Майшикар-апа – соседка моей покойной бабушки со стороны матери. В детстве меня больше всего привлекало ее имя, которое в переводе с татарского означает “масло и сахар”. Мне казалось, что она всю жизнь только и делает, что ест масло и сахар. Но, оказывается, в жизни ей меньше всего приходилось их есть, зато тюремной баланды ей пришлось хлебнуть сполна.

Родилась Майшикар-апа в апреле 1924 года в нынешней черемшанской глубинке. Ее отец – один из первых колхозников, активист, трудяга – умер на колхозном поле, оставив троих сирот и беременную жену. Старшей Майшикар было всего девять лет. Так началась ее отнюдь не сладкая жизнь. Председатель, обещавший пятьдесят килограммов пшеницы и дрова на зиму, почему-то вскоре позабыл о своем обещании. Чтобы не умереть с голоду, матери пришлось приложить немало усилий, но нищета вошла в их дом и никак не хотела уходить из него.

Кто знает, может, жизнь и наладилась бы, но началась Великая Отечественная. Семнадцатилетнюю Майшикар мобилизовали в Свердловск на оружейный завод. Для деревенской девушки, которая не знала ни слова по-русски, это событие стало большой трагедией. Было так тяжко, что Майшикар с подругами пыталась бежать, но напрасно. Их задержали на железнодорожной станции и вернули обратно. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы, договорившись заранее, девушки как одна не твердили, что заблудились. Работы они не боялись, но толком не понимали, что и как делать, потому их частенько называли деревенскими барашками.

Единственным утешением для Майшикар и ее землячек было то, что их завод располагался в живописном месте. В определенные часы раздавался производственный гудок, его эхо буквально расстилалось по реке. Юным девушкам казалось, что это чудесная музыка.

“Открой, маменька, окошко,
Слушай на заре.
Не твоя ли дочка плачет
На дальней стороне”, –

часто пела Майшикар, тоскуя по родным.

Но предаваться воспоминаниям было некогда: они трудились во благо фронта. Работали по четырнадцать-шестнадцать часов. Постепенно научились всему: и разговаривать по-русски, и выполнять любую заводскую работу. Когда умер старик-автогенщик, эту ответственную работу, с которой справляется не каждый мужчина, доверили Майшикар как самой трудолюбивой и смышленой. Жаль никаких бумаг, подтверждающих их героический труд, не сохранилось – сказали, что архив сгорел.

Весть о победе сообщил им главный мастер. Через месяц Майшикар дали отпуск. Целую вечность, как казалось, она не была в родных местах, очень соскучилась по родным, и поэтому не хотелось ей уезжать из дома. Документы и деньги от продажи ее одежды прислали по почте подруги. Но вмешалась судьба-злодейка: в тот день, когда Майшикар получила почтовый перевод, вступил в силу закон о денежной реформе, который превратил кровно заработанное в ненужные бумажки.

Вскоре Майшикар вышла замуж и родила дочь, но ее словно преследовал рок. Мужа Майшикар заключили в тюрьму за то, что предложил переизбрать нечистого на руку заводского старосту-коммуниста. “Выступает против партии”, – решили в органах власти и осудили его по печально знаменитой 58-й статье Уголовного кодекса.

Майшикар вернулась в отчий дом, да не одна, а с грудным ребенком на руках. Семья большая, впереди зима, в закромах же ни зернышка. Младшая сестра Майзамзам старалась по-своему разрешить эту проблему, каждый день потихонечку таская из колхозного амбара пшеницу. Набрала уже почти ведро. Но поймали Майзамзам с поличным: пришли с обыском, а зерно было рассыпано сушиться на чердаке. Взвесили – целых восемь килограммов! Этого вполне хватило, чтобы молодую девушку посадить в тюрьму как закоренелую преступницу.

Майшикар решила всю вину взять на себя. Пожалела сестру – ведь совсем еще девчонка, пропадет она в тюрьме… “А меня, может, пожалеют ради грудного ребенка”, – слабый огонек надежды теплился в ее душе. Но увы… Послевоенные законы были суровы: с расхитителями социалистической собственности не церемонились. Осудили молодую женщину на восемь лет.

Попала Майшикар в тюрьму пригорода Уфы – Черниковска. Выдали ей бушлат с номерком на груди и направили на рубку леса. Работа тяжелая, но Майшикар не привыкать: она всегда перевыполняла план, была на хорошем счету.

Однажды в колонию пришел фотограф по заказу сверху от кого-то снимать зэков. Майшикар узнала об этом, привела себя в порядок (а наряжали ее всей камерой) и пришла к фотографу. Несмотря на то что он и слышать о ней не хотел, Майшикар настояла на своем – уж очень ей хотелось выслать дочери снимок. Эта фотография, как немой свидетель тех лет, до сих пор висит на стене ее дома. С нее смотрит молодая миловидная женщина, локоны кудрявых волос ниспадают на плечи.

– Майшикар-апа, что-то не похоже, что эта фотография сделана в тюрьме: красивая вы больно, да вид у вас довольный, – шутили мы иногда, глядя на фотографию.

– Кильку кушала я с хлебом, вот и упитанная. И силы были у меня, всегда норму перевыполняла, а за это дополнительный паек давали, – отвечала она, воспринимая нашу шутку всерьез.

Еще один свидетель тех лет – ее песенник-дневник. В минуты грусти и печали Майшикар-апа доверяла этой тетради свои секреты, мечты и надежды. Терзающая душу боль, обиды, разочарования выливались в стихи, которые посвящены матери, дочери, родным, любимому.

Монотонно и долго шли дни, месяцы, годы. Однажды прибежала к Майшикар землячка и взахлеб сообщила:

– Освободимся скоро, сон видела, отпустят нас домой.

– Да не может быть, не верю я… – усомнилась Майшикар.

– А ты сначала послушай про сон мой, – продолжала землячка. – Едет, значит, паровоз на большой скорости, подъехал и сломал тюремные ворота, а сам сгорел. За ним другой едет…

Сон оказался вещим. Через неделю объявили, что умер Сталин. Вскоре молодые мамы попали под амнистию. Среди них была и Майшикар.

Дочь, благодаря которой ее освободили, уже подросла – ей шел шестой год. Она еще долго не признавала свою маму, в течение нескольких недель даже не подходила близко к этой “незнакомой тете”, но потом привыкла и уже не отступала ни на шаг.

Отдохнув, соскучившаяся по родному краю Майшикар вышла на следующее утро в поле и пошла в сторону большого оврага, который находится в двух километрах от села в глухой и тихой местности. Села и задумалась, да так, что не заметила, как на противоположном берегу появился старик. Весь в белом, он стоял, опираясь на свой посох, и читал какую-то книгу.

Майшикар поднялась и подошла поближе. Они разговорились.

– Ты, доченька, оказывается, была в тюрьме, – сказал он.

– Откуда ты знаешь, дедушка? Кто ты, где живешь? – спросила настороженная Майшикар.

– Да так, живу везде, – уклончиво отвечал старик.

Когда старик завел речь о политике, о религии, Майшикар остановила его:

– Почему ты такие вещи говоришь, дедушка? Не говори так, сегодня даже у стен есть уши.

А он лишь усмехнулся:

– То сажают меня, то отпускают, – и стал прощаться.

Не удержалась Майшикар и перед уходом спросила:

– Дедушка, скажи, будет ли у меня счастье?

– Да, будет, – ответил старик и добавил, – от работы.

Майшикар пошла своей дорогой. Отойдя пару шагов, обернулась, а старика простыл уже и след. Кругом чистое поле, солнечно, а его нигде нет. Испугалась, подумала – нечистая сила, побежала домой. Мать повела Майшикар к соседу-аксакалу, а он, выслушав, сказал: “Да это был не кто иной, как Хозр Ильяс – наш святой”.

Прав оказался тот встречный: всю оставшуюся жизнь тяжелым трудом приходилось Майшикар-апе зарабатывать свой хлеб, растить и ставить на ноги пятерых детей. Бог одарил ее добрым здоровьем и трудолюбием: ей сейчас за восемьдесят, а она до сих пор картошку на своем участке сама окучивает. Как бы ни звали ее дети в город, съездит, погостит месяц-другой и обратно приедет.

– Я считаю себя счастливой, – говорит Майшикар-апа. – Судьбе благодарна тысячу и тысячу раз. Всем довольна, прожила интересную жизнь, и слава Аллаху…

Диляра ГАЙНУТДИНОВА.
Студентка КГУ,
Черемшан.