БОМЖ – аббревиатура, легко вписавшаяся в жизнь. Столь же органично прижилась в обществе и официальная версия, что бомж – человек, который сознательно не хочет работать. Грязный, наверняка заразный, опустившийся до животного образа жизни, к нему и подходить опасно!
Но если подойти – к одному, другому, внимательно посмотреть в глаза… Обреченность и тоска во взглядах, в рассказах о себе убеждают, что выбора, сознательного волеизъявления никто из них не делал. Некоторые настолько ошеломлены жизнью, что даже, чтобы накормить их, надо вложить кусок хлеба в руки. Казусы их жизни доказывают, что у этих людей серьезно поражена личность. Они не выдержали напора действительности и остро нуждаются в психологической, социальной, духовной, наркологической реабилитации. Чтобы они стали социально и экономически значимыми, надо вкладывать немалые средства. Кто этим будет заниматься? Дешевле сформировать о них общественное мнение и ничего не предпринимать.
Город. Море светящихся окон и теплых очагов. Ночь собирает людей в дома. Бездомный испытывает малодушие перед наступающей ночью: в темноте смерть охотится за ним азартней, ей проще достать свою жертву – крутым морозом или отморозками, не разумеющими видеть в человеке человека. Они разыщут его специально – есть такие, для кого беспомощное и бесправное существо – лишь соблазнительная мишень.
Добродушный казанский бомж Сережа, парень с некоторыми психическими отклонениями, доверчиво выпил из предложенной бутылки остатки. Оказалось, кислота. Сжег себе внутренности. Над бомжами глумятся, их бьют, убивают…
Страшно ждать смерти. Тем более ночью нет занятий, отвлекающих от этого. И человек ищет укрытия – на чердаке, в вонючем канализационном люке. Закир Тагиров прячется на крыше девяти-этажки. Хотя его там несколько раз находили и били. Пока жив. Виталька – в подвале, вместе с дворовыми кошками. Витальке тридцать три – “возраст Христа”… В детстве мечтал стать человеком-невидимкой. Судьба, хмуро усмехнувшись, исполнила мечту: он есть, а люди его “не видят”. Людмила Леонидовна отчаянно смелая – спит иной раз прямо в подземном переходе, обложившись своими собаками, которые днем и ночью с ней. Но мечтает о месте поспокойней. Только не об интернате: туда ей предлагали поехать одной. А как, на кого она оставит своих собак? Да пошли вы… К животным она относится лучше, чем многие к обездоленным людям. Подземный переход на пересечении улиц Декабристов и Восстания и есть ее дом. Думаю: сколько протянет? А сколько бы я протянула в таком “доме”? А вы?
Портрет бомжа
Российский бомж живет от двух до четырех лет. Если на улице оказывается пожилой, и того короче. Слаб человек. Хрупок. Сразу начинаются простуды – от холода, вечно мокрой обуви. Ох уж этот холод!.. Сколько нужно выпить алкоголя, чтобы он отступил хоть на час? От холода мышцы постоянно напряжены – отсюда усталость, вечная усталость!
Лица у бомжей грубые, темные – от ветра и мороза, от спиртного и случайной пищи. Мысли коротенькие – нет в них замаха даже до завтра. Разбредясь в поисках еды, уславливаются о встрече, но, бывает, не могут вспомнить место и время, так что теряют друг друга. Блок целей отсутствует. Сознание полно только насущным: где найти поесть, выпить, как увернуться от холода или хулиганов, подростков, как унять физическую боль, преодолеть немощь. Когда прихожанки церквей, мед-работники возле ЦУМа или в районе вокзала оказывают им помощь, слезы на глаза наворачиваются. Под одеждой не видно – а у некоторых полтела гниет, но надо ходить, добывать пропитание.
Работать? Нет сил работать. Да и кто возьмет – без прописки.
В больницу? С большим трудом, и то, если кто-то примет участие, прошибет лбом инструкции. Тогда окажут первую помощь, а потом снова выгонят на улицу. Они же без медполисов, без паспортов.
Социальная помощь? Для немногих. Всего 167 приемников в России на почти пять миллионов бомжей!
Еще год назад говорили – около четырех миллионов. В июле прошлого года, в обсуждениях карательного законопроекта, грозящего наказанием за бродяжничество, мелькали сводки МВД: в России 4,5 млн. бомжей. Сосчитаны, разумеется, не все. Но только 7 процентов из них не нуждаются в социальной реабилитации, потому что такая жизнь – сознательный выбор. Остальные стали бродягами по несчастью. Примерно половина имеет среднее образование, двадцать процентов – средне-специальное, около десяти – высшее.
Российское проявление распространенного в мире социального явления, конечно, безобразно. На Западе тоже есть бродяжничество, но оно носит иной характер. У них это не беда, а признак некой свободы, что ли. Хочется человеку так жить, путешествовать – никто не запрещает, если он не нарушает общественный порядок, не ущемляет прав других людей, не представляет угрозы для окружающих. Например, в США около трех миллионов бродяг, в странах Евросоюза – пять. Больше всего их во Франции, где у так называемых клошаров даже есть профсоюз. Репрессивные законы в отношении их отменены, проблему пытаются решить созданием благотворительных гостиниц, столовых, бань, пунктов дезинфекции…
Казанский булочник Денис Гусев со товарищи, организовавший в Ивановском монастыре кормежку бомжей, познакомил меня с бывшим “афганцем”, художником Анваровым Аслямом. Тот рисует портреты прохожих на улице. Обедает здесь, спит “где попало”. Приехал из района. Учился в школе с одним из депутатов, надеялся встретиться – может, поможет с мастерской? Ходил к властям – дальше проходной, присутственного места, понятно, не прошел. И застрял в Казани. Беспомощно разводит руками: “Не знаю, что делать. Уехать обратно денег нет”.
Среди бомжей немало бывших “афганцев”, “чеченцев”, что неудивительно. Психологи говорят, бойцов следует готовить к пролитию крови на манекенах. И если солдат хоть раз побывал на театре военных действий, даже не участвуя в бою, он должен пройти психологическую реабилитацию в течение года.
В семидесятых годах разговаривала с американцем, бывшим участником войны во Вьетнаме Вильямом Бовдерсом. Ему потребовалось три года реабилитации для адаптации к жизни в мирном обществе, и то в определенных жизненных ситуациях он чувствовал свою способность сорваться на полную катушку – до сумы, до тюрьмы…
У нас, как известно, призывников не готовили ни к войне с согражданами, ни к уголовным взаимоотношениям в армии, а сразу, обезумевших от зверского обращения, бросали в бой…
Немало среди бомжей выпускников детдомов, интернатов. По закону, после 18-летней опеки, жизни в замкнутом сообществе, без подготовки к реальной жизни им полагается жилье и самостоятельность…
О людях, ставших жертвами квартирных махинаций, только ленивый не писал. Но сколько тех, кто бежит от безработицы из родных мест, попадает в передряги, организованные недобросовестными работодателями, и спивается бесповоротно, не в силах без денег вернуться восвояси.
Бомжи практически не воспроизводят потомство, срок жизни таких людей короток, почему же их число в России только растет? Антон Павлович Чехов знает.
Откройте рассказ “Казак”. Он о том, как ехал бердянский мещанин Максим Торчаков с молодой женой из церкви и вез освященный кулич. И все-то было прекрасно у него: красивая жена, крепкое хозяйство, и это утро Христова праздника – румяное, золотистое. На полдороге к дому у Кривой Балочки увидели они казака, сидящего согнувшись от какой-то немочи, рядом неподвижно стояла его лошадь. Ехал он домой, “на льготу”, да занедужил в пути. “Вы бы, православные, дали мне куличом разговеться, может, Бог и даст силы доехать до дому”. Но отказалась жена “портить” праздник, кромсать в дороге кулич, непременно целым хотела привезти. Только все порушилось у молодых после этого. Не смог забыть Максим несчастного казака, поссорился с женой. И впервые заметил, что недобрая она, немилосердная. Кинулся искать – а казака след простыл, да никто и не видел такого. С горя напился, утром опохмелился, и пошло-поехало: “лошади, коровы, овцы и ульи мало-помалу стали исчезать со двора, долги росли, жена стала постылой…“ Все наперекосяк, и недалек тот час, когда Максим Торчаков сам побредет с котомкой по дорогам… Напасти, думал Максим, произошли оттого, что Бог прогневался на него и жену за больного казака. “А что ежели это Бог нас испытать хотел и ангела в виде казака нам навстречу послал? Ведь бывает это”.
Чехов говорит нам: не подниметесь, пока не одолеете свою черствость.
Так или иначе, она достанет нас самих, потому что благополучные (сегодня) люди есть одно целое с бомжами, мы вместе – человечество. А если часть целого загнивает – в прямом и духовном смысле слова, то этот процесс будет продолжаться и прогрессировать. Он не склонен останавливаться. Общество нужно лечить. Причем лечить обе части: “здоровую” – от черствости, “больную” – от поражения личности.
В советское время, присваивая всю прибавочную стоимость, государство могло худо-бедно обеспечивать социальные гарантии каждому. Ныне оно не в состоянии заботиться обо всех. У него есть налоги, но их недостаточно, чтобы содержать всех нетрудоспособных. А мы уверены в собственной безопасности, как пассажиры “Титаника”… Однако, если что-то с кем-то из нас случится, надо помнить: сострадание к обездоленным не предписано законом. Поэтому бесполезно увещевать власть или милицию относиться к вам сочувственно, читать Чехова, Достоевского, Священное Писание. Взывать к совести бессмысленно. Да и наличия только совести недостаточно – об этом пример чеховского Максима. Нужны люди действия, способные “возлюбить ближнего, как себя самого”.
Как возлюбить их – вшивых, грязных, пьющих, больных, тронутых умом, огорченных душой? Александр Дутов, пресвитер церкви “Ученики Христа”, со товарищи второй год кормит бомжей в Казани, в районе железнодорожного вокзала.
– Первую зиму прослужили, увидели: за это время семьдесят процентов бомжей умерли. Пришел к нам погорелец. Я его за руку беру, а он как закричит. Что такое? А у него все тело покрыто послеожоговой коростой… У каждого своя история. У кого-то с психикой ненормально, многие из-за отсутствия прописки оказываются выкинутыми из жизни. Вот сгорел у человека дом, и он оказывается никому не нужным. Больница продержала какое-то время, но так как он без документов, просто попросили на улицу.
Александр считает: социально помочь этим людям, организовать место, куда они могли бы прийти поесть, помыться – этого мало. Они не в состоянии даже приходить. Настолько связаны с вопросом выживания, что видят лишь то, что перед глазами.
– У них нет сил совершенно. У одной женщины была семейная драма – песня долгая, а в результате осталась без документов, которые мачеха украла. Ее выписали, и, чтобы восстановить документы, теперь нужно доказать гражданство, а это долгий процесс – люди, суды, она же живет на улице, на трубах – в этой ситуации ей проще умереть, чем заняться такими делами.
Александр говорит, что зимой, когда морозы достигли минус 35, много бомжей умерло.
По примеру питерских милосердников наши решили в самые морозы поставить армейские палатки – с кормежкой, обогревом, оказанием медпомощи. Помогли этому делу материально другие церкви, а из православного монастыря прислали “Газель” с одеждой. Дело было за малым – получить разрешение от властей поставить палатки. Прихожанка Анна Хосровян взяла на себя задачу получить разрешение на установку двух палаток на пустыре возле железнодорожного вокзала. Ничего не получилось. Ни администрация Вахитовского района, ни городская разрешения не дали. Письменный отказ городских служб завуалирован сообщением, что в Казани уже есть центр реабилитации лиц БОМЖиЗ на ул.Милицейской.
Да-а-а… Если бы казанские бомжи, обитающие, в основном, в районе автовокзала, железнодорожного, в районе Колхозного рынка и так далее, ринулись спасаться от морозов в тот центр на 50 мест, столпотворение было бы вавилонское. Трудно представить, правда, чтобы больные, замерзшие люди прошли пешком такой путь – в городской транспорт же ходу им нет. Пожалуй, добрели бы те, кто согревался в пути алкоголем. Но пьяных туда не принимают.
А в Вахитовской администрации сказали: “Но это же будет как на сцене!” То есть поставят на пустыре палатки, потянутся туда бомжи, и все это увидят. Стыд-то какой! То есть не то стыдно, что есть такое явление, как бездомность, а то, что оно заметней станет. Обращалась Анна и в Министерство труда, занятости и соцзащиты с просьбой откомандировать соцработников, которые бы вели прием бомжей. Но оттуда тоже ответили, что в республике уже есть три центра реабилитации (включая Казанский) – вот они-де этим и занимаются.
Кстати, примеров проявления таковой “любви к ближнему” предостаточно, и названные – это еще не крайние ее проявления, просто последние по времени.
Есть и примеры этой любви без кавычек. Удалось в последнее время организовать несколько домов, где подвижники принимают всех бомжей без исключения, лечат, организуют их выходы на работу – снег чистить, грузы переносить, жэкам помогать в уборке города. Деньги идут на еду и аренду таких домов. Но о местах их дислокации писать почему-то не хочется. Нашлют власти санэпидемстанцию и позакрывают эти дома под предлогом несоблюдения санитарных норм. Так уже было.
