– Опять хочу в Париж.
– А ты что, там была?
– Нет, просто опять хочу.

Шутка.

Хотите верьте, хотите нет, а я была и в Париже, и в Лондоне, и в Нью-Йорке, и не раз. Только во сне. А сны я вижу яркие, цветные и чем-то похожие один на другой.

В этих городах я всегда хорошо ориентируюсь и не испытываю неудобств от незнания иностранных языков. Правда, остается некоторое недоумение: как я там оказалась без виз, билетов и таможни? Но это такая мелочь по сравнению с тем потрясением, которое я испытывала от увиденного… Потом проснешься, улыбнешься: “С приездом вас, Людмила Максимовна!” И – на работу. Там расскажешь про очередную “поездку”, попьешь чайку и успокоишься.

Конечно, очень грустно от сознания, что тебе уже пятьдесят и ты никогда не увидишь ни Европы, ни Америки – на твою зарплату с шиком можно посетить только Дербышки. А услужливый мозг делает такой роскошный подарок во сне. Отдохнула, погуляла, вот и хорошо… Куда в следующий раз поедем?

А тут еще телевидение “сыплет соль на рану”: “Парижский шарм”, “Ах Карден, ах Пако Рабан!” Да Бог с ними, с кутюрье. Там есть Лувр, есть импрессионисты в подлиннике, там Пляс Пигаль и Монмартр. И у бывалых-то людей кружится голова: “Увидеть Париж – и умереть”. А ты умрешь не от восторга, а от нищеты, здесь. Грустно?

И вся наша реклама исходит из того, что мы еще очень долго не увидим ни Парижа, ни парижан. И значит, нас можно бесконечно дурачить образом утонченной французской жизни, ее “шармом”, чтобы мы, такие грубые, неотесанные, млели от восторга, прикоснувшись к этому волшебному миру грез посредством кусочка мыла или помады – из самого Парижа!

* * *

Трех слепых подвели к слону и спросили, что есть слон. Один потрогал живот и сказал, что слон – это гора. Другой коснулся ноги и сказал, что слон – это столб, а третий подержался за хвост и сказал, что слон – это веревка.

Притча.

Меня встречают в аэропорту Шарля де Голля. На красивой машине я вплываю в вечерний Париж. Джазовая мелодия сопровождает меня, как и два шикарных мотоциклиста, которые минут десять едут по обе стороны машины. Едем медленно. Пятница. Пробки. Люди из пригорода едут отдыхать в центр. Старинные здания и мосты через Сену подсвечены голубыми прожекторами. Рождественское оформление магазинов и кафе дополняет это великолепие. А меня не оставляет ощущение, что я здесь уже была. Только теперь это не сон, а явь. На календаре – 9 декабря 2000 года.

Здесь я немного отвлекусь. Никто не станет спорить, что все мы немного “слепы”. Каждый – по-своему. Мой Париж – это Ван Гог и Гоген, Делакруа и Тулуз Лотрек. Я читала “Трех Дюма” и “Жорж Санд” Андре Моруа, и эти книги помогли мне когда-то, как никто из друзей. Я ехала на свидание с Лувром и старинными улочками Парижа.

И еще мне хотелось избежать двух вещей, с которыми сталкивалась дома. Вот приезжает человек из-за рубежа и говорит, что месяц “болеет” по увиденному. Его раздражают грязь, неухоженность наших улиц, никудышная работа транспорта, грубость сервиса. Потом, правда, это проходит, но вздох “измученной души” о том, как – там, время от времени вырывается. Меня трудно уличить в лжепатриотизме, но когда слышу рассказы об увиденном – скупые на детали, но изобилующие многозначительными паузами и сопровождающиеся закатыванием глаз, – мне становится не по себе. Я слушаю и начинаю тихо ненавидеть рассказчика. Ну что он так воображает? Как бы он уже не наш, а над нами. Он уже прикоснулся к цивилизации, он достоин по всем параметрам не нашей жизни, а той. Он жалеет меня, снисходит до моего невежества и еще глубже втаптывает меня в “безнадегу”.

Теперь мне самой предстоит рассказывать об увиденном. Посмотрим, не начну ли я им “болеть” и воротить нос от того, в чем жила много лет. Итак, увидеть Париж – и не умереть. Вот моя задача-минимум.

* * *

Сопровождать меня в Париже было некому, и уже через два дня я гуляла по городу одна, “вооружившись” схемой метро. Туристов много, их сразу можно узнать по неторопливой походке, рассеянному взгляду, таким же схемам в руках. У меня, правда, был еще небольшой русско-французский разговорник, где французские слова были написаны русскими буквами. И мне этого вполне хватило. Значит, мои сны были не такими уж фантастическими. Я ни разу не заблудилась. В метро ориентироваться было проще, чем в Москве. А в музеях – и вовсе как дома.

Преимущество моего пребывания заключалось в том, что я сама выбирала, куда ехать и сколько там быть. Поэтому, погуляв по музею, я заглядывала в близлежащие улочки, магазины, кафе. Очень удобно: кругом – венские стулья, можно просто посидеть и понаблюдать за толпой, благо погода позволяла: 7 градусов тепла. Зимы как таковой здесь не бывает, термометр ниже нуля не опускается. Вместо снега в оформлении используется какая-то белая труха. На некоторых деревьях даже листья есть. Одним словом, у нас – “бабье лето”, а у них – какая-то “бабья зима”. На балконах – цветочки. Парижане не носят шапок, у них нет зимней одежды. Удобно, конечно, удобно. А экономно-то как! А вот еще небольшая иллюстрация: на балконах, кроме цветов, – ничего. Почему нет соблазна сделать, как у нас, из балкона “курятник”? Ответ прост: тебе придет по почте такой штраф, что надолго отпадет охота превращать балкон в мусоросборник. И это просто не обсуждается. Так же, как штраф за стоянку машины в неположенном месте. Хочешь обжаловать – пожалуйста, но через суд, что обойдется еще дороже.

Париж грандиозен и уютен одновременно. Война пощадила город. Соборы, мосты, дома не знали бомбежки, не видели того, что выпало на долю наших городов. В домах стены – 10-15 сантиметров толщиной. Одним словом, повезло французам и с климатом, и с руководителями страны – тоже. Вот идет ухоженная старушка, а я думаю о ее сверстнице у нас. Сколько наши бабушки хлебнули лиха: и коллективизация, и голод, и война, и разруха… Жалко наших бабушек и мам. А себя как жалко!..

Через неделю начинаю видеть детали, которых раньше не замечала. Француженки от двадцати до сорока лет одеты по-европейски деловито, но бросается в глаза какое-то нарочитое безразлично-экономное отношение к своему внешнему виду. Серо-черно-бежевое. Модных стрижек не видела, знаю, что у них это дорого. Подкраска, подцветка волос тоже не видна. Каблуки? Упаси господи! Уход за лицом и руками тоже не заметен. Одним словом, “косят” под натуральных. Если повнимательнее приглядеться, обнаружится и тональный крем, и слегка подкрашенные веки, и на губках что-то бледно-розовенькое. А так – полное впечатление, что для них это дело десятое. Много “цветных” – от совсем черных до бежево-коричневых. Ну этих совсем не поймешь: то ли она посинела от холода, то ли это ее природный цвет. Негритянки вплетают в свои короткие кудряшки искусственные пряди – смотрится интересно. Говорят, что они с этими косичками ходят по месяцу и более, моют голову вместе с ними, а потом срезают, покупают новые, опять заплетают, и так – постоянно.

Большое количество “цветных” объясняют тем, что Франция теперь несет обязательства по отношению к бывшим своим колониям. Дети оттуда имеют право бесплатно учиться во Франции. А так как один из государственных языков в бывших колониях – французский, то чувствуют они себя здесь довольно уверенно. Я это к чему подвожу? А к тому, что сказать сегодня, что есть средняя француженка, трудно. Но отличить ее от китаянки или русской еще можно.

* * *

Двое французов хвастают, у кого жена миниатюрней. Один говорит: “Моя жена сшила себе юбку из галстука”. А второй: “Что юбка! Моя на прошлой неделе проглотила горошину, так весь Париж думал, что она беременна”.

Анекдот.

А это к чему? Стала я заходить в магазины, интересоваться, что продают и почем. И удивили меня, в первую очередь, не модели, а размеры. Будто я попала в “Детский мир”. Правда, цены обозначены совсем не детские. Один, другой, третий магазин… В центре, на окраине, лавки на рынке. Картина одна. Ну допустим, сами француженки не рослые и не толстые. А как же закон торговли? Ведь туристов здесь больше, чем самих парижан, и они дают выручку. Где же хваленый здравый смысл? Продавцов больше, чем покупателей. Вот висит нечто блестящее, похожее на носовой платочек на двух лямочках, – 279 франков. Множим на четыре и получаем рубли. Зашкаливает за тысячу. То же – с косметикой и парфюмерией. Одним словом, с нашими рублями там делать нечего. Тогда я попыталась узнать, сколько надо иметь франков, чтобы жить небогато, то есть – их минимум. “Десять тысяч в месяц”, – ответили мне. Львиная доля – это оплата квартиры и всевозможных счетов, но и то, что остается, не тратится в таких магазинах. Магазины типа “Тати” (уцененные товары), рождественские и сезонные распродажи пользуются большей популярностью. Экономия во всем.

Теперь позволю себе еще один анекдот: “Новинка – говорящие весы. Подруги решили опробовать. Встает одна, слышит: “Ваш вес 53 килограмма”. Встает другая. После небольшой паузы ответ: “Вторая, сойдите с весов!”

Маленькие размеры, дорого, неинтересно… Что, заплакать от обиды? Как бы не так! Я еще в Казани знала, что есть у них магазин для полных. Внимательный читатель, наверное, уже догадался, что я не маленькая и не худенькая. Приезжаем. Мне показывают уже второй десяток вещей, а примерять ни одну не хочется. Такое ощущение, что ткань, из которой все это сшито, лет двадцать лежала за ненадобностью. Потом из нее сшили несколько неудачных вещей, они опять лет десять где-то пролежали, а потом магазин скупил их за бесценок, поменял ценники и пытается продать как “последний писк из Парижа”. Продавец, немолодая уже женщина, устала улыбаться. Она понимает, что ничего мне не продаст. Вопрос к моей дочери:

– Из какой страны ваша мама? Ах, из России, так бы сразу и сказали.

– А в чем дело?

– Русские женщины такие капризные.

Еще бы – не капризные! Поживите на наши деньги, станет понятно, что четыре тысячи рублей никто не станет платить за барахло только потому, что оно из Парижа! Да простят меня французы, но я на своем Московском рынке в Казани за эти деньги четыре неплохие вещи куплю. Короче, не понравились мне их магазины. Насчет своих денег я не обольщалась, но думала, хоть какие-то интересные идеи привезу.

На улице, глядя на подростков 12-13 лет, отметила, что они, похоже, не придерживаются никакой подростковой моды. Одеты кто во что горазд. У нас в Казани у девочек – “платформа”, черные колготки, “дутые” куртки. И мальчишки тоже какие-то куртки особенные носят, шапочки, перчатки.

Что здесь? Подростки покупают брюки размера на два больше, чем надо. Главное, чтобы на бедрах держались. Получается, что они длиннее, чем нужно, сантиметров на двадцать. И в этом главный смысл. Внизу они широкие и собраны гармошкой. Кроссовки ни в коем случае не шнуруются, так – “главнее”. У девочек еще “круче”: покупается маечка или кофточка, но размера на два меньше, чем надо, и носится так, чтобы был виден пупок. Для большего эффекта брючки носят на бедрах. В отличие от мальчиковых они узенькие, обтягивают ножки и задик, а расстояние до маечки должно быть сантиметров десять. Не холодно? Нет, говорят, хорошо. Я по приезде домой увидела нашу передачу “Первое свидание”, там одна из героинь была именно в таком наряде. Значит, это не чисто французские придумки.

Теперь о снах. Во время своих “ночных полетов” в Лондон, Нью-Йорк и Париж я видела такое количество красивой обуви, одежды, что утром жалела, что не все запомнила. Наяву все оказалось гораздо прозаичнее. Возможно, тому виной нынешнее направление моды. Эти платья-комбинашки на бретельках, узкие платья-трубочки с разрезиком от колена, эти брючки, едва прикрывающие тельце… Возможно, я попала не в самое удачное время. Вы мне не верите? И не вы одни. Моя хорошая знакомая, не худенькая, но поменьше меня, дала мне 700 рублей, чтобы я купила ей в Париже кофточку и тушь для ресниц. При объеме груди в 115 сантиметров найти что-то за 150-170 франков я не смогла. Купить в “уцененке” – вовсе выкинуть деньги на ветер. Тушь для ресниц – за100 франков?! Я привезла ей деньги назад. Она сочла, что я все это придумала – и про магазины, и про размеры, и про цены.

По правде сказать, и я бы полгода назад никому не поверила. Сами посудите: сказать, что парижанки серые, как моль?! А как же мыло “Камей” с его французскими ароматами? А губная помада “Шур-ля-ля” с ее насыщенными оттенками? Получается, что реклама из меня дуру делает?! Все это неправда?! А тут еще говорят, что в магазине одежды (простите, в бутике) можно умереть со скуки. Не верю, бред это, такого даже в страшном сне не увидеть. Разбудите же меня скорее, сказала бы я.

* * *

Скульптура, ваяние, пластика – один из видов пространственных искусств, создающих объемные изображения, вылепленные из мягкого материала (глины, воска), высеченные из камня, вырезанные из дерева или отлитые из бронзы, гипса и т.д.

Словарь иностранных слов. М., 1964.

“Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь”. И я в 1964 году, когда выпускали этот словарь, училась в художественном училище, и слово “скульптура” нам трактовали именно так. Эрнст Неизвестный был в опале. “Бульдозерная выставка” была еще впереди. Можно сказать, что я – человек, искалеченный соцреализмом. Правда, импрессионистам в нашем училище отдавали должное, и мы их по истории искусств “проходили”. Конечно, посмотреть их в подлиннике и на их родине было несбыточной мечтой. Но некоторые мечты сбываются, сбылась и эта.

Здесь я позволю себе опять отвлечься и попытаться оправдать свой взгляд на вещи тоже через художественное восприятие. Допустим, ты рисуешь фигуру человека, но если ты не представляешь, как выглядят скелет, мышцы, то вряд ли справишься с задачей. Поэтому, глядя на Париж, на его парадную сторону, я не забывала, что в нем 22 округа, из них 19 считаются условно хорошими, а 3 – не очень (настолько не очень, что туда не любят ездить даже полицейские), что, несмотря на довольно высокий уровень жизни, парижане не избавились от воров, бомжей и хулиганов. В центре города, в метро стены пестрят молодежной символикой и ругательствами, написанными с помощью баллончиков-краскораспылителей. В вагонах метро много нищих и попрошаек. Шикарные мусороуборочные машины обслуживают в основном негры. Платят им меньше, чем белым, да белый и не пойдет на такую работу. Но надо полагать, что негр получает столько, сколько на родине ему и не снилось. Здесь он не голодает, может платить за жилье, его дети бесплатно учатся в самом Париже. Согласитесь, это немало. Потому и не уезжают. Одним словом, Париж – прекрасный город со своими сложностями, проблемами и уникальными памятниками культуры.

Я не собираюсь описывать те памятники культуры, что успела увидеть. О них и так много написано. Отмечу только, что все они в хорошей “форме”. Посещение музея обходится недешево – 45-50 франков, при музеях хорошие книжные магазины. Об одном из них, вызвавшем и восторг, и недоумение, я и хочу рассказать.

Когда на открытке впервые увидела Центр современного искусства имени Жоржа Помпиду, мне показалось, что это какое-то нагромождение строительных лесов. Огромные пароходные трубы, стеклянные круглые сооружения, балки. Говорят, что у архитекторов было много проблем, идею просто отвергали. Но уникальное сооружение все-таки построили, и теперь Центр Помпиду – гордость Парижа.

Здесь сделано все, чтобы картинам, скульптурам и туристам было максимально комфортно. Все коммуникации выведены наружу, мощные кондиционеры гонят свежий воздух в залы этого уникального памятника архитектуры. Эскалаторы, заключенные в прозрачные круглые стены, позволяют туристам любоваться Парижем с высоты. А в залах – вот наш Василий Кандинский, а это – Макс Эрнст, Сальвадор Дали, Марк Шагал. Это то, что я раньше видела только в репродукциях.

Этажом ниже – современное искусство. Вот обтянутая холстом комната наподобие пещеры, вот коллаж из старых пожелтевших женских корсетов. А здесь – стиральная машина 60-х годов, подвешенная на веревке. А тут – облитые краской ботинки. В углу, под тряпочкой, кто-то или что-то дышит и издает жалобные стоны. А вот нечто из металлических труб, деталей от старых машин. Еще – спрессованный из жестяных банок куб 80х80 см. Он водружен на пьедестал и названия не имеет, зато есть имя автора. Вот тут мое образование или, скорее, недообразование дает о себе знать. Вначале – внутренний протест, но головушка подсказывает: успокойся! Разве то, чему тебя учили, не исковеркало твоей биографии, разве не тошнило тебя от вида “доярок в белоснежных халатах” и жизнерадостных “строителей будущего”? Ведь это было якобы отражением жизни. А может, задача искусства не отражать жизнь, а будить воображение? Возможно, какой-то инженер, а не художник вдруг найдет решение своей проблемы именно через эти вещи. Но я по старинке, подойдя к очередному непонятному предмету, задаю себе немой вопрос: а что он хотел этим сказать? Да ничего! Не сказал тебе, скажет другому. Иди себе, тут есть что посмотреть на все вкусы.

Помимо экспонатов не меньший интерес вызывают и посетители. Люди всех возрастов и всех цветов кожи. Сидя на скамеечке, с интересом наблюдаю. Вот идет группа школьников, а следом – совсем малыши, пяти-,шестилетки. Потом – инвалиды на колясках, а вот – группа даунов. Мне только не нравится, что все дети садятся на вовсе не теплый пол. Учитель сам их усаживает и минут десять что-то рассказывает у картины. Может, они не болеют?

Размышляя так, я расчувствовалась. Подумала: вот и мой пятилетний внук здесь уже был. У него и Марк Шагал, и крашеные ботинки, и Сальвадор Дали не будут вызывать вопросов. Он ходит в подготовительный класс, где много “цветных” детей, а его самый близкий дружок Джоан – темно-коричневый, как шоколадка. Школа бесплатная, воспитателями работают два педагога – мужчина и женщина, которые получают хорошую зарплату, работа их считается престижной. Я, по своей казанской привычке, даю дочери матрешку и прошу передать воспитателю – к Рождеству. Она не берет – здесь это не принято. Больше того, приняв такой сувенир, они могут лишиться места. Вот так!

Я была в этой школе. Спортивный зал с тренажерами, игрушки, конструкторы, пособия для занятий, столовая, которая называется “рестораном”. Я наблюдала, как дети наряжали к Рождеству елку, и беспокоилась: как не боятся доверять им такие огромные шары, ведь разобьют, поранятся. Ничего подобного: шары – и большие, и блестящие, но ни одного – из стекла. Из чего они сделаны, не знаю, но ни по цвету, ни по блеску не уступают стеклянным.

Я видела “белые” школьные доски. Учитель пишет чем-то черным, а щеточкой все убирается, как мел. Я видела постоянно меняющуюся выставку детских работ – красками и аппликацией. Педагоги несуетливы, голоса не повышают, а детей в группе больше двадцати, и дети обычные. Но главное – результат. Еще в марте мой внук не знал по-французски ни слова, а в декабре уже говорит много и правильно. Вам такое могло присниться? Мне – нет.

А вот из области кошмаров, которые преследуют во сне и наяву многих родителей и бабушек: упадет, разобьется, покалечится. Поэтому хочу рассказать о детской площадке. Обычная площадка в окружении многоэтажных домов. Обычная, да не совсем. Она огорожена и закрывается после 8 часов вечера, за ней ухаживает человек. Все исправно, чисто. Я сижу на скамейке вместе с няньками-негритянками, просто с родителями и любуюсь на свое чадо. Вот ребенок залез на двухметровую лесенку и пытается перебраться на другую сторону. И он не один. Ужас, расшибется ведь! Но соседи по скамейке не проявляют ни малейшей тревоги. Я не выдерживаю и делаю два шага вперед. И то, что со скамейки казалось мне асфальтом, под ногой сразу как-то обмякло. Я делаю еще шаг и понимаю, что подо мной упругая резина. Ну молодцы, додумались! Даже если ребенок упадет, ничего страшного не случится.

В заключение – несколько слов о “влиянии” искусства на некоторых посетителей. Внук, выпив сок из бумажного пакетика, наступил на него ногой – получилось что-то вроде гармошки. Подходит и спрашивает, что это. Я отвечаю:

– Пакетик?

– Нет.

– Пресс?

– Нет.

– Гармошка?

– Нет

Идет к матери. Слышу:

– Упаковка?

– Нет.

– Макулатура?

– Нет.

Проходит минут пять. Слышу радостный возглас. Вспомнил!

– Что?

– Это скульптур!

* * *

Жили-были старик со старухой у самого синего моря…

А.С.Пушкин.

Проницательный читатель наверняка с самого начала моих заметок мучается вопросом, как я вообще там оказалась. Ведь слетать на встречу Нового года в Париж дело непростое и недешевое. Отвечаю. Дочь уехала во Францию, вышла там замуж и теперь живет в Париже. Они прислали мне приглашение, оплатили дорогу туда и обратно, а я взяла отпуск и съездила к ним. Все просто. Они работали, внук ходил в школу, а я гуляла по Парижу, чего и вам желаю во сне и наяву.

Но Париж – это не вся Франция. И было бы обидно уехать и не посмотреть, чем живут другие города, как они выглядят, сильно ли разнятся со столицей. У нас ведь Москва ого-го как отличается от Воронежа или Ханты-Мансийска! И люди живут по-разному.

28 декабря я гуляла по домику Бальзака в Париже, а 30-го уже стояла на берегу Средиземного моря, в семи километрах от Испании, у подножия заснеженных Пириней. Сказка? Точно! И это не из области моих сновидений. Дело в том, что родители моего зятя живут на юге Франции. Новый год было запланировано встречать у них.

Один билет на поезде – 500 франков. Нас – четверо. А если на машине, то 250 франков за бензин и 250 франков – оплата дороги. О последней мне хочется сказать отдельно. Это не дорога – это произведение искусства. Построили ее лет десять назад. Она не очень широкая, всего три полосы, но как на равнине, так и в горах одинаково ровная и ухоженная. Можно читать, пить воду – машина идет ровненько, хоть и на большой скорости. От Парижа до конечного пункта нашей поездки – 1000 километров. Мы преодолели их, включая остановки, за девять часов. На въезде нам сделали отметку, а по приезде – взяли плату. Заняло это две минуты. А вот – вообще из области фантастики. На протяжении тысячи километров – ни одного “гаишника”, ни одного полицейского. Есть стоянки, туалеты, заправки, телефоны, кафе, но и там минимум обслуги. И еще: по всей трассе мы не встретили ни одного рекламного щита, только дорожные знаки. Склоны засажены кустарником и деревьями, каждое деревце обернуто какой-то сеткой, сеткой прикрыт и склон. А там, где дорога проходит через горы, отвесная скала “зашита” железной сеткой, чтобы случайный камень не упал на машину. По обеим сторонам – ухоженные поля, пасутся буренки, видны аккуратно уложенные навозные кучи, сено утрамбовано в какие-то круглые, как бочки, белые упаковки. Фермы, маленькие деревни, небольшие городки, полуразрушенные замки… Людей не видно. Где они? Когда успевают все это делать?

Въезжаем в городок к родителям уже затемно. Узенькие улочки, на них – ни души, а времени всего восемь часов. Не видно ни кошек, ни собак. Тишина.

Нас ждут, так как по мобильному телефону им постоянно сообщалось, где мы едем, как себя чувствуем, какова дорога и погода. Мануэль (французский Дед Мороз) приготовил внуку столько подарков, что тот вначале даже растерялся, но потом быстро нашелся. Оказывается, они в школе готовили письма Мануэлю. Тот оказался щедрым, и прислал все, что “заказывали”.

Хозяин большого двухэтажного дома – бодрый румяный старик 83 лет месье Наваро. Участник французского Сопротивления. Инженер. Получает по совокупности три пенсии – 40 тысяч франков. Участок земли под дом приобрел еще до ухода на пенсию, и, когда ему исполнилось 65 лет, дом уже был построен по индивидуальному проекту. Наверху – четыре спальни, две ванные, три туалета. Огромная, оснащенная всем необходимым кухня. Удобная, качественная мебель, подсобные помещения, где еще один холодильник – лежачий огромный сундук – хранит запас продуктов как в хорошем гастрономе. Здесь же, в доме, гараж на две машины. Вокруг дома – зеленая трава и четыре дерева – лимон, апельсин, грейпфрут и пальма. Очень много кормушек для птиц.

И вот 31 декабря, канун нового, 2001 года. А я стою на зеленой лужайке и фотографируюсь на фоне апельсинового дерева. Птички щебечут, солнышко светит. Кроме нас на Новый год к родителям приехала старшая дочь с мужем из Англии. Хозяйка дома, 73-летняя подвижная мами (бабуля), мадам Ассисьон, готова к такому наплыву гостей. Все очень любезны.

Потом осматриваю мастерскую хозяина – его гордость. Там есть слесарный станок, тиски, всякие дрели, отвертки, баночки с гвоздями, шурупами, винтиками. В углу – всевозможные лопаты, скребки, метелки. Месье Наваро многое может делать своими руками и очень горд этим. Он доволен собой, своей жизнью, детьми, внуками, своим Домом. Что скажешь? Достойная старость! А у меня теперь есть материал для грез о моей старости.

…Я подхожу к синему морю и зову золотую рыбку. “Чего тебе надобно, Людмила Максимовна?” – спросит она. И я попрошу у нее не двухэтажный дом на юге Франции, не три пенсии, а одну, но приличную, чтобы не экономить на еде и лекарствах. Еще – чтобы не вздумалось кому-то опять экспериментировать с нашей страной, с нашими людьми. Хватит уж, настрадались. В том, что мы так живем, не вина наша, а беда. Я вернусь опять домой, в Россию, в Казань, на свою работу. И никто не помешает мне мечтать о лучшей доле, о том, что когда-нибудь и ко мне на Новый год приедут дети и внуки, запросто, без проблем…

P.S. Самолетом “Париж – Москва – Токио” я прилетела в Россию. Какие родные лица! На Казанском вокзале надо было ждать поезд “Москва – Барнаул”. Болит нога. Договариваюсь с носильщиком, что к приходу поезда он поможет мне с багажом. Мне начинает казаться, что носильщик говорит с татарским акцентом. Разговорились. Оказалось, действительно татарин, из Набережных Челнов. Живет в Москве, рядом с вокзалом. Что так? Дочь у него танцует в Большом театре, получает 800 рублей. Сейчас на гастролях в Германии. Ему 83 года, как и моему французскому родственнику. Во время войны работал в Казани на авиационном заводе и пешком топал с улицы Баумана до завода, поскольку трамваи до Соцгорода не ходили. Потом был инженером, замначальника большого производства. Теперь – крохотная пенсия на двоих со старухой и подработка на вокзале. Узнав, что я из Казани, решил сделать перерыв. Сел рядом, достал из одного кармана “Сникерс”, из другого – бутылку пива, и до прихода поезда мы беседовали. Свою тележку он называет “Мерседес”. Это все, что он заработал на сегодня. Сидеть дома не может, на людях легче. Старуха ругается, что выпивает. Но он объясняет это так:

– Мне жить-то осталось всего ничего. Я ведь не пенсию пропиваю, а зарабатываю. Имею я на это право?

И он с горечью комкает обертку от шоколадки. Еще ему обидно, что дочка деньги его берет, не брезгует, а спасибо не говорит. Очень обидно. Слезы на глазах. Он допивает пиво, аккуратно кладет бутылку в карман, и мы идем к поезду.

– До свиданья, Ахмет-абый! Будь здоров!

– Будь здорова, землячка!

Постараюсь, ведь теперь у меня появилась еще одна мечта…

Людмила ЯРКОВА.