Ее часто можно видеть во дворе, окруженном многоэтажками. Маленькая, сухонькая старушка с воспаленными то ли от бессонницы, то ли от вечного недовольства жизнью глазами. На лавочке со своими сверстницами она не сидит: переливать из пустого в порожнее да ворошить чужое белье считает ниже своего достоинства. Хватило бы сил и времени на себя и единственного сына!

НО ТРУДНО человеку с проблемами жить в собственной скорлупе. И при случае она не прочь выговориться. Известно ведь: разделенная даже с чужим человеком беда – уже половина таковой. А беда, по мнению Татьяны Петровны, у нее немалая: всю жизнь посвятила сыну, а теперь, когда ее вечное материнское служение должно бы возвратиться в виде его примерного поведения, сыновнего послушания и заботы о ней, пошли сбои в их некогда таких безоблачных отношениях.

Впрочем, лучше все рассказать по порядку. В детстве и юности главной и единственной подружкой Тани была ее мать. Отца она даже и не знала. Говорят, что в начале двадцатых, когда в Поволжье голод морил людей, он отправился куда-то на заработки и сгинул без следа. Может, не хотел возвращаться к жене – женщине суровой и деспотичной. Так что вся нерастраченная, тяжелая любовь матери обрушилась на дочку.

Особенно они сблизились, когда переехали из села в Казань. Одинокая родственница тяжело болела и обещала за уход, присмотр за ней оставить квартиру со всем добром. Как сказала, так и получилось. Вскоре Таня с матерью безраздельно хозяйствовали в небедном жилище тети Тони.

Чтобы быть при дочке, мать устроилась дворником. Находилось время отвести свое чадо в школу и встретить после занятий. Длинные вечера коротали за вязанием, нехитрыми разговорами. А в старших классах Таню потянуло к своим ровесникам. Девчонки уже вовсю дружили с мальчишками, писали любовные записочки, ходили на свидания. И хоть Татьяна среди ровни всегда считалась “с приветом” из-за своей обособленности, но и у нее появился юный воздыхатель.

Буря разразилась, когда она с этим пацаном из параллельного класса решилась сбежать с уроков на дневной сеанс.Потом гуляли по берегу Казанки, так что возвращение домой было неприлично поздним (как выяснилось потом, мать всю школу поставила, что называется, на уши). А теперь вот перед подъездом стояла “скорая”. Оказалось, что прибыла она по вызову соседей. В квартире люди в белых халатах делали матери, которая казалась умирающей, уколы, выписывали рецепты. Дочь бросилась к кровати, целовала тяжелые руки, плакала, умоляла простить.

Больше в сторону представителей сильного пола Татьяна даже не глядела. Мать поставила ее перед жестким выбором: “Я или ухажеры, которых тьма наберется. А мать в жизни одна…” Ослушаться маму оказалось невозможным.

В войну, когда Таня подросла, они вместе устроились на хлебозавод – там было сытнее. Потом училась в техникуме и присмотрела себе непыльную работу в библиотеке. А когда Татьяне перевалило уже за тридцать, мать спохватилась и решила, что пора в их доме появиться внучке. Замуж, мол, выходить вовсе не обязательно – что за радость стирать грязные трусы да носки! А вот девчонку, чтобы было кому на старости стакан воды подать, родить надо.

После краткого, не обязывающего ни к чему романа с командированным стали ждать пополнения в семье, которую сама Татьяна, к тому времени весьма начитанная, с гордостью называла “женским ковчегом”.Но родилась, к неудовольствию старшей в этом “ковчеге”, не девочка, появился в доме мальчик. Правда, новоявленная бабушка скоро к нему попривыкла. И уже не одна, как это было у Татьяны, а две тяжелые женские любви обрушились на кроху.

Он рос, как и мать в свое время, предельно домашним ребенком. И его тоже почти до выпускного класса сопровождали в школу и встречали после занятий, пасли, когда выходил во двор. Все всегда было для Санечки – и румяные яблоки круглую зиму, и сочные котлеты, пироги по будням и праздникам, и белоснежные отглаженные рубашки на каждый день.

Близких друзей у Санечки не было ни в школе, ни в институте. Подружек – тоже. Поэтому когда сын привел в дом девицу и объявил, что ему надо жениться, Татьяну это привело в шок. Мать ее к тому времени после обширного инфаркта умерла. Но в их маленьком хозяйстве и распорядке, укладе жизни ничего не менялось – дочь оказалась достойной наследницей давно установившихся традиций и обычаев.

Однако делать было нечего: эта девица, которую Санечка объявил своей второй половиной, была уже на сносях. Только свадьбу не играли. Просто расписались в загсе да расщедрилась Татьяна на домашнюю наливку для ближних соседей.

И наступила тяжкая пора жизни для всех в этой странной семье. Татьяне было неприятно все, что касалось невестки, даже простое ее появление на кухне вызывало глубокое раздражение. И мать заходилась в злобе, когда на ее глазах сын оказывал даже пустячные знаки внимания своей жене.

По ночам она могла запросто зайти в комнату к молодым, чтобы по въевшейся привычке поправить подушку, одеяло на Санечке – он ведь так склонен к простуде! Вставая по обыкновению рано утром, она принималась убирать и в комнате молодоженов, хотя они в это время еще нежились в постели. И, как мать в критические моменты их отношений, Татьяна все чаще – по делу и без дела – стала хвататься за сердце и корвалол. И это помогало: в такие минуты Санечка забывал о своей беременной жене и начинал нянчиться с мамой.

Даже рождение внучки не растопило сердца свекрови. Нет, она даже готова была принять в свою семью это крохотное существо (ведь и Санечке нужен кто-то, чтобы подать стакан воды в старости!), но эта чужая женщина, занявшая ее место подле сына…

Развязка наступила, как это и должно было случиться. Как-то в один прекрасный день Татьяне захотелось куриной лапши. Сходила на базар, купила курицу и сварила эту самую лапшу. Да с небывалым аппетитом опростала целых две тарелки, не обращая внимания на невестку, которая с молочными бутылочками возилась у плиты. А когда пришел Санечка с работы и стал чмокать свою жену, сюсюкать над детской кроваткой, лютая ревность настолько обуяла мать, что ей стало по-настоящему плохо.

И сын со своей нежностью, конечно же, переметнулся к ней. Уложил в постель, стал поить с ложечки лекарствами. Потом решил, что матери непременно нужно что-нибудь поесть: “Ты так похудела в последнее время, стала такой слабой!” И Татьяна, жутко жалея себя, прошептала, что ей и кусок в горло не лезет.

А у двери в комнату стояла невестка, все видела и все слышала. И с неожиданной язвительностью, невиданным непочтением заметила: “Как же – не лезет! Да эта старая притвора только что слопала полкастрюли мяса и лапши…”. “Или я – или она,”- не помня себя от ненависти, закричала мать…

И был суд, развод, отъезд невестки с крохотным ребенком в далекий Альметьевский район к родителям. Вот тогда спокойствие опять пушистым, ласковым котенком легло на душу Татьяны Петровны. Только ненадолго легло. Временами Санечка, несмотря на уже солидный возраст, становился прежним домашним мальчиком, временами плоть взрослого мужчины начинала в нем бунтовать. И тогда он или уходил из дома, или приводил к себе какую-нибудь женщину. Но не было ни одной, к которой Татьяна Петровна оказалась хотя бы терпимой.

Как-то он вырвался из-под ее бдительного ока, чтобы навестить свою бывшую жену и дочь. Но его там даже на порог дома не пустили. “Еще расстраиваться из-за такой заразы, ведь она меня чуть в могилу не свела! А я жизнь тебе отдала, – успокаивала Татьяна Петровна своего Санечку. – Да и что тебе этот ребенок? Мы же алиментов на воспитание не жалеем. Вот вырастет – такой же хабалкой станет, как твоя бывшая…”

Со временем Санечка облысел, отрастил до неприличия животик, стал прикладываться к бутылке. Особенно когда на их завод перестали поступать заказы и он, инженер, сел на “минималку”. Подрабатывать еще где-нибудь или сменить работу на денежную он не хотел да и не сумел бы переменить свой привычный уклад жизни. Он ничего, как оказалось, не умел делать и в быту. Даже для того, чтобы прибить полочку, обращался за подмогой к соседу.

Когда мать по каким-то делам неожиданно отлучалась из дома и не успевала нажарить котлет, налепить пельменей, она из своей пенсии выкраивала Санечке деньги на столовую, хотя всегда при этом и сокрушалась, ведь его желудок был непривычен к казенной пище. А Санечка без нее покупал бутылку водки, полкило кильки, буханку хлеба и устраивал себе холостяцкий праздник.

Как-то в один из таких “праздников” заглянул к нему на огонек сосед, чьи умелые руки всегда эксплуатировал Санечка. “Жениться бы тебе давно надо,- заметил он. – Ведь полтинник стукнул, скоро труха посыплется.” Выпивший хозяин оказался на редкость ясен и смел умом. Он ответил то, что знал сам давным-давно: “А я женат. Женат на своей матушке”.

Сосед поначалу оторопел. Но потом, перемыв с женой косточки Татьяне Петровне и ее сыну, они заключили, что в этой семейке и впрямь никогда не может быть другой женщины. Они еще помнили мать Татьяны Петровны и ее саму – молодую, ходившую под суровым материнским ярмом, живущую чужим умом. Все повторялось с точностью до мелочей. Вот только у Санечки не оказалось своего яблочка, которое падает недалеко от яблони. Потому и живет он бесцельно, не имеет никакой задачи в жизни.

А он стал опускаться все ниже и ниже. Вот почему соседи стали часто видеть Татьяну Петровну во дворе. Она не рисковала ехать на другой конец города, чтобы встретить Санечку у заводской проходной: вдруг разминутся по дороге! Как в старших классах, когда он стал стесняться опеки матери и бабушки (уж больно сильно издевались над этим ребята), Татьяна Петровна поджидала его у своего дома. Чтобы не сманил его какой-нибудь алкаш в “рюмочную”, которые пооткрывались на каждом углу. Чтобы в случае чего втащить в лифт и как-то доставить домой, ведь не раз уже находила своего сыночка спящим в подъезде.

И горюет Татьяна Петровна, что сглазили ее замечательного Санечку подлые бабы, – небось не без ворожбы и порчи обходилась каждая встреча с ними. Иначе откуда бы взяться пристрастию к “зеленому змию” у мальчика, который вырос в трезвом доме, в любви и должной строгости?

Вот ведь, протрезвев, он даже в слезах купается, винится, что столько горя приносит своей старенькой матери. “Ты, наверное, так разочаровалась во мне, не оправдываю твоих надежд,”- бьет себя в грудь. И плачут вместе. И слезы эти для Татьяны Петровны сладкие, потому что сын непременно в очередной раз признается, что ни одна женщина в мире не смогла бы так заботиться о нем, как мама. И это опять будет достойная плата за ее беспокойство и хлопоты, свидетельство ее власти и силы над мужчиной. По сути, единственным в ее жизни. (Как тут не вспомнить отца психоанализа З.Фрейда с его толкованием человеческих инстинктов, отношений между самыми близкими людьми – матерью и сыном, отцом и дочерью…). И они вместе, на два голоса будут клясть и бывшую жену Санечки, и тех бабочек-однодневок, что залетали в его постель, и, конечно же, нанесли ему порчу. Татьяна Петровна даже к экстрасенсам ходила, чтобы снять ее с сына. Не получается, видно, велика очень эта самая порча!

И никто не убедит старую женщину, что она сама и виновата в инфантильности и несостоятельности сына, что и сама Татьяна Петровна в свое время, и ее Санечка – жертвы слепой материнской любви. Впрочем, слепой ли?..

Когда женщина сознательно решается стать матерью-одиночкой, мы нередко ею восхищаемся. Ведь зачастую она ставит крест на карьере, меняет любимую, но беспокойную работу, чтобы посвятить себя без остатка своему ребенку. Но всегда ли такая жертва бескорыстна?

А как расценить тех, кто за видимым миру материнским подвигом таит глубочайший эгоизм: страшно остаться одной? А на старости лет зависимое существо, которое так сладко властолюбивым людям иметь под боком, превращается в дармовую сиделку (ох уж этот пресловутый “стакан воды”, о котором дальновидные мужчины и женщины пекутся загодя!).

Но вот, читатель, строки, написанные мудрым человеком, над которыми следует задуматься каждому из нас – и тому, кто уже имеет детей, и кому предстоит еще только стать родителем:

” И женщина с ребенком на груди

сказала: “Скажи нам о Детях”.

И Он ответил так:

“Ваши дети – это не ваши дети.

Они – сыновья и дочери Жизни,

заботящейся о самой себе.

Они появляются через вас,

но не из вас. И, хотя они

принадлежат вам, вы не хозяева им.

Вы можете подарить им вашу

любовь, но не ваши думы.

Потому что у них есть свои

собственные думы. Вы можете дать

дом их телам, но не душам.

Ведь их души живут в доме Завтра,

который вам не посетить

даже в ваших мечтах.

Вы можете стараться быть

похожими на них, но не старайтесь

сделать их похожими на себя.

Потому что Жизнь идет не назад

и не дожидается Вчера.

Вы – только луки, из которых

посланы вперед живые стрелы,

которые вы зовете своими детьми.

Лучник видит свою цель

на пути в бесконечное,

и это Он сгибает вас своей

силой, чтобы его стрелы могли

лететь быстро и далеко.

Пусть ваше сгибание в руках этого

лучника будет вам на радость.

Ведь Он любит не только свою

стрелу, что летит, но и свой лук,

хотя он и неподвижен”.