…Пелена смрадного, тяжелого дыма. Отбросы, гниль, тлен. Противножирные запахи. Неясные тени, шорохи… И парящая над всем этим, лишь изредка покачивающая полуметровыми крыльями громадная чайка…
Это не сюжет из сюрреалистического романа. Это обычный полигон твердых бытовых отходов, в просторечии – свалка, коих полно неподалеку от любого крупного или не очень города. Находиться здесь более пятнадцати минут могут разве что сотрудники коммунальных служб, вывозящие на свалку мусор (тут уж ничего не поделаешь, работа такая), да сборщики утиля и металлических отходов – эти сдают добытое в спецпункты. Бизнес, понятно, не самый приятный, но, говорят, довольно прибыльный.
В общем, второй раз самолично вывозить сюда мусор не буду – уж очень тягостное впечатление производит сие кладбище жизни.
Но что это? Неподалеку от прохода в стене из серых бетонных плит вижу ящик, накрытый щитом с надписью: «Профессиональное образование». Явно с остатками трапезы. А у самой стены – хрупкая конструкция, отдаленно напоминающая постель, поломанные разноразмерные стулья. Здесь кто-то живет? Остатки сомнений развеивает опирающееся на серый бетон стены когдато шикарное зеркало в фигурной деревянной раме, протертое от пыли и добросовестно отражающее унылый пейзаж вокруг, дополненный парой грязных детских колясок и яркой – почти целой! – пластмассовой обезьянкой.
– Да у меня гость! – от этих слов я вздрагиваю и оборачиваюсь. Женщина лет шестидесяти (а может, и пятидесяти, и семидесяти – не разберешь), опираясь на палочку, улыбается мне беззубым ртом. Винное амбре, исходящее от дамы, забивает своей плотностью даже запах свалки.
– Присаживайся, чайку попьем, – женщина приветливо указывает на колченогий стул. – Не каждый день у меня приличные гости.
Осторожно – с опасностью для костюма и жизни – присаживаюсь. Брать в руки треснутую чашку с отбитой ручкой не решаюсь.
– А неприличные гости часто заглядывают?
– Этого добра здесь хватает, – беспечно машет рукой Елена Викторовна Романчева – так она мне отрекомендовалась. – За те одиннадцать лет, что здесь живу, всякое бывало. Пьяницы шастают, бродяги разные. Надолго не задерживаются – житье здесь трудное, не сахар. А я привыкла уже.
Украдкой приглядываюсь к собеседнице. Глубокие морщины, давно не мытые волосы, расчесать которые уже наверняка не под силу никакой расческе, потрескавшиеся пальцы с траурной каймой под ногтями. А вот наряд, хоть и грязен, потрепан, но подобран явно с претензией на стиль.
Перехватив мой взгляд, женщина усмехается.
– Думаешь, я всегда такой была? Вовсе нет. Я ведь в Казани родилась, там и институт закончила. Замуж вышла в поселке Вуктыла – это на Печоре, недалеко от Сыктывкара, директором Дома культуры работала. Потом, когда перестройка началась, поселок обезлюдел, мы с мужем в родные края подались.
А дальше… Как у всех бомжей, у Романчевой своя грустная история. Сначала работа на ферме, потом – тяжелая болезнь, дорогостоящая операция, нечестные люди, обещавшие помочь, а вместо этого укравшие документы. Все. Ни паспорта, ни работы, ни дома… Человек свален в мусорную кучу, как прелая осенняя листва, как изношенный рваный плащ, как прокисший позавчерашний суп.
– Я здесь и мужа похоронила, вот уж который год одна живу, – продолжает она. И неожиданно: – Зато внуки у меня хорошие. И дочь. Я вот металлолом собираю, когда руки не так болят, деньгами им помогаю.
Ясно теперь, для кого она подобрала ту самую пластмассовую обезьянку. Подарок внукам приготовила.
– А чего ж вы с ними не живете? – вопрос, наверное, жестокий, но удержаться от него не могу.
– Первое время зимами у дочки жила, а нынче она сказала: «Больше не пущу», – грустно отвечает Романчева.
Наверное, ни одному психологу не под силу разобраться в такой ситуации. С одной стороны, действительно трудно представить эту женщину в нормальном доме, с этими-то траурными ногтями и свалявшимися, как войлок, волосами, с этим жутким запахом и наверняка – букетом самых дурных пристрастий и привычек. Но с другой-то – это ж мать твоя, неужели не заболит душа при мысли, что в тридцатиградусный мороз она умирает на свалке?
Уставившись выцветшими глазами в одну точку где-то за моей спиной, женщина гладит невесть откуда взявшегося ободранного кота.
– Это мой Васька, – оживляется она. – Я его здесь подобрала – лапа у него сломанная была, видишь, и сейчас кривая? А прошлой осенью целый выводок щенков нашла – в мешке мусорном. Видно, топить кутят рука не поднялась у кого-то, так сюда выкинули. Сейчас подросли – охраняют меня и свалку.
– Неужели за эти годы вас ни милиция, ни коммунальщики какие-нибудь не заметили? Я ведь в этом районе всю жизнь живу, а об обитателях свалки никогда не слышал.
– Ну, я на глаза-то людям не лезу. Если кто подъезжает, так спрятаться стараюсь. Люди ведь разные – однажды подвыпившие парни так меня поколотили, что еле жива осталась.
– А может, вам в соцзащиту обратиться?
– Да кому я нужна, нас таких много. Меня и на порог-то не пустят. Правда, приезжал тут один мужчина – серьезный такой, представительный. Я даже и не поняла, что такому на свалке делать? Так вот, он пообещал и с документами помочь, и пенсию выправить, и о жилье похлопотать. Чтоб все у меня было, как у людей.
Существует этот человек на самом деле или это всего лишь фантазия обездоленного, опустившегося человека, вопреки всем перипетиям желающего хоть во что-то верить? Да и вправду – хочет ли эта женщина обычной, нормальной жизни или в нее уже навсегда въелась жутковатая тяга к такому вот грязному, безалаберному и почти нечеловеческому, но беспредельно свободному от всех условностей существованию?
Уходя, я оглянулся на одинокую сгорбленную фигурку на фоне пейзажа из фильма ужасов. И парила над нею огромная чайка… Уже потом я узнал, что называется эта птица «черный хохотун». Вот она, последняя точка в сложившемся образе: черный хохотун над обездоленным, никому не нужным человеком…
P.S. На свой страх и риск я все же обратился в администрацию Алексеевского района, на чьей территории располагается тот самый полигон твердых бытовых отходов, с просьбой помочь одинокой женщине. Сегодня проблемами Елены Романчевой занимаются сотрудники районного отдела соцзащиты. Значит, можно надеяться, что будет восстановлен и ее паспорт, и ее гражданский статус.
Теперь главное, чтобы у женщины хватило сил и желания вернуться с «той стороны» сюда, к людям.
У Романчевой своя грустная история. Сначала работа на ферме, потом – тяжелая болезнь, дорогостоящая операция, нечестные люди, обещавшие помочь, а вместо этого укравшие документы. Ни паспорта, ни работы, ни дома… Человек свален в мусорную кучу
