Народная мудрость утверждает, что “старость – не радость”. Категоричность всегда уязвима, ибо не учитывает сложности и многогранности явления. Вот и в данном случае это скорее мнение, и ему может быть противопоставлено иное. Старость только начинает осмысливаться человечеством как возраст, таящий в себе резервы и возможности.
Софокл свою гениальную трагедию “Эдип-царь” написал в возрасте 90 лет. Илья Репин, Иван Айвазовский, Микеланджело лучшие произведения создали ближе к своим 80 годам. Луис Бонюэль лучшие свои фильмы снял после 70. Вспомним баснописца Крылова, в 80 лет начавшего изучать греческий язык, или Льва Толстого, освоившего в этом возрасте велосипед, пахавшего и сеявшего, в то время как в молодости он страдал от неврастении и болезни легких.
Да и у нас ныне множатся курсы по изучению ремесел, языков, на которых пенсионеры учатся. “Компьютерный ликбез” пожилым организовали для того, чтобы по электронке с детьми могли переписываться и с помощью Интернета разгонять скуку… Встает ли по-крупному вопрос о цели познания, и если да, то как решается? Ответ есть в европейской культурной традиции. Накануне казни Сократ брал урок игры на флейте. Недоумевавшим: “Зачем?” – ответил: “А когда же еще я успею этому вы-учиться?”
Думается, проблема старости остается в самом центре еще не разрешенных противоречий общественного развития. Концепция старения, принятая в нашей стране, подразумевает как уважение к опыту старших, так и в свой час отказ от него. Этическая система, известная как “советский гуманизм”, имея коллективистскую природу, уже исходила из ценности жизни индивида. И по логике требовала создавать учреждения для сбережения младенцев и стариков. Без какого-либо давления со стороны общества государство ввело пенсионное обеспечение для городских работников, потом и сельских.
Однако с введением обязательного для всех пенсионного возраста накопленный пожилыми людьми опыт объявляется утратившим значение. Законодатели предписывают вывести его из оборота.
Да, с возрастом человек отчасти утрачивает некоторые существенные социальные признаки: физическую силу, визуальную привлекательность, способность к сексуальному взаимодействию. Но способность к коммуникации, творчеству, высокую мотивацию к труду по большей части – нет. И уж точно не в 55-60 лет! Но современному обществу удобно думать, что это происходит, и происходит естественным путем, из-за развития старческого маразма, болезни Альцгеймера и так далее. Нам неловко признать, что стариковская неадекватность, имеет она объективные причины или нет, прежде всего является вмененной. Она задана как норма всем, в том числе и самим старикам, чтобы они применили ее к себе. Пожилые люди должны уйти, “уступить место молодым”. То же думают о себе и старики. Собственно, они вынуждены думать о своем существовании как о лишнем, вне зависимости от реального потенциала и от обстоятельств жизни. В этом состоит злокозненный феномен старости. Социальная смерть стариков уподобилась их физической смерти в архаических обществах.
Недаром в современном языке используется понятие “выход на пенсию”, близкое понятию “уход из жизни”, а проводы на пенсию в коллективах чем-то сходны с ритуалами прощания с покойным, не так ли?
О том, что явление это вмененное, говорит и один современный момент: в объявлениях работодателей вакансии часто предлагаются только людям до 35 лет. Основным аргументом тех, кто выражает возмущение этим, оказывается противопоставление установленного барьера в 35-40 лет барьеру “государственному” – пенсионному возрасту. При этом первый барьер воспринимается оскорбленными 40-летними, например, соискателями работы как произвольный, выдуманный наглыми хозяевами, а второй – как естественный. Пример доказывает социальную, а не биологическую природу старости как фазу общественной непригодности человека.
Помимо работодателей-законодателей, в старики походя вас может записать кто угодно. Скажут в очереди: “Не переживайте, бабуля” или “Эй, дедок, пошевеливайся”, и посмотришь на себя иначе… Думается, приняв сигнал от других, в старые человек может записать или не записать себя сам. Исходя из опыта личного возраста, вижу: вмененной программе можно подчиниться или сопротивляться, но невредно заметить, что социальный механизм отнятия у пожилого человека работы и связанных с нею общественных устремлений у нас сегодня настолько груб и плохо отработан, что может сломать потенциально еще нестарого человека…
В дореволюционном языке было хорошее слово “призрение”. Оно означало любовную заботу о слабых и старых. Не кажется ли вам, что общество, переменив в слове лишь одну букву, презирает своих стариков?
Таблеток от старости не придумали. Но над антивозрастными лекарствами, позволяющими как минимум не стареть, а как максимум достичь бессмертия, работают ученые всего мира. Российскому академику Владимиру Скулачеву, на семинарах которого в МГУ яблоку негде упасть, удалось продвинуться куда дальше других. Он не говорит о бессмертии, просто считает: мы стареем оттого, что никак не сопротивляемся старости. Всего-навсего!
Конечно, когда-то она все равно наступит. Когда? Какая? У Шекспира сказано, что лишь достигший мудрости имеет право на старость…
Поражает фундаментальная предусмотрительность Марка Аврелия, который всю жизнь подбирал интересные для себя книги, чтобы читать их в старости. А вот Дарвин вынужден был удовлетворяться сентиментальными романами, пустоту которых чувствовал, но, всю жизнь занимаясь систематизацией научных фактов, не подготовил себя ни к чему другому. Отсюда следует, во-первых, что к старости следует готовиться, а во-вторых, что человек стареет так, как он жил в течение жизни. Кому не известны старики-сластены, эгоисты, сладострастники или честолюбцы, одержимые волей к власти?..
Думается, неудавшаяся старость – это конфликт желаний и возможностей. Жалкая роль многих стариков определена не столько тем, что государство не обеспечивает их достойной пенсией, медобслуживанием, вниманием, а провокационными ценностями европейской цивилизации: чувственные удовольствия, избыток физических сил, успех, богатство, данон, не тормозни-сникерсни. Эти ориентиры и для молодых разрушительны в духовном плане. Гармоничный пожилой человек помнит о подлинной ценности равновесия и спокойствия, не требуя невозможного от медицины, большой пенсии от государства, постоянно находящегося то в кризисном, то еще в каком положении.
Понимание старости как утраты смысла и цели жизни уравновешивает и представление о ней как о времени для того, что не успел в молодости, – вспомним Сократа с флейтой в руках… Тому, кому не до флейты, потому что больше всего страшит приближение индивидуальной смерти, как посох в руки – мысль Павла Флоренского: “То, что обычно называется телом, не более как онтологическая поверхность; а за нею, по ту сторону этой оболочки, лежит мистическая глубина нашего существа”. Чем сильнее включенность человека в то, что называется нормативной культурой с присущими ей книжно-школьными знаниями, тем проще ему до этого дочувствоваться. И тогда старость – мудрый, подлинно духовный отрезок жизни. Причем главный.
Ибо юность и даже зрелость – это лишь подготовка к старости. Старость как явление – нисходящее движение человеческой жизни, но по сути своей восходящее, к единению с мировым целым, состояние просветленности духа и времени для флейты. Это в личном плане. А в общественном – бесплатные компьютерные курсы и тренажерные залы в центрах соцобеспечения – хорошо. Только, думается, недостаточно. Людям нужнее не традиционные продуктовые наборы к празднику, а, например, клубы знакомств. Не помешают и геронтологические психологические центры. Подумать об этом в Декаду пожилых людей самое время.
