…Баки-ага сделал паузу и грустно сказал: “Я понял тогда, что Хади уже нет в живых”. Разговор происходил во время моей последней встречи с Урманче, когда он рассказал, что по просьбе брата послал ему в сентябре 1937 года в Соловки зимнюю одежду и посылка вернулась обратно с пометкой “Адресат выбыл”. Баки Идрисович, сам “соловецкий сиделец” начала 30-х годов, чутьем опытного “зека” понял, что встреча с братом состоится теперь только на небесах.

Для представителей целого поколения татарских политиков и интеллигентов Соловецкий лагерь и тюрьма стали последним “причалом” перед уходом в небытие. Немного об предыстории этих событий.

В середине 20-х гг. Соловецкий архипелаг, где монахами за несколько столетий была создана мощная экономическая и культурная инфраструктура, включающая уникальные производства, теплицы, фермы, гостиницы, рыболовный флот, полностью перешел в руки ОГПУ. Именно здесь чекистами по указанию ЦК ВКП (б) и лично Сталина проводился грандиозный эксперимент “по перековке” социально чуждых элементов в строителей социализма, включавший целый набор методов – от массовых расстрелов и избиений до создания лагерной печати и самодеятельности и даже досрочного освобождения. До середины 30-х гг., когда центр ГУЛАГа переместился далее на север – в Норильск, Ухту и на восток – в Колыму и Магадан, именно Соловецкий лагерь символизировал мощь пенитенциарной системы советского общества, являлся для всего мира “визитной карточкой” тоталитаризма – намного раньше, чем лагеря подобного типа в Германии. И не случайно горький символ памяти погибших миллионов россиян – камень на Лубянской площади – привезен именно из Соловков.

Начиная с конца 20-х годов Соловки становятся местом “перековки” и для интеллигенции мусульманских народов страны. Муссаватисты из Азербайджана, “джадидисты” из Средней Азии, “милли-фирковцы” из Крыма, приверженцы Гоцинского из республик Северного Кавказа, “националисты” поволжских и прикамских республик вливаются в “соловецкий контингент”. Однако наиболее трагические “национальные” страницы истории СЛОНа, а затем и СТОНа (Соловецкого лагеря особого назначения и Соловецкой тюрьмы особого назначения) связаны с большой группой татар-султан-галиевцев, привезенных туда в конце 1930-го -начале 1931 года. Их обвинят в создании контрреволюционной организации, которой не было. Все они были реабилитированы в 1989-90 гг. посмертно.

Известно, что намечаемый большой процесс против султан-галиевцев по ряду причин не состоялся и все они были пропущены через внесудебный, но обладавший правом “жизни и смерти” орган – коллегию ОГПУ. Она рассмотрела дела более 70 человек, причем 21 из них был приговорен к расстрелу. Однако в начале 1931 года расстрел был заменен им десятью годами лагеря, и почти все они становятся “контингентом” Соловков. В 1934 году по состоянию здоровья освобождаются М.Султан-Галиев и Х.Атласов, по истечении срока наказания – Б.Урманче и несколько позднее – М.Брундуков и М.Будайли. Гасим Мансуров был переведен на стройку канала Москва – Волга. Р.Сабиров, бывший Председатель ЦИКа ТАССР, в ходе следствия проявивший наибольшую степень раскаяния, был направлен на рядовую работу к станку на автозавод имени Сталина в Москве. Из пяти главных фигурантов султан-галиевского дела в Соловках остались трое: И.Фирдевс, которого Сталин считал фигурой в чем-то даже более крупной, чем Султан-Галиев, К.Мухтаров – бывший глава Правительства Татарии, ставший в Москве заместителем наркома здравоохранения РСФСР и куратором всех игровых видов спорта, и А.Енбаев, входивший в эту руководящую пятерку, видный экономист и кооператор. Остались на Соловках еще более двадцати человек, проходивших по этому делу через коллегию ОГПУ и несколько более мелких процессов.

В своей уникальной книге “А было все так” профессор Ю.И.Чирков, попавший в Соловки в возрасте 17 лет и общавшийся там со многими виднейшими представителями русской и украинской интеллигенции и духовными лицами, упоминает и имена ряда султан-галиевцев. В частности, он пишет, что в библиотечном абонементе Измаила Фирдевса было написано: “должность – сторож”, в графе “статья” – “58 – 2-4-5-8-10-11”. Такой набор статей назывался “большой букет”. Тепло вспоминает он и об Анне Бриллиантовой, гражданской жене К.Мухтарова, осужденной за “терроризм”.

При всех тяготах лагерной жизни многие надеялись, что к 1941 году у них истечет десятилетний срок, определенный коллегией ОГПУ, и впереди если уж не полная свобода, то хотя бы перевод на режим ссылки и возможность расконвоирования и устройства на работу… Все эти весьма скромные мечты были перечеркнуты наступившим 1937 годом. Уже в начале года произошли ужесточение режима и отмена посылок и редких свиданий с родными. Затем лагерь был преобразован в тюрьму особого назначения.

Но самое страшное ждало их впереди. По решению Политбюро ЦК ВКП (б), а фактически по указанию Сталина, нарком внутренних дел СССР Н.Ежов 30 июля 1937 г. издает сверхсекретный приказ № 00447, по которому предстоит развертывание террора в невиданных масштабах. В частности, каждой республике устанавливается лимит на август-декабрь 1937 года по расстрелам и заключению в тюрьмы и лагеря. Правда, именуется это как осуждение по первой и второй категориям. Так, например, Татарии такой лимит предусматривал 500 и 1500 человек. Причем эти лимиты постоянно увеличивались.

Что же касается мест заключения, то их контингент подлежал рассмотрению особыми тройками без участия, даже формального, представителей партийных и советских органов. Приговор, как правило, – расстрел. Дела рассматривались заочно, по так называемым “альбомным” спискам, где в трех-четырех строчках давались установочные данные и заключение членов тройки. Ю.Чирков пишет, что в конце сентября – начале октября 1937 года из Соловецкого лагеря было отправлено на материк три или четыре больших этапа… Лагерь опустел почти что наполовину. Этих людей больше никто не видел. Слухи были разными. Вплоть до того, что их погрузили на баржу, которую затопили в Белом море в нескольких десятках километров от архипелага.

Правда о соловецкой трагедии октября-ноября 1937 года начала раскрываться в начале 90-х гг. Особенно активно работали в этом направлении ленинградский “Мемориал” и украинские правозащитные организации. Дело в том, что с этапами 1937 года ушли в небытие сотни выдающихся представителей украинской науки и культуры: академики, профессора, писатели, артисты, врачи, инженеры, учителя.

Наиболее полное и документальное исследование “Большого Соловецкого расстрела” содержится в книге “Последние адреса. К 60-летию соловецкой трагедии”, выпущенной в 1997 году Службой безопасности Украины (СБУ) и Институтом археографии Национальной академии Украины имени М.Грушевского. Ниже мы приведем некоторые данные из нее. Пользуюсь случаем выразить свою признательность руководителю службы связи с общественностью Управления ФСБ РФ по РТ подполковнику Р.А.Кашапову за предоставленную возможность ознакомления с книгой.

Но вначале немного об исполнителях приказа Ежова и указаний Политбюро ЦК ВКП(б). “Очистка” Соловков от антисоветского элемента была поручена особой тройке УНКВД по Ленинградской области, созданной на основе приказа № 00447 НКВД СССР в составе Заковского, Гарина и Позерна.

Несколько слов об этих видных деятелях НКВД той поры, тем более что один из них имеет прямое отношение к Татарии.

Л.М.Заковский – комиссар госбезопасности 1-го ранга, начальник УНКВД по Ленинграду и области. Был прислан на эту должность в декабре 1934 года после убийства Кирова. Пользовался полным доверием Сталина и Ежова. Гарин В.Н. (Жебенев И.Н.) в 1934 – 1936 гг. – полпред ОГПУ, а затем нарком внутренних дел республики. Старший майор ГБ. Работая в Татарии, хорошо знал политическую обстановку и принимал активное участие в репрессиях. В 1936 году стал заместителем Заковского в Ленинграде. Присланный на его место в Татарию комиссар госбезопасности П.Рудь летом 1937 года был арестован и вскоре расстрелян. Б.Позерн – прокурор Ленинградской области.

Итак, решением особой тройки в составе вышеупомянутых лиц на основании “альбомных дел” (читатель ниже увидит одно из них) к расстрелу было приговорено 1825 заключенных Соловецкой тюрьмы особого назначения. Последнюю группу из 200 человек расстреляли прямо на Соловках в феврале 1938 года, до этого успели спешно вывезти в Ленинград и расстрелять там в декабре 1937 года еще 509 человек. Однако судьба самого большого этапа из 1116 человек, вывезенного на материк в конце сентября – начале октября 1937 года, долгие годы оставалась неизвестной. И вот наконец усилиями НИЦ “Мемориал”, сотрудников ФСБ Ленинграда, Карелии и СБУ в 1995 – 1997 гг. были раскрыты все детали этой трагедии.

Решением особой тройки 9,10 и 14 октября (№№ протоколов 81,82,83,84,85) осуждено к ВМН 1116 человек, приговор приведен в исполнение в отношении 1111, пять человек этапированы в другие лагеря по оперативным соображениям и расстреляны несколько позже. Расстрелы, судя по актам, проводились: 27 октября – 208 человек, 2 ноября – 180, 3 ноября – 265, 4 ноября – 248, 1 ноября – 210. Исполнение приговора тройки было поручено уже “набившему руку” на этих делах капитану госбезопасности М.Матвееву – заместителю начальника административно-хозяйственного управления УНКВД ЛО. Вот как отразилась эта бухгалтерия смерти в документах.

В июле 1996 года Карельское УФСБ (начальник архива Г.Свидский) помогло прояснить судьбу “исполнителя” – капитана М.Матвеева, привлеченного к суду в 1939 году вместе с группой оперативных работников Белбалтлага за превышение власти. В их деле содержались недостающие факты, раскрывшие механизм расстрела “соловецких этапов” в октябре-ноябре 1937 года. Осужденные морем доставлялись в Кемь, оттуда по железной дороге их перевозили в “столицу” Белбалтлага – Медвежьегорск и помещали в СИЗО, вмещавший более 300 человек. Оттуда их доставляли связанными в автомашинах к месту расстрела, находившемуся в 16 километрах от Медвежьегорска в урочище Сандормох, где Матвеев лично, иногда прибегая к помощи помощника коменданта УНКВД ЛО Алафера, расстреливал их из револьвера. Ежедневная “норма”, в соответствии с протоколом тройки, составляла 200-250 человек. Между первым днем расстрела 27 октября и вторым -1 ноября был трехдневный перерыв, вызванный попыткой бегства нескольких смертников на полдороге до Сандормоха, сумевших развязать руки и выпрыгнуть из машины.

Стреляли в лоб, а не в затылок, чтобы исключить возможность прыжка в яму, на мгновение опережающего выстрел. Такие случаи хоть и редко, но бывали.

У читателя может возникнуть сомнение в возможности расстрела одним человеком 200-250 человек в течение одного дня из личного оружия – как правило, нагана. Это делали профессионалы. Бывали “достижения” и больше: комендант тбилисской тюрьмы Надарая установил, пожалуй, непревзойденный “рекорд”, расстреляв за одну ночь около 500 человек; в 1937 году комендант Лубянки Блохин расстрелял более 200 человек за сутки. Несколько меньшая “нагрузка” легла на коменданта казанской внутренней тюрьмы НКВД – ему пришлось после вынесения приговоров выездной сессией военной коллегии ВС СССР расстрелять 9-11 мая 1938 года около 200 человек. Конечно, до Надарая далеко, но тоже впечатляет.

Хочу подчеркнуть, что приведение приговоров в исполнение происходило на вполне законной основе – по приговорам судов и троек. Поэтому никто из исполнителей к ответственности не привлекался. В отличие от следователей, часть из которых в 1939-1941 гг. привлекалась к ответственности за избиения и пытки во время допросов.

Среди расстрелянных в Сандормохе гениальный украинский режиссер Лесь Курбас, создатель Гидрометеослужбы СССР профессор А.Вангейм, литературовед Н.Дурново, основоположник удмуртской литературы Кузебай Герд, первый черкесский писатель Х.Абуков, множество православных, католических и протестантских иерархов, десятки выдающихся ученых в области математики, физики, медицины… Это был интеллектуальный цвет общества.

Группу султан-галиевцев расстреляли в первый день. Составляя расстрельный список, оперативная часть Соловецкой тюрьмы ГУГБ НКВД СССР решила не утруждать себя поисками хотя бы минимальных доказательств участия ряда заключенных в деле Султан-Галиева. Поэтому наряду с такими крупными политическими фигурами, как К.Мухтаров, И.Фирдевс, А.Енбаев, С.Сюнчелей, в список вошли и лица, вообще не имевшие никакого отношения к татарским деятелям, в их числе сын бухарского эмира Рахим, бывшие государственные деятели Средней Азии Абду и Ариф, туркменский писатель Бориев, прокурор Калмыкии Хайдар Роковой-Чанышев и другие.

Эти 32 человека были первой группой, ушедшей в небытие в октябре 1937 г. в урочище Сандормох, за ними последовали еще около тысячи. Всего же на этом месте, служившем полигоном для расстрелов еще с начала 30-х годов, похоронено, по подсчетам НИЦ “Мемориал”, более восьми тысяч человек. В урочище Сандормох по решению правительства Карелии установлен памятный знак.

Печально сложилась и судьба членов особой тройки, бестрепетной рукой отправлявших на тот свет тысячи своих сограждан. Комиссар госбезопасности 1-го ранга Леонид Заковский в декабре 1937 года стал заместителем наркома Ежова и одновременно начальником УНКВД по Московской области. Однако уже весной 1938 года его направляют начальником лагеря на строительство Куйбышевской ГЭС, а вскоре арестовывают и расстреливают. Расстрелян был и прокурор Борис Позерн. Загадочна судьба Владимира Гарина (он же Иван Жебенев). Уже весной 1938 года его переводят начальником Сорокского железнодорожного ИТЛ в Карелии. Это означало первый шаг на пути к объявлению врагом народа. Однако до начала 1940 года он был на свободе. Существуют две версии его смерти: самоубийство в ожидании неминуемого ареста или инфаркт. Однако похоронен он на Новодевичьем кладбище…

Не миновала трагическая судьба и не попавших в соловецкий этап М.Султан-Галиева и Р.Сабирова. Оба они были расстреляны в Москве.

По решению Президента РТ, Правительства и Госсовета в Татарстане начато издание “Книги памяти жертв политических репрессий”. Только первые два тома на буквы А и Б содержат фамилии около шести тысяч человек… Думаю, что комментарии здесь излишни. Только историческим беспамятством или озлобленностью отдельных лиц можно объяснить стремление в наше время оправдать те трагические события государственной необходимостью. Была предпринята такая попытка и у нас в республике. На мой взгляд, лучшим ответом этому злопыхателю служит установление недавно в Казани камня на месте, где будет сооружен памятник жертвам тоталитаризма.

Этой статьей я завершаю цикл исследований о Султан-Галиеве, насчитывающий несколько десятков публикаций. Большинство из них увидело свет в газете “Республика Татарстан”. Вскоре выйдет и подготовленное совместно с Д.Шарафутдиновым “Следственное дело М.Султан-Галиева”, содержащее ряд новых сенсационных документов. Однако облегчения не чувствую: чересчур многое пришлось узнать, есть и документы, которые хотелось бы забыть.

Наверное, прав поэт, писавший:

Не зря ли знаньем бесполезным
Свой ум дремотный мы тревожим?
В тех, кто заглядывает в бездну,
Она заглядывает тоже.

Это и о нас, историках, по крайней мере о тех, кто изучает трагедию тоталитаризма.