Прожив в Японии шесть лет, я поняла: самое удивительное в Стране восходящего солнца – это обычный японский детский сад.

Сюрпризы начались с первого телефонного звонка. Оказалось, что для определения ребенка в ясли (“хойкуэн”) нужно доказать, что оба родителя работают больше четырех часов в день.

Тем семьям, где один из родителей работает меньше четырех часов в день, ребенка нужно отдавать в детский сад – “етиэн”. Продолжительность рабочего дня здесь не более шести часов, зато детей не только кормят и нянчат, но и воспитывают. Поскольку дочке было уже два года, я решила отдать ее в “етиэн”. Правда, очень скоро я убедилась, что воспитывать будут не только дочку, но и меня саму.

Воспитание началось с “обенто” – коробочки с обедом, которую каждая мамаша должна приготовить ребенку утром. Оказалось, содержимое моей коробочки не соответствовало требованиям.

– Обед должен быть приготовлен из 24 видов продуктов, рис должен не разваливаться, а быть липким, – объяснила мне заведующая. – А крашеная картошка (по-нашему – свекла) вредна для здоровья.

После нескольких моих неудачных опытов по приготовлению еды я была приглашена на учебу в дом одной образцовой мамы, где собирались родительницы всех детей нашего маленького (23 ребенка и 3 воспитателя) детского сада.

– Гобо (съедобный корешок) – это полезно, – объясняли мне по ходу урока, – а хиджики (разновидность водорослей) – это вкусно.

Здесь же была проведена и “лабораторная работа” – на столе появилось выполненное по всем правилам “мамского” устава обенто. И хотя я с ужасом поняла, что при всем желании не смогу все это ни съесть, ни приготовить, и попросила об индивидуальной диете, на все мои просьбы последовал по-армейски лаконичный ответ: “Нужно есть все”.

Возражать было бесполезно: в Японии принято жить по правилам группы. Для домохозяек “мамский” коллектив – это и есть та группа, уставу которой надо беспрекословно подчиняться. Не нравится – уходи. Естественно, вместе с ребенком.

Попытки словчить здесь не проходят. В результате долгих хождений по магазинам я составила дочкино “обенто” из покупных кушаний. И хотя они полностью соответствовали уставу, дочке (при всех детях) и мне (по прибытии автобуса с детьми к моему дому) было сказано: “Если мать не готовит ребенку еду своими руками – значит, она его не любит”.

Нельзя сказать, что ко мне плохо относились. Наоборот, старались помочь. Просто правила для всех одни. И для родителей, и для детей.

– Ваша дочь не выполнила норму на взятие высоты,- строго сказала заведующая. Речь шла не о прыжках в высоту. Наше чадо, ставшее уже четырехлетним, при подъеме на гору пустило слезу. Наказание было суровым: всех детей, уличенных в слабости, вместе с родителями (один папа и шесть мам) отправили на самую высокую в Саппоро гору.

“Отпустите руку ребенка. Она должна идти сама”. Приказ прозвучал откуда-то сзади прямо на склоне горы, по которому мы с дочкой карабкались по шатким камням с красными пометками для обозначения безопасного от камнепадов пути.

“Сами” дети должны делать почти все, причем с самого нежного возраста. В детском саду нет уборщицы – дети сами моют пол, вытирают со стола. Раз в месяц они сами себе готовят еду – жарят рыбу, лепят лепешки из риса. Для них это игра. Лениться и капризничать – стыдно. Об этом знают и дети, и родители.

Все мои “товарки” по детскому саду были мне незаменимой подмогой. Они учили меня сидеть по-японски, правильно выбирать кимоно и, самое главное, – вести себя в коллективе.

– Нельзя говорить только “нет”,- наставляла меня одна из них.- Придерживайся формулы “нет-нет-да”. Говоря “нет”, всегда улыбайся: во-первых, потому, что мы, японцы, сначала видим, а потом слышим, а во-вторых, серьезное “нет” считается здесь очень невежливым.

Впрочем, на собраниях они снова становились членами “мамского” коллектива, и у меня всегда возникало ощущение, что они стесняются “выдать” наши с ними доброжелательные отношения. Но собрания к этому и не располагали.

На единственном плановом собрании, которое я высидела до конца, сказать мне было просто нечего. На повестке дня стояли вопросы об “обенто” и о том, как чистить детям зубы. Доклады и содоклады по этим двум вопросам длились более трех часов. Потом мамы расселись полукругом, а председательствующая, сев напротив, перешла к вопросу о детских книгах. Она прочитала вслух с выражением одно из познавательных сочинений о том, как возвращается в природу то, что было съедено разными животными. По окончании чтения все разразились бурными аплодисментами: теперь ясно, как надо читать ребенку. На мое замешательство (не поняв, что вызывает такой восторг, я не стала хлопать со всеми) реакция последовала незамедлительно: сидевшая рядом мама взяла меня за запястья и похлопала моими руками – чтобы приобщилась к коллективу. Мои знакомые, не раз прежде возившиеся с моим ребенком, когда мне нужно было отлучиться, сидели с каменными лицами, превратившись вдруг в некое подобие секты (“чужой монастырь”).

Ощущение, что меня по второму разу сдали в детский сад, не покидало даже дома. По воскресеньям к нам домой стала приходить без обязательного в Японии предварительного звонка командированная коллективом мамаша с детьми. Цель визита – воспитательная: отучить меня от дурной привычки долго спать по воскресеньям. Журили за то, что дочка в саду поцеловала в щеку своего друга Кеске, и настойчиво рекомендовали не проявлять в семье открыто чувства – не подавать ребенку дурной пример. Пытались во время детского спортивного праздника поставить босой в октябре (!) в “мамский” строй, громко скандируя призывы в мой адрес. Стоявшая неподалеку моя приятельница, прожившая несколько лет в России, сказала, что выкликаемое в 70 ртов “Гамбаре!” (“Постарайся!”) в той ситуации способно было заставить разуться даже умирающего японца.

Увы, я – не японка. И даже захоти я из уважения к “чужому монастырю” – стране и ее традициям – стать японкой, это все равно было бы невозможно. Впрочем, за то, что и моя дочь бегала вместе со всеми босиком и в шортах в октябре, я детскому саду все-таки благодарна – как благодарна каждая мать за здорового ребенка. Но не снимать же мне сапоги из благодарности?

Мой и дочки окончательный уход из детсадовского коллектива был вызван вроде бы совсем уж пустяковой причиной – я отказалась состричь кудрявые хвостики на дочкиной голове. Борьба вокруг хвостиков была долгой: два месяца все мамы при встрече напоминали мне – волосы ребенку неплохо бы подстричь. И этот отказ окончательно поставил меня вне рамок коллектива, которому хвостики почему-то казались вызывающими, а короткие кудряшки – нет. Одно дело – минутная слабость с отказом снять сапоги, и другое – систематическое невыполнение общего решения, пусть это решение даже касается твоей личной жизни. Выходов из этой ситуации по японским правилам только два: подчинение или уход из группы. Дочка, находившаяся внутри коллектива, поняла это намного острее меня: состригла себе клок волос сама. Мне показалось, что она начала стыдиться меня – такой непохожей на всех остальных. И тогда я поняла, что надо уходить.

Оксана РАЗУМОВСКАЯ.