Недавно по ТВ промелькнул культовый для хрущевской оттепели фильм Герасимова “Люди и звери”. Бывший военнопленный Алексей Павлов (актер Николай Еременко), оказавшийся в конце войны в лагере для перемещенных лиц, после долгих скитаний по миру едет к брату в Севастополь. Он не без труда адаптируется в стране, где человек человеку, по понятиям, друг, товарищ и брат (правда, родной брат первым от него и открестился). Его случайные попутчицы, врач Анна Андреевна (Тамара Макарова) и ее дочь (Жанна Болотова), которым он предложил свои услуги в качестве водителя, потрясены рассказами “возвращенца”. Как он поденничал ради куска хлеба, как его, больного, хозяин прогнал с плантации сахарного тростника, как его унижали господа и лакеи, зверски избивали холуи из бывших соотечественников…

И я поймал себя на мысли: вернись Павлов домой не через 17 лет, а сейчас, ему ни к чему не пришлось бы привыкать. Знакомый антураж: американская валюта, иномарки, стриптиз-клубы, скинхеды, проститутки. Страна, с которой его развел послевоенный рок, живет по тем же законам, испытанным им на собственной шкуре в забугорных мытарствах, а многие из ее граждан ощущают себя в ней такими же, как и он недавно, “перемещенными лицами”. Канули в Лету казавшиеся незыблемыми постулаты: вместо равенства и братства, права на труд, интернационализма, привычного общественного уклада – расслоение людей на богачей и нищих, безработица, межнациональные войны, всепоглощающий культ мамоны. В сегодняшней незалежной Украине Павлов, скорее всего, оказался бы на положении гастарбайтера (в фильме работа по специальности, жилье и прочие социальные атрибуты ему предлагались с ходу), а значит, унижений, избиений ему и здесь бы не избежать.

Героиня фильма говорит: “Есть вещи, о которых люди, если только они люди, не имеют права забывать до конца своих дней”. Он: “Жив еще зверь в человеке. В одном сидит волк, в другом – лиса. В третьем – заяц или мышь. Тоже звери. А то и все сразу, целой компанией”. Диалог двух идеологически разделенных людей. Парадокс, но для страны победившего цинизма его доводы куда более приемлемы, чем ее!

Когда-то их свел трагический эпизод в блокадном Ленинграде, где он, офицер, спас упавшую на улице в голодном обмороке медичку. Эта неизгладимая память о беспримерной стойкости человеческого духа и помогла скитальцу-горемыке не низвести себя до состояния зверя. Теперь людей с “зоопарком” внутри он встретил бы здесь на каждом шагу. А вот самого Ленинграда на карте Родины не увидел бы – город на Неве стал императорским Санкт-Петербургом…

Признаюсь, фильм я пересматривал с ностальгией. Еще студентом примерно в то же время и по тому же маршруту – Запорожье, Симферополь, Севастополь, Байдарские ворота – я путешествовал вместе с другом-капитаном на его “Москвиче”. Кругом свой в доску, говорящий на общем языке люд, для которого ежегодный отпускной вояж к Черному морю был таким же обыденным и доступным, как посещение театра, кино. На дорогу туда и обратно, угол в частном секторе, обеды в пляжном кафе и фрукты хватало пары повышенных стипендий. Главное, что в любой точке Крыма ты чувствовал себя как дома. Мог запросто разбить палатку, разжечь костерок на обочине, набрать дичков-абрикосов в придорожной лесополосе, за копейки самообслужиться выставленными вдоль дороги хлебом, овощами, молоком. Теперь же, глядя на юную героиню Жанны Болотовой, бесстрашно шагающую по ночному шоссе среди машин и мотоциклов, я, насмотревшийся криминальной хроники по “ящику”, невольно представляю, что ее нынешнюю сверстницу утром могли бы найти в лесопосадке изнасилованной, ограбленной, а то и убитой. Распалась, что ни говорите, связь времен…

У Симонова есть строки: “Разлука стала трудным ремеслом, когда у нас украли расстояния”. В том смысле, что транспортный прогресс избавил людей от долгих расставаний. Теперь же разлука перестает быть “трудным ремеслом” за недоступностью этих самых “украденных расстояний”: немыслимая стоимость билетов, оформление виз и иностранных паспортов, таможенные досмотры, унизительный регистрационный режим в бывших союзных республиках. Человек на просторах необъятной родины своей ощущает себя уже не хозяином, как прежде, а бесправным угловым жильцом.

Конечно, те, у кого есть возможности и деньги, не замечают подобных “мелочей”. Но если честно: меня мало радует обретенная кем-то свобода без проблем летать на Мальдивы, Канары и даже в несбыточную мечту Остапа Бендера Рио-де-Жанейро. Куда больше огорчает собственная несвобода запросто, как когда-то, слетать к престарелой теще в Казахстан. Если пересчитать заново, какие из постперестроечных реформ сказались на моей жизни со знаком “плюс”, для этого хватило бы пальцев одной руки. Как в анекдоте: “У вас есть счет в банке?” “Да, но он не в мою пользу”.

Суть не в том, что страна сменила политическую ориентацию (с кем не бывает?), а в том, что “благодать” сомнительного российского неокапитализма пролилась далеко не на всех, а исключительно на тех, кто в нужное время и в нужном месте оказался при разделе национального пирога, который стряпался и выпекался сообща больше полувека. Народ в массе своей от перерождения одной общественной формации в другую ничего, кроме “родовой травмы”, не получил и продолжает жить с фантомной болью (ощущением ампутированной конечности), недоумевая: почему для одних критерий – “прожиточный минимум”, для других – “зажиточный максимум”? Прежние советские ценности ужимаются подобно шагреневой коже, а количество демократических обретений не переходит в качество.

Может сложиться впечатление, что автор в силу возраста и менталитета с предубеждением относится к переменам, происходящим в России. Отнюдь нет. И заметки эти – вовсе не плач по стране, которую мы потеряли. И свободу слова, и предпринимательства, и творчества, и зарубежных перемещений, и нанотехнологии он оценивает вполне. Равно как и образовательную, культурную глобализацию, неограниченные возможности самопроявления личности. Вопрос цены. Не слишком ли дорого мы за все это платим? Доведенным до критической массы социальным расслоением общества, разрастающейся пропастью между правящей элитой и рядовыми исполнителями ее решений (всегда ли безупречных?), тотальной коррупцией, разгулом преступности – издержек тьма! “Какой бы хорошей ни была стратегия, время от времени нужно смотреть и на результат” (Уинстон Черчилль). Пока же он скорее отрицательный: что в экономике, что в распределении материальных благ, что в межнациональных отношениях, что в молодежной политике.

Печальнее всего, что необратимые процессы претерпел сам Homo sovetikus. Применительно к нему, нынешнему, определение Ильфа и Петрова: “сволочеват, со всеми признаками сволочизма” – уже не сатирическая метафора, а диагноз. В фильме на спасение пострадавшего в ДТП бросаются и автомобилисты, и местные жители, и милиционер, и героиня Макаровой – все! Во время мартовских терактов в московском метро тоже хватало и честно исполняющих служебный долг, и сочувствующих, однако были и таксисты, в разы поднявшие тарифы на извоз, и врачи больниц, которые за деньги пускали журналистов в морг фотографировать трупы и сообщали им домашние адреса потерпевших.

А участившиеся случаи аварий по вине представительских машин, неоказания помощи сбитым пешеходам и прочий дорожный беспредел? Казанские гаишники как-то провели эксперимент: в кювет у Лебяжьего озера поставили разбитый “Жигуль”, за рулем которого облитая кетчупом девушка имитировала жертву аварии. Из потока мчавшихся мимо машин тормознул лишь один водитель, и то лишь для того, чтобы… стащить из открытого багажника “запаску”! Неужели у строившей социализм, “самой читающей” некогда страны враз атрофировались сострадание, порядочность и совесть?

Нравственная амнезия, бездушие, корысть не минули даже такую святую, как недавнее 65-летие Победы, дату. Связанные с ней скандальные казусы сыпались один за другим. Саратовскому хору ветеранов-фронтовиков за публичное исполнение песен времен Отечественной войны Российское авторское общество (РАО) вчинило налоговый иск. На юбилейном календаре, отпечатанном Пермским книжным издательством, фотографии советских воинов оказались вперемешку со снимками солдат вермахта. Циферблаты знаменитых наручных часов “Ракета”, выпущенных к Дню Победы, украсила военная техника третьего рейха. Тюменская коммерческая компания устроила распродажу бесплатных георгиевских ленточек по цене 15 р. за штуку. Не счесть и случаев глумлений над Вечным огнем и мемориальными воинскими памятниками, мародерства боевых наград орденоносцев…

Жванецкий объясняет сей феномен так: на низкую культуру поведения населения упала рыночная экономика. Американец Мэттью Бжезинский в своей книге “Казино Москвы. Рассказ об алчности и приключениях на самой нецивилизованной границе капитализма” пишет о попытках прогнившей, коррумпированной и проворовавшейся элиты впихнуть в свою систему координат всю страну. А русский писатель Виктор Астафьев оставил нам в завещательной записке такие слова: “Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье”.

Три имени, три совершенно разных человека, но как сопоставимы их оценки нынешней России! Как горько, наверное, было Астафьеву, столько сказавшему нам своими книгами, прийти к финалу с мыслью, что они не добавили ей ни гуманности, ни доброты, ни чести. Что современная жизнь с ее хамодержавием, разнузданностью нравов, неуемным стяжательством, моральной деградацией совсем не та, какой он представлял ее в окопах и творческом уединении в Сибири.

Конечно, можно, как страусу, прятать голову в песок и утешаться мыслью: мол, все, что ни делается, – к лучшему. Так ли уж все?

Рубрику ведет Евгений УХОВ