На днях в Нижнем Новгороде состоялся семинар “Религия и СМИ” с участием журналистов, священнослужителей, ученых, представителей власти как из Приволжского округа, так и федерального центра. На семинаре большое внимание было уделено проблемам общественно-политической жизни Татарстана. Предлагаем вниманию читателей эксклюзивное интервью, данное нашей газете начальником отдела по религиозным и национальным вопросам аппарата уполномоченного по правам человека в РФ Михаилом ОДИНЦОВЫМ.

– Михаил Иванович, ваше учреждение регулярно проводит “горячие линии”, по которым люди сообщают вам о каких-то нарушениях в области прав человека, в том числе в сфере религиозной жизни. Были ли в последнее время звонки из Татарстана?

– Нет, из Татарстана не было ни одного звонка, но к нам приходят еще и письма, несколько писем было и из вашей республики. Одно из них – от представителей Истинной православной церкви (ИПЦ), в котором ставится вопрос о передаче верующим здания в Казани. Мы обращались в ваш Кабинет Министров и получили нормальный удовлетворительный ответ, где сообщается, что религиозная организация сама не может разобраться в своих претензиях. Верующим предлагались разные варианты – вроде бы они удовлетворены, поскольку сейчас к нам больше никаких обращений нет.

Второе письмо связано со свидетелями Иеговы. Как известно, у вас там проводились судебные процессы. Но жаловались нам не из Казани, а от имени руководящего органа свидетелей Иеговы, находящегося в Санкт-Петербурге. В жалобе сообщалось, что казанской организации неправомерно отказано в регистрации и под предлогом проведения судебного процесса ставится вопрос вообще о ликвидации всех организаций.

– А сами казанцы к вам не обращались?

– Сами нет. И я даже не знаю, как это оценивать. Но, судя по почте, ничего там такого будоражащего нет, иначе мы бы вернулись к данному вопросу.

– Один из докладчиков нынешнего семинара заметил, что татарстанский закон о свободе совести противоречит федеральному главным образом потому, что в нем из всех конфессий предпочтение отдается исламу. Но и в преамбуле российского закона о свободе совести, принятом в 1997 году, подчеркивается ведущая роль православия, что создает определенное противоречие уже с международной нормативной базой. Что с чем тут нужно приводить в соответствие?

– Уполномоченный по правам человека в РФ Олег Миронов направил письмо Президенту России Владимиру Владимировичу Путину, где поставил два основных вопроса. Поскольку к 31 декабря 2000 года большинство религиозных организаций не успели пройти перерегистрацию, Миронов просил внести поправку, продлевающую ее срок. А вторая проблема – это просьба к Президенту внести изменения в закон о свободе совести в части отмены некоторых слов и выражений в его преамбуле, где говорится об особой роли в истории России различных религиозных организаций, и в первую очередь православной. Тем самым создается определенное неравенство. Ответ получен, к сожалению, отрицательный.

– Михаил Иванович, извините, но ведь роль православия в собирании российских земель и роль ислама в формировании и сохранении татарской культуры действительно огромны…

– Я хочу, чтобы меня правильно поняли. Я не отрицаю в каждом конкретном регионе историческую роль той или иной религии. Глупо отрицать то, что было. Но я говорю о том, что в регулировании деятельности местных религиозных организаций, созданных равноправными гражданами, не должны закладываться разные подходы: к православным общинам – одни, исламу – другие, буддизму – третьи… Зачем? Они все равны.

– Международная практика подразумевает именно такой подход?

– Международные акты, связанные со свободой совести, исходят из приоритета личных прав. Лично человек выбирает свое отношение к религии, а потом уже вместе со всеми создает некую религиозную организацию. Поэтому закон должен быть ориентирован прежде всего на личность. Хотя я согласен: не следует забывать и о том, что в нашей истории религиозные организации играли огромную роль. Такая уж у нас история. Но мы должны найти какие-то правовые акты, которые эту роль в рамки закона и ввели бы. И тогда, пожалуйста, в Республике Татарстан можно принять некое соглашение, где государство, республика ваша, учитывая исторически сложившееся своеобразие данного региона, отдает приоритет, допустим, исламским организациям, скажем, в культурной области, поддерживаются их социальные, благотворительные проекты, создается режим наибольшего благоприятствования еще в каких-то сферах…

– Если я правильно понял, вы против унификации законов и считаете, что региональные особенности вполне можно учесть, не разрушая при этом единого правового поля?

– Закон 1990 года о свободе вероисповедания вообще отрицал право субъектов Федерации издавать законы по этим вопросам. С 1990 по 1997 годы практически шла борьба: субъекты отстаивали свое право, свою возможность участвовать в регулировании этих отношений. Каким образом? Именно через принятие законов. И я считаю, что субъекты Федерации таким правом должны обладать, тем более что в уже упоминаемом нами законе 1997 года записано: законодательство о свободе совести состоит из федерального акта и актов, принимаемых субъектами Федерации. Эти акты стали составной частью нашего законодательства, и нельзя требовать, чтобы от них сейчас отказывались. Другое дело, если в каких-то регионах есть своеобразие, то субъекты в своем законодательстве должны отображать только это своеобразие, и ничего другого. То есть они должны повторить принципиальные нормы федерального закона и добавить то, что в федеральном законе нельзя прописать на всю многообразную Россию.

– В связи с военными действиями в Чечне проблема альтернативной службы особенно остро стоит в Татарстане, где проживает много людей, считающих себя мусульманами, которым религия запрещает воевать с единоверцами…

– Я понял ваш вопрос. В 59-й статье Конституции РФ говорится о праве человека при наличии религиозных, философских, мировоззренческих и иных каких-то убеждений на замену военной службы альтернативной. В законопроекте, который сейчас разрабатывается в Госдуме и где я участвую в составе рабочей группы Комитета по законодательству, все эти конституционные положения сохранены. Да, в соответствии с нашим законопроектом, если, допустим, я верующий и не могу убивать себе подобных, мне предоставляется возможность альтернативной службы. Но надо учитывать, что в этом случае у вас могут возникнуть сложности…

– …В том числе и с военными?

– Я не могу этого исключить. Хотя вопрос и сейчас можно решать по-хорошему, не доводя его до крайности. Например, таких ребят можно оставлять служить по месту жительства или направлять в какие-то другие регионы, скажем, в Башкирию. Но зачем намеренно идти на конфликт!

– Ваш прогноз: законопроект, о необходимости которого уже лет восемь говорят в парламенте и прессе, на сей раз наконец-то пройдет в Думе?

– Трудно сказать, никаких прогнозов дать не могу. А схема прохождения такова:16 марта состоялись парламентские слушания. Теперь законопроект должен быть доработан с учетом высказанных на них замечаний и утвержден на комитете, после чего его выставят на первое чтение. Многое будет зависеть от того, как пройдет первое чтение, как депутаты воспримут наш законопроект. Я не знаю, все зависит от внутридумских дел, успеют ли они до лета? Думаю, вряд ли. Тогда придется отложить до осени.

– В СМИ, да и здесь, на семинаре, часто возникала такая философская дилемма: что для нас важнее – права отдельного человека или интересы какой-то социальной группы, общества? Хотя с позиции православия, которое всегда ратовало за соборность, и с точки зрения ислама, пытающегося всех верующих собрать в единую мусульманскую умму, никакой дилеммы тут нет. Нет ее, видимо, и для вас, поскольку уже по определению ваше учреждение в первую очередь должно и занимается защитой прав отдельной личности. Но не кажется ли вам, что в стране с преобладающим общинным сознанием (не забудем, что не только верующие, но и коммунисты на первое место ставят коллектив) ваша деятельность не то чтобы обречена на провал, а, скажем помягче, может рассчитывать на успех лишь в весьма отдаленном будущем?

– Я согласен, что как раз наша ментальность и объясняет трудность прохождения идеи о том, что человек лично свободен, что он вправе определять свою деятельность, свою жизнь вне зависимости от кого-либо. Да, нам, россиянам, трудно к этому идти, но идти к этому надо. Человек должен сам выстраивать свои отношения с общиной, к которой он принадлежит, – это тоже его право. Но при этом, если дело коснется, к примеру, лично меня, разве я откажусь от русского народа, если я ощущаю себя его частью?

– Но ваши личные права все равно остаются на первом месте?

– Естественно. Но, допустим, условно говоря, наступает ситуация, угрожающая безопасности моей страны. Какие вопросы! Ну, конечно, я не побегу прятаться в щель какую-то, я буду и служить, и защищать…

– А куда вы денетесь, ведь есть еще законы, которые нужно исполнять, например, о воинской обязанности!

– Нет, я могу занять такую позицию: знать ничего не хочу! Тут важна моя внутренняя убежденность, почему я так не поступлю. Я понимаю, что есть интересы государства, интересы общества – я их ничуть не отрицаю. Но мы должны создать какую-то благоприятную ауру вокруг единицы, вокруг человека. Свободные люди должны соединяться, свободные, а не потому, что здесь или там родились и их загоняют в ту или другую общину.

– Риторический вопрос: как много времени для этого понадобится?

– Огромный промежуток времени, конечно. Но здесь многое зависит от самой власти, она же должна поддерживать подобные идеи, раз выбран курс на защиту индивидуальных прав человека и свободы. Кстати, создание в вашей республике института уполномоченного по правам человека (они пока есть только в 14 субъектах Федерации) доказывает, что у вас власть поддерживает этот курс.