В семье, куда Галина попала девятнадцатилетней, друг друга называли ласковыми уменьшительными именами. Для одной Галины такого имени не нашлось. Кроме сухого, надменного, даже пренебрежительного “Галька”. Она бы охотно согласилась на Галку: в ее собственной семье это не считалось обидным, даже наоборот – звучало дружелюбно. Но делать было нечего. И она изо всех сил старалась завоевать право на ласковое имя. И все равно осталась Галькой – даже тогда, когда родила своему Олежке первенца.

Мальчика назвали звучным старинным именем Глеб. Рос он умненьким и необыкновенно красивым. Свекровь восхищалась: “Весь в Олежку!” А куда там “весь”!.. Ресницы у Глебика были действительно густые, длинные, красиво загнутые кверху, только не светлые, как у Олежки, а темные, как у нее. В Галину Викторовну были и волосы – с младенчества жгуче-черные, густые. У Олежки волосы были ни то ни се; у нее же пучок, собранный на затылке, так оттягивал голову назад, что та закидывалась, от чего осанка становилась гордой. “Гордячка!” – так и считала ее свекровь.

В трехкомнатной “хрущевке” новой семье с первого дня отвели отдельную комнату – территорию, на которой свекровь права голоса не имела, хотя по всему чувствовалось, как она этого права хотела. Ее раздражала даже идеальная чистота, которую умудрялась поддерживать в комнате Галька. Здесь же она гладила на всю семью ею же самой накрахмаленные скатерти и простыни (свекровь признавала только крахмальное белье), которые сама же накануне, вернувшись с работы, и стирала.

Вот куда Гальку не допускали – так это на кухню.

– Она нас всех отравит или околдует, – на полном серьезе поясняла соседкам свекровь. Такому подходу Галька удивлялась, но, в общем-то, не возражала, что с нее была снята хотя бы эта обязанность: работы ей и без того хватало. Только кашки и супчики для Глебика она варила сама – это право Галька выстрадала в немой, неравной, но упорной борьбе.

И все равно свекровь жаловалась соседкам:

– Ничего по дому не делает, только морду перед зеркалом красит!

Соседки сочувственно и удовлетворенно кивали в ответ.

Время шло. Свекровь со свекром старели. На глазах терял остатки и без того небогатой шевелюры Олежка. Да и Галька, самая молодая из них, уже пыталась разглаживать пальцами морщинки в уголках рта.

Глебик рос, и когда ему исполнилось четырнадцать, Галька наконец-то снова родила. Сереженьку старшее поколение уже не увидело. Свекровь умерла за два года до того, а свекор тихо угас в полупараличе через несколько недель. С родителями мужа ушло и обидное имя.

Галина Викторовна по привычке стирала и гладила ею же самой накрахмаленные простыни, только теперь все три комнаты были в ее распоряжении.

В бывшей родительской спальне поменяли обои и мебель – теперь это была их с Олежкой спальня. Мальчики окопались в “берлоге” – так называлась та самая маленькая комната, куда когда-то принесли новорожденного Глебика, а потом – Сереженьку.

Глебик женился рано. Этого так боялась и не хотела Галина Викторовна.

– Ты должен сначала окончить институт, – внушала она старшему сыну. Глебик не возражал, но когда Наташа забеременела, пришлось срочно справлять свадьбу, а с институтом расстаться.

Глебику, Наташе и их сыну Владику по наследству досталась та самая комната, в которой Глебик рос сам, а Сереженьке теперь пришлось обитать в зале. Чем он, впрочем, нисколько не тяготился.

С Наташей Галина Викторовна сохраняла отношения суховатого благожелательного нейтралитета. Наташа воспринимала это по-своему:

– Этой стерве нужны только ее сыночек и внучок! – жаловалась она подругам.

Всего однажды Галина Викторовна спросила, не хочет ли Наташа погладить уже накрахмаленные скатерти и простыни (этот старомодный, когда-то в незапамятные времена заведенный ритуал с крахмальным бельем въелся в семейный быт навеки), но невестка так выразительно повела плечом, что больше свекровь и не пыталась привлечь ее к домашним делам. По большому счету, ей, привыкшей быстро управляться со всем на свете всего двумя руками, не так-то уж и нужна была помощь.

Олежка с Глебиком любили рыбалку. Вот уж чему-чему, а ей они были готовы отдать и время, и сон, и душу. Так и случилось в один майский день. Глебик на этот раз поехал на ночь не с отцом, а с друзьями. Утром друзья привезли пакет с вещами и, не зная, что сказать, отдали его онемевшей от ужаса матери. Тело нашли через несколько дней совсем недалеко от мостков, на которых и осталась в ту ночь аккуратно сложенная одежда: Глебик всегда был аккуратистом…

Галина Викторовна обнимала Владика; часто, оговариваясь, называла его Глебиком и не могла найти себе места от горя. Теперь она больше всего боялась, что Наташа уйдет и уведет с собой внука.

Наташа не ушла. Более того, впервые обратившись к Галине Викторовне “мама”, спросила:

– Можно мы останемся у вас?

И они остались.

Повзрослевший Сереженька окончил институт до женитьбы. Будущую жену он привел в дом еще до свадьбы, и вскоре они приняли предложение родителей занять их спальню.

У Ксении живот был уже, что называется, на носу, когда свекор слег после тяжелого инсульта, почти в подробностях повторяя судьбу своего отца. Небольшая квартира как-то сама собой заполнилась запахами и атрибутами тяжелого лежачего больного. Галина Викторовна не могла бы поручиться, что Олежка понял, что у него родился внук и что мальчика назвали в честь их погибшего сына Глебиком.

Горе ухода Олежки как-то сгладилось, стушевалось радостью рождения Глебика-маленького.

Галина Викторовна привела в порядок комнату, перестирала, перекипятила и перегладила ею же самой накрахмаленное белье и на обеденном столе снова появились скатерти, позабытые во время болезни Олежки.

Глебик-маленький подрастал и совсем не был похож на своего дядю, чье имя носил. Вообще-то и сами братья были разные – и внешне, и характером.

Больше всего Глебик-маленький любил книги. “Почитай!” – приставал он ко всем домашним и в тот день. “Почитай!” – теребил прилегшего на диван отца.

– Пусть папа поспит, – остановила внука Галина Викторовна. Глебик рассердился и вырвался из ее рук.

– Папа, почитай! – он прыгнул на диван и стал тормошить лежащего лицом к стене отца. Тело откинулось на спину. Галина Викторовна, не понимая, смотрела на заострившиеся черты.

– Тромб, – пояснили ей позже. – Внезапная и, надо думать, безболезненная смерть…

Теперь она больше всего боялась, что уйдет Ксения и уведет Глебика-маленького.

Ксения не ушла. В городе у нее была работа, у Глебика – садик, а в деревне у родителей – ничего, кроме пятнадцати соток картошки и трех поросят с курами.

Они до сих пор живут вместе: Наташа, Владик, Ксения, Глебик-маленький (хотя на самом деле он уже почти заканчивает школу) и Галина Викторовна в проходной комнате.

Наташа с Ксенией, хотя и частенько ссорятся, в общем, живут довольно дружно, особенно когда обсуждают свекровь. Двоюродным братьям вместе не тесно. Постепенно они заняли большую спальню, и она теперь называется “берлогой”, а бывшая “берлога” досталась их матерям.

Галина Викторовна уже не та, хотя волосы почти не поседели и по-прежнему оттягивают голову назад, от чего осанка кажется слишком гордой.

Она по-прежнему накрывает обеденный стол крахмальной скатертью, как делала и ее свекровь, и она сама со времен свекрови. А вот простыни крахмалить перестала: тяжело. И вообще, девочки давно купили стиральную машину-автомат, так что теперь свекровь больше не стирает.