Как-то вырвался я за город на дачу ближе к середине октября, в один из тех солнечных дней бабьего лета, когда ни ветерка, ни облачка на небе. На участке делать нечего – давно уж все к зиме подготовлено, разве что картошку осталось немного подкопать. И вот беру я ружье – еще в Орловке заранее купил путевку – с намерением отсидеть вечерник на уток.

Пришел на берег, расставил чучела и стал любоваться окружающим пейзажем. Солнышко было еще высоко и бойко рисовало длинные красные блики на глади залива. Я давно облюбовал это тихое место, потому что нашел здесь несколько утиных перьев – верный признак того, что утка должна быть. На берегу и отмелях заметил также много кабаньих набродов, взрытую землю, две кабаньи лежанки на грязях и один лосиный переход. Видать, не только уткам здесь бывать по нраву. Место вязкое, топкое, залив мелкий, а камыш достаточно высокий и густой, чтобы спрятаться от посторонних глаз.

Сижу, слушаю тишину, наблюдаю, как остатки комаров, превратившись в вертикальные столбики, исполняют прощальный танец над гладью воды, как половина солнечного диска опустилась за противоположный крутой берег Волги…

Вдруг слева от меня, из затопленных камышей, послышались шаги. Первое, что пришло в голову: такой же, как я, охотник высмотрел мои чучела, принял их издали за живых уток и подкрадывается к ним с ружьем. Я тут же представил дырки в моих чучелах. Такое не часто, но бывает на охоте, и хотя потеря небольшая, но приходится потом долго латать прорехи. А шаги все ближе, все отчетливее. Я уже начал злиться на этого горе-охотника, ведь настоящие утки уже давно должны были взлететь, неужели не понимает, что перед ним чучела…

– Эй, стрелятель, – негромко, но внятно произнес я, – здесь чучела!

Ответа не последовало, шаги в камыше на миг стихли, потом возобновились, стали приближаться.

– Ну что ты будешь делать! – с этими словами я выскочил из засады на чистую воду и по охотничьему этикету поднял ружье над головой.

Я уже видел качающиеся камыши, но вместо ожидаемого охотника передо мной нарисовалась ужасная кабанья харя. (Ну самый некрасивый, скажу я вам, зверь в мире!) Прикинул я по размерам – центнера два с гаком точно будет, а в стволах у меня утиная дробь. Что делать? Кабаняка тоже меня увидел и остановился. Башка у него оказалась величиной с вместительный туристский рюкзак. Метров двадцать до него было – я разглядел бело-желейные клыки со сколами на концах. Кабаняка стоял неподвижно, потом протяжно втянул в себя воздух и выдохнул, опустив пятачище к воде, снова поднял морду вверх. Никакой агрессии в его поведении я не заметил, хотя было жутковато.

Наконец кабан решил продолжить свой путь – ведь это была его тропа. Он сделал шаг, и я резко приложил ружье к плечу. Кабан остановился, словно в раздумье. Если бы он отправился дальше, то прошел бы около меня метрах в трех, не более, а на таком расстоянии любая дробь – пуля. Я решил чуть что стрелять, другого выхода не было. Но кабан постоял, потом медленно, этак нехотя развернулся и пошлепал в обратную сторону, помахивая хвостом, как бы дразня меня.

…В тот вечер я добыл пару селезней и одну крякву. Возвращаясь домой уже в темноте, размышлял о кабанах, вспоминал, как сосед по даче, тоже охотник, рассказывал, что они подходят ночью прямо к воротам, будоража охранных собак. В случае же со мной кабан явно проявил звериную мудрость – не полез в непонятную ситуацию и остался жив.