О собеседнике

Роман Максович Перельштейн окончил в 1990 году архитектурный факультет КГАСУ.

Участвовал в том же году в создании Детской архитектурной школы Казани (ДАШКа).

Уехал в девяностых в Сибирь. Работал архитектором, художником.

Поступил в Литинститут в 1994 году.

С 1996 по 2002 год руководил литературной мастерской “АРС” при Казанском государственном университете.

Поступил в 1999 году во ВГИК на сценарный факультет.

Защитил диссертацию в очной аспирантуре ВГИКа.

Пишет сценарии, прозу, стихотворения. Неоднократно публиковался в журналах “Октябрь”, “Юность”, “День и ночь”, а также в периодической печати.

Автор книги прозы “Лето жизни” (2000 год).

Мы каждый день ощущаем на себе влияние той среды, в которой живем, – дома, улицы, города. И наш внутренний мир формируется этой обстановкой. Но, с другой стороны, именно по этой обстановке мы можем судить и о себе, ведь она – дело наших рук.

О взаимосвязях человека и современной архитектуры – наша беседа с Романом Перельштейном, архитектором и писателем.

– Роман Максович, в конце девятнадцатого века Горький писал о современной ему архитектуре, что она “без порыва кверху, без признака в ней свободной и смелой фантазии, идеализма и веры человека в самого себя”. И это, по его мнению, характеризовало собой “нашу будничную обыденную жизнь, скупую и серую, без широких запросов, но и без простоты. Жизнь людей, затерявшихся в массе мелочей”.

Что архитектура может противопоставить этим словам сегодня?

– Вопрос сложный и имеет большую предысторию. Если вспомнить, что такое архитектура, как она рождалась, то можно понять, что Горький имел в виду. Изначально архитектура была не чем иным, как каменной книгой, посланием, которое содержало основные идеи своего времени. И не просто идеи, но и законы – нравственные и даже космические. Это особенно относится к храмовой, культовой архитектуре, потому что именно она является строительным искусством. Архитектуру же, например, традиционного деревенского дома с натяжкой можно причислить к искусству, потому что как строили такие дома двести-триста лет назад, так строят и сейчас.

Эволюцию переживает только та архитектура, которая удовлетворяет не первичные потребности, а духовные. В этом отношении деревянная изба мало чем отличается от рыцарского замка. А вот романский храм от готического отличается, хотя разрыв по времени между ними небольшой. Здесь мы видим историю стиля. Здесь вступает в силу, как считает Шпенглер, “язык сознания”, который для своего выражения все время ищет новые формы. Раковина моллюска, муравейник, яйцо, все это – “выражение существования”, того темного житейского обихода, который мы называем бытом и жизнью. А все, что стоит над жизнью или рядом с ней, все, что есть порыв к запредельному, – и является архитектурой, зодчеством, теорией стилей. Изба, как и многие современные многоэтажки, адресована крови, природе, нужде – всему тому, что связано с анатомией тела, с физиологией организма, с оболочками души. Храм же адресован не оболочкам души, а духу.

– К своему жилищу в нашей стране всегда было трепетное отношение: оно доставалось по наследству, в нем протекала жизнь многих поколений. Кажется, сегодня все по-иному, человек уже не чувствует такой привязанности к месту своего проживания и даже самый богатый ничего по-настоящему не имеет, потому что легко меняет старое на новое, если у нового больше функций, если оно престижнее старого.

– Что собой представляют общественные сооружения, магазины, торговые и развлекательные центры? Это этажерка, на которой размещены товары. Чем более этажерка вместительна, тем больше на нее можно сложить товара, и тем большее количество посетителей можно направить по ее лабиринтам. Это прилавок, стеклянный многоэтажный прилавок, оснащенный лифтами. Офисные помещения ничем не отличаются, по-моему, от пчелиных сот. То есть идея функциональности, полезности, прагматичности здесь торжествует.

Если говорить о жилье… У французского феноменолога Башляра в книге “Поэтика пространства” есть интересные рассуждения о философии дома, жилища. Он говорил, что на чердаке дневные и рациональные грезы, а в подвале – демонические, иррационально-стихийные, темные. А есть еще средняя часть дома. Правильный дом – тот, в котором один этаж (максимум – два, если спальня наверху), подвал и чердак. Если три этажа, то ориентация в мире меняется: можно бесконечно идти и уже не понимать, ты подымаешься по лестнице или спускаешься. Необходимо чувствовать дом, в котором ты живешь. Дом – это организм.

Можно привести еще такой пример-образ – здание как дерево. Ствол, то есть то, что мы в основном имеем сегодня в виде безликой, усредненной архитектуры, может иметь протяженность бесконечную и ничем не завершаться – ни кроной, ни корнями.

– На чем же он держится?

– На честном слове. Вернее, на наших с вами предрассудках, пороках, заблуждениях, страстях. Были такие племена, которые очень интересно осваивали пространство. Они носили с собой столб, выточенный из дерева. Втыкали его и начинали организовывать свою жизнь вокруг этого столба, который становился для них осью мира. Люди могли заниматься собирательством, пасти скот, и, когда скот выедал всю траву, они выкапывали свой столб, переносили его на сто километров, снова втыкали в землю – таким образом, ось мира менялась, племя осваивало новые территории. А если столб, не дай Бог, ломался, для бедных дикарей наступал конец света. Они разбредались, сходили с ума, умирали. Мы сегодня держимся за такой же столб. И хотя у него нет ни кроны, ни корней, если он рухнет, нам будет очень плохо.

По сути, та архитектура, до пятнадцатого века являвшаяся каменной книгой, которую мог “читать” и безграмотный люд, сегодня превратилась в мертвый язык, на котором мы не выражаем своих мыслей. Она не является для нас языком общения. Мы относимся к этому как к прошлому – безусловно, драгоценному, но не связанному с нашей повседневной жизнью. А отсюда и другие требования к зодчеству. Архитектура помогает нам сегодня существовать мирно, комфортно и уютно, поэтому требовать от нее слишком многого не стоит. Если она выполняет эти задачи – уже хорошо. Больше стекла должно быть или камня – это другой вопрос: эстетики, вкуса, технологии. Не стоит переоценивать возможности современной архитектуры.

– А каковы сегодня отношения архитектуры и массовой культуры, точнее, строительного искусства и модного вездесущего гламура?

– Архитектура, я думаю, избежала изъяна под названием “гламур” в силу того, что у нее самой слишком много болезней. Одна из них, как было сказано, катастрофическая утилитарность. Те самые польза, прочность, красота. Причем красота уже давно превратилась во вторичную пользу, а вот прочность, к счастью, осталась на своем месте. А там, где есть прочность или какая-то внятная идея, гламуру трудно пустить свои корешки.

Как понимали древние зодчие храм? Не как модель даже, а как конструкцию Вселенной. В архитектуре изначально присутствовал здравый смысл, основанный на знании и на сакральных вещах, присутствовала некая лобная кость, с которой гламур соскальзывает. Он не соскальзывает с того, что не имеет хребта. Например, с определенного образа жизни, с моды. Ведь гламур – это подмена чего-то истинного, но подмена не бесталанная. Для меня апофеозом гламура является телевизионная реклама. Как я себе, например, представляю ад? Это когда человек оказывается внутри рекламного ролика, который обещает ему рай. На лазурном берегу или в роскошном интерьере – все самое лучшее, блестящее, продвинутое и витаминизированное. Человек протягивает руки, чтобы взять это, а взять-то не может, потому что этого не существует. Блестящая видимость идеальных предметов – это и есть современный ад. И мы сами, и СМИ пытаются погрузить нас в этот ад идеальных предметов. На самом деле идеальными предметы могут быть только в случае, если они платоновские – то есть те, которые в единичном экземпляре находятся где-то там, высоко. Один стул, одна чашка гламуром быть не могут, а все, что растиражировано на планете, – эхо идеальной вещи. Гламур не может быть уникальным, хотя и камуфлируется под уникальность.

Ведь тон в архитектуре задает не доктор искусствоведения, а общество в лице власть имущих. Или заказчик, имеющий зачастую самые варварские представления об архитектурных стилях.

– Интересен в этом разрезе вопрос о нравственности архитектора, который, случается, делает не то, что в силу образования, интуиции, опыта должен делать…

– Архитектор при реализации какой-то идеи всякий раз делает выбор, идет на какой-то компромисс, за который будет отвечать перед своими коллегами, перед обществом. Это такой вопрос, который есть в любом деле и на который каждый отвечает в одиночку, сам.

Как писал Гюго, человек, у которого до пятнадцатого века обнаруживались недюжинные творческие способности, должен был искать себя прежде всего в зодчестве, потому что свою мысль он мог выразить тогда только в камне – в частности, в храмовой архитектуре. Музыка, живопись не существовали отдельно – все было освещено идеей Бога и творилось в ограде храма. Но с появлением печатного станка Гуттенберга книга победила здание. Идеи перешли на бумагу, которая по долговечности превзошла камень. Поэтому вопрос о том, должен ли архитектор быть нравственным, теперь необходимо формулировать иначе: а что изменится от того, будет он нравственен или нет? Ведь он не сможет выразить идеи духовного порядка в своем творчестве. Вот писатель, философ, даже политик – они могут. Архитектор не может, потому что сегодня архитектура лишена сакрального статуса. Она обслуживает цивилизацию.

Был такой архитектор Щусев, это тот, который построил Казанский вокзал в Москве. Щусева называли “гением компромисса”. Когда он задумывал проект вокзала, там было много куполов, крестов, символики царской православной России. А тут к власти пришли большевики. Щусев помучился, помучился и оснастил вокзал советской символикой – серпами, молотами, вазонами в имперском духе. Если бы он этого не сделал, то не было бы и нынешнего вокзала. Щусев умел ладить с любой властью. Надо сказать, что он был гениальным зодчим, возводящим всю свою жизнь храмы. Если зодчий поднимал сто храмов, его причисляли к лику святых. Щусеву было недалеко до святости, когда власть поручила ему построить мавзолей Ленина. Мог ли он отказаться? Конечно, мог. Но тогда он бы не был Щусевым. Причем этот незаурядный человек не был продажным. Он творил историю руками сначала царей и меценатов, а потом и пролетарских вождей. Он был и на Олимпе славы, был и низвергаем. Можем ли мы его за это судить? Вопрос риторический.

Мне думается, что позиция архитектора должна быть довольно гибкой. Архитектор выражает не только свои глубинные идеи, он является выразителем идеологии, и от него зависит, какой облик имеет эта идеология. Ведь если талантливый ваятель умоет руки, то неизвестно кто придет за его чертежный стол и что сотворит. Архитектор – это и политик тоже – в большей степени, чем живописец, у которого только холст, или музыкант, у которого только партитура. Кальки архитектора могут покрыть собою полгорода. В этом, наверное, и состоит трагедия зодчего, если он порядочный человек и несет ответственность за свои поступки.

 – Удивительно, с какой быстротой воздвигаются сегодня новые здания! Взять хотя бы Казань… Но ведь невозможно строить без чувства равновесия… Мне кажется, архитектора нельзя торопить, ему крайне необходимо определенное время для осмысления своей идеи, для того, чтобы взвесить все “за” и “против”.

– Конечно. Не будем забывать, что архитектора нельзя сравнивать даже с врачом, который дает клятву Гиппократа. Если его сооружение рухнет, он будет отвечать по уголовной статье. А о чувстве равновесия должен печься каждый творец, независимо от того, чем он занимается, потому что он не может ходить только по небу или только по земле. Один шаг – по небу, другой – по земле – если архитектор нашел такой ритм для своего творчества, то это отразится и в его чертежах.

Конечно, нам приятно созерцать постройки с комфортным для глаза восприятием и в то же время функционально полезные, прочные, чтобы мы не боялись в них заходить. Это тот уровень, который должен быть. А говорить о какой-то сверхзадаче можно, когда создаются шедевры. Но такой заказ не каждому выпадает. Допустим, целью авторов мечети Кул Шариф было создание духовного, пластического образа. И они добились этого. Здесь такие вопросы уместны, потому что создавался определенный национальный образ, конструкция Вселенной, привязанная к конкретному месту, холму. Но говорить об утилитарной архитектуре в романтических понятиях не совсем правильно.

– Почему-то вспомнился Раскольников, на поступок которого оказала влияние и окружающая обстановка…

– Безусловно, архитектура накладывает свой отпечаток на душу человека, который пришел в этот мир, но архитектурную среду нужно рассматривать в контексте ценностей данной эпохи. Мы можем завтра сделать из Рязани Рим, и во что этот Рим превратится через год? “Дома новы, а предрассудки стары…” Архитектура – это растение, которое растет под своим солнцем, в своих климатических условиях. Она растет вместе с человеком.

– Как вы оцениваете архитектуру столицы Татарстана?

– Она очень разная по своему пейзажу. Пока облик мегаполиса, который мог бы стать узнаваемым, еще не создан, но, думаю, он постепенно сложится. К тысячелетию города появилось много архитектурных сооружений, которые, на мой взгляд, не очень хорошо, может быть, сочетаются между собой, но, видимо, городская среда примирит их со временем. Сооружения яркие, но нет еще критериев, по которым их оценивать. Много снесено двухэтажного, исторического, слободского, однако дети, которые вырастут в современной архитектуре, будут воспринимать ее как должное. Конечно, мы ностальгируем по Казани ушедшей, но через это проходят все поколения, это связано с тем, что детство сменяется молодостью, молодость зрелостью. Время идет. Это неизбежно.

– А в каком доме вы сами хотели бы жить?

– На этот вопрос отвечу “неархитектурно”, потому что считаю: дом – это семья. Не важно, где ты живешь – в хижине или во дворце: если есть мир в твоей семье, значит, есть дом. А какие там балки, сколько этажей – это уже не важно. Можно построить дом и потерять главное. Есть поговорка: когда в доме вбит последний гвоздь, его посещает смерть. Поэтому не нужно стремиться достроить свое жилище – можно всю жизнь его возводить и понимать под домом не камень и кровлю, а отношения близких людей. Дом – это и небо над твоей головой, и земля, на которой ты живешь. В этом наше отношение к дому отличается от западного. Там можно построить комфортабельное, просторное жилье, запереться в нем, жить и считать себя счастливым человеком. В России в доме никто не запирается, вся жизнь промеж других людей. Не можем мы отгородиться друг от друга никаким кирпичом. Я не сторонник того, чтобы строить себе дом, как у Наф-Нафа, прочный и каменный. Пусть он будет из соломы, если его населяют очень близкие тебе люди, друзья.

Наталия ФЕДОРОВА