошлись. Кстати, в руководстве к эксплуатации Ме-262,обнаруженном в США и составленном англичанами на основе тестирования самолета, отмечается подобный же эффект.

– Каким же образом немецким конструкторам удалось добиться таких результатов?

– Из материалов, копии которых я вам передаю, следует, что интенсивное развитие реактивного авиастроения немецкими учеными во многом было обеспечено условиями Версальского договора, запрещавшего Германии разрабатывать авиационные технологии, но не ограничивавшего исследования в области ракетостроения и реактивных двигателей. Так что уже в 1939 году, перед началом Второй мировой войны, Люфтваффе располагали несколькими вариантами чертежей реактивного двигателя, авторами одного из которых являлись конструкторы БМВ, а другого – Юнкерс. На базе этих двух двигателей Вильгельм Мессершмитт создал реактивный самолет. Уже в марте 1942 года на первых Ме-262 были апробированы оба двигателя, после чего выбор в производстве самолетов нового типа был отдан двигателю Юнкерса Jumo 004, получившему позже обозначение “Т 1”. В 1943 году, после интенсивных бомбардировок союзными войсками Германии, Гитлер отдал приказ о начале серийного производства Ме-262. Правда, фюрер вопреки настояниям Мессершмитта и Геринга требовал производства не реактивного истребителя, а бомбардировщика. Первый боевой вылет Ме-262 состоялся в 1944 году в небе Мюнхена. До окончания войны было выпущено около 1500 самолетов данного типа, но лишь триста Ме-262 были приняты на вооружение. Союзные войска обнаружили на подземных заводах различные модификации реактивных истребителей, некоторые из них были снабжены приборами ночного видения и даже приспособлениями для несения ракет.

Эксперты полагают, что начни Германия активное производство реактивного самолета на шесть-восемь месяцев раньше, финал войны мог бы принять более затяжной характер. О перспективности реактивного истребителя Ме-262 говорит тот факт, что многие разработки Мессершмитта были положены в основу американского самолета времен холодной войны F86 Sabre и советских истребителей Як-15 и МИГ-9.

– Почему же об этом рекордном полете заговорили только сейчас?

– Специалистам этот факт был известен давно, но по окончании войны его, по понятным причинам, замалчивали. Я же был поглощен совершенно иными идеями и не придавал особого значения происшедшему. Откровенно говоря, мало кто из представителей моего поколения с удовольствием вспоминает о войне. Но тут произошла путаница с египетским экспонатом в Мюнхенском историческом музее, ну я и написал дирекции музея письмо, что относительно выставленного в музее Ме-262 также имеются неточности, и пояснил, какие. После этого случай и получил широкую огласку.

– Вам приходилось воевать на Восточном фронте?

– На короткое время меня перебросили на это направление, но в боях я не участвовал, поскольку полеты носили разведывательный характер и совершал я их преимущественно в ночное время.

– Что вам больше всего запомнилось из столкновений с советскими летчиками?

– Беспомощность наших более мощных и скоростных самолетов перед вашими тихоходами-бомбардировщиками. Мы их четко фиксировали с высоты 4000 метров, а при снижении они оставались для нас неуязвимыми из-за того, что летали на высоте 400 или даже 200 метров и очень медленно, так что мы их теряли из визира или попросту пролетали мимо цели, поскольку из-за большой скорости не могли вовремя среагировать, а в воздухе ведь не затормозишь. До сих пор не знаю, что это были за самолеты. Мне казалось, что с них бомбы сбрасывали вручную. Кончилось все тем, что наши истребители по этой причине отозвали с фронта.

– Когда вы поняли, что война проиграна?

– С открытием второго фронта.

– И все это время вы продолжали так же четко выполнять приказы? Так велика была преданность фюреру и нацистским идеям?

– О чем вы говорите! Какие там идеи! Гитлер изначально был для нас примитивной фигурой, поэтому о том, чтобы за него драться, не могло быть и речи. Но каждый из нас за невыполнение приказа мог быть расстрелян, а потому мы, решив, что из этой переделки нам не выйти живыми, уверовали в свою смерть.

Такая же чушь и национал-идея… Вы мне показали заголовок статьи, где меня называют “нацистким пилотом”. Для меня это звучит оскорбительно. Мой отец был решительным противником режима. Моего дядю схватили вместе с группой евреев, с которыми он был очень дружен, и больше наша семья его так и не увидела. И это не единичный случай. Двухзвездный генерал Удет – воздушный ас – любимчик Гитлера был арестован гестапо, затем после заступничества Геринга через несколько дней выпущен на свободу, но не смог перенести унижения и застрелился. Авиаконструктор Хейнкель, разработчик более совершенных, чем “Мессершмитты”, конструкций, был в немилости у фашистов и лично у Гитлера, но вынужден был работать на власть. Мой друг Вернер фон Браун – создатель знаменитых в войну “фау”, а в мирное время – американских космических кораблей, ненавидел режим. Но никуда не денешься: у каждого семья, дети, наконец, товарищи по оружию, которых не бросишь в бою. Все не так просто, как вам это представляется. Были, конечно, и фанатики, как, например, полковник Рудель. Вы же знаете, что он, лишившись ноги, продолжал летать с протезом… Трагедия людей моего поколения состоит в том, что мы, подобно винтикам, использовались помимо собственной воли в военной машине, которая многих из нас и сломала.

– Как вы и ваше поколение в целом относитесь к войне?

– Если хотите, мы съездим с вами в дом престарелых, тут недалеко, в четырех километрах. Там находятся мои сверстники: Адольф Майер – летчик, сбитый русскими, в результате чего ему была ампутирована нога, и Марлис Хорез, уже который день лежащая под капельницей. Она семнадцатилетней девушкой приходила ко мне в кадетское училище в качестве партнерши на танцевальных уроках. Каждый раз я с дрожью приближаюсь к палатам: а вдруг таблички с их именами уже отсутствуют. Как вы думаете, безумие тех военных лет – это именно то, что украсило их нелегкий жизненный путь и дорого им как память? Да нет же! Так и я отношусь к войне – как к величайшему, но неизбежному безумию. Две мировые войны ничему человечество не научили. Войны до сегодняшнего дня продолжаются. Возьмите Балканы, Афганистан, Чечню… Люди в семьях не ладят, а тут конфликтуют на религиозной, национальной почве целые нации…

– Неужели вы настолько пессимистично настроены по отношению к развитию человеческой цивилизации?

– Это не совсем так. Я отмечаю негативные моменты в современном развитии событий, и именно причины и последствия войны, в которой я участвовал, позволяют мне трезво оценивать настоящее и будущее. Мало того, я вижу, как можно если не преодолеть, то оттянуть вспышку кризисных ситуаций – это воспитание молодежи, привитие ей любви к миру. Учебники истории надо составлять иначе: ведь они же представляют собой не рассмотрение этапов развития человечества, а бесстрастное перечисление начала и окончания войн. В результате дети во дворе играют не в мир, а в войну. То есть агрессивность закладывается в людях с детства. Ну а если уж о пессимизме говорить, то он как-то несовместим с моей профессией гинеколога. Мне приходилось давать жизнь человеку в самых невероятных условиях.

– Что же это за условия такие, господин доктор?

– Я ведь являюсь единственным в мире врачом, принимавшим роды в условиях, приближенных к состоянию невесомости.

– Как это? В самолете, в силу обстоятельств?

– Нет, нет! Сразу видно, что вы не специалист. В самолете состояние невесомости имеет продолжительность не более 30 секунд. Этого крайне недостаточно. Условия имитировались нами – группой ученых под моим руководством – на земле. Суть эксперимента состояла в апробации разработанной мной методики и уникального устройства для создания вокруг роженицы специальной атмосферы.

– В каких целях проводился этот эксперимент?

– Более двадцати лет тому назад, когда в космос стали направляться экипажи, в научных кругах серьезно заговорили о возможностях длительного пребывания человека в космосе вплоть до создания там семей и продолжения рода в неземном пространстве. Но как это осуществить на деле? Направить в космос ради эксперимента людей не представлялось возможным. Этого просто не поняли бы налогоплательщики: людям есть нечего, а тут в космосе, сами понимаете, чем занимаются.

– Неужели нельзя было привести убедительные аргументы в пользу проведения эксперимента?

– Вы знаете, каких трудов стоило Вернеру фон Брауну убедить конгресс США в финансировании проекта по высадке человека на Луну! В своем выступлении перед конгрессменами ученый сравнил лунный проект с только что появившимся на свет ребенком: как родители, не ведая, что вырастет из их чада, пестуют его, так и исследователи космоса не могут заранее определить конечный результат развития своего детища. А для того, чтобы оно успешно развивалось, необходимы средства. Этот довод возымел действие, и большинство членов конгресса высказались в пользу инвестирования проекта. Дважды повторить этот ход Вернер фон Браун не мог. Однако он одержим был этой идеей и инициировал мои работы с НАСА в данной области.

– И как прошли роды?

– Прекрасно!

– А что с ребенком?

– Сейчас этому молодому человеку 21 год. Живет он в Мюнхене и ничем не отличается от других своих сверстников.

– Имя этого человека можно узнать?

– Извините, но, по известным соображениям, я не имею права вам его сообщить. Впрочем, это уже другая тема для разговора, и, откровенно говоря, она для меня гораздо интереснее начатой нами прежде…

Я и сам с удивлением вдруг обнаружил, как мы незаметно перешли с военной тематики на мирную. Насколько зыбка все-таки грань между двумя состояниями, и с какой легкостью война чередуется с миром, а из жизни легок путь в небытие. Мне охотно верилось, что никогда врач Гидо Мутке по своей воле не участвовал бы в той массовой бойне, поскольку в условиях свободного выбора отдал предпочтение сугубо гражданской, пожалуй, самой гуманной профессии в мире.

В.МЕДВЕДЕВ.
Наш спец. корр.

Мюнхен.