О затейливой и во многом трагической судьбе одиннадцатилетнего Шакаленка я узнал совершенно случайно от его отца, позвонившего мне в одно из воскресений.

– Это корпункт газеты “Республика Татарстан”? – спросил он. И, получив утвердительный ответ, сказал, что хотел бы со мной встретиться.

– Ну что ж, приходите завтра, поговорим, – согласился я. – Адрес свой сейчас скажу.

– Да сегодня ночью я уже уезжаю, – торопливо продолжил незнакомец, – а дело у меня к вам очень важное. Так что мне б нынче с вами поговорить.

Примерно через полчаса звонивший уже сидел в корпункте. В изрядно потрепанной одежде, вежливо снявший грязные сапоги еще у порога и теперь стыдливо поджимавший под стул ноги в рваных носках, он, высокий, чрезмерно худой, сутулый, с седой головой и такой же щетиной на впалых щеках землистого цвета, выглядел по меньшей мере лет на шестьдесят, хотя, как потом выяснилось, шел ему всего лишь тридцать восьмой год.

– С помощью вашей газеты я своего сына хочу найти, который меня… умершим считает, – приступил к разговору этот явно не избалованный судьбой человек. – Если, – добавил после паузы, – Димка сам еще жив.

– Он, выходит, что, из дома убежал? – уточнил я.

– Да Дима до того, как я его потерял, уже с полгода дома не жил. Потому что я тогда сам капитально в жизни потерялся, а он меня таким видеть не желал…

Потом Павел Михайлович (так гость представился) еще несколько минут путано объяснял, в какую сложную ситуацию они с сыном попали, стараясь обойти, скрыть какие-то малосимпатичные факты своей биографии. Наконец, в очередной раз запнувшись, махнул рукой, произнес решительно:

– Ладно, не буду темнить, чтоб вы все поняли и вникли в мое положение… Значит, так… Я, почитай, из местных, родился и вырос здесь неподалеку в одной из деревень нефтяного юго-востока республики. В какой конкретно, говорить не стану, вы поймете, почему. Закончил сельхозинститут, вернулся в родной совхоз, работал там завмастерскими, главным инженером, пока хозяйство наше с наступлением рыночных реформ не развалилось на несколько крестьянско-фермерских землевладений.

Перебрался в райцентр, где без труда нашел хорошую работу на станции техобслуживания машин и одновременно потихоньку занялся коммерцией. Привозили со свояком из Самары разные моющие средства, а наши жены ими на рынке торговали. Поначалу – с лотков, затем один ларек поставили, другой… Стали перепродавать затем еще текстильные изделия, обувь, радиоаппаратуру, иные товары, привозимые из Ульяновска, Москвы. Короче, бизнес наш развивался. И, выражаясь языком коммерсантов, я настолько финансово приподнялся, что вскоре купил приличную трехкомнатную квартиру в Уфе, куда жена уже давно хотела переехать поближе к своим родителям.

В столице Башкортостана еще шире развернулись, магазин приобрели. И все бы хорошо, но тут мне, как говорится, вожжа под хвост попала. Решил, что на ниве бизнеса навкалывался уже достаточно, чтобы позволить себе наконец жизнь послаще.

И завел любовницу из числа молоденьких продавщиц. Предупреждал девицу неоднократно, конечно, чтоб не было с ее стороны никаких неприятных сюрпризов, ну то есть, чтобы не вздумала она забеременеть. Та в ответ все головой кивала, а примерно через год нашей связи с ней заявляет вдруг, что все же понесла и собирается родить мне ребенка, на третьем месяце, мол, уже.

Сперва я, разумеется, сильно психанул, а потом этому даже обрадовался. И сейчас объясню, почему. – Павел Михайлович нервно закурил. Помолчав, продолжил. – Дело в том, что сынок, который у меня с женой был, с самого раннего детства отличался умом, без преувеличения скажу, незаурядным, еще до школы с компьютером обращался так же легко, как я в его возрасте на палке скакал, а вот в росточке почему-то от своих сверстников отставал, и очень сильно. К девяти годкам выглядел как пятилетний. В кого он такой выдался, непонятно. Я роста немалого, жена тоже, баскетболистка бывшая…

Так вот, когда любовница сообщила о своей беременности, мысль у меня появилась, что пусть родит мне ребенка. Может, в том, что у Димки такое замедление в росте, все же какие-то неведомые гены жены Татьяны виноваты, а молодая здоровущая любовница, глядишь, подарит мне еще одного наследника, нормального во всех отношениях. Но…

Но чем чаще я об этом размышлял, тем больше испытывал перед женой тайный стыд. Ведь мы с ней не только хорошее, но и много чего худого в жизни вместе перенесли. И в любой беде она надежной опорой мне была. А я теперь, получается, Таню предаю. И не столько тем, что изменяю ей, – этот широко распространенный среди мужиков грех я сам себе прощал, – сколько решением завести ребенка от другой женщины.

Смотрел по вечерам на Таню, хлопотавшую на кухне, и такие вот мысли, которые передать полностью по-настоящему складно не умею, меня все сильнее и сильнее жгли. Начал жену разными обновками заваливать, а совесть все равно мучить не перестает.

В общем, – Павел Михайлович устало прикрыл глаза, – после долгих тягостных раздумий решил я с любовницей завязать, предварительно добившись, конечно, того, чтобы она прервала беременность. Однако мне не хотелось и перед этой девушкой по имени Лена скотиной показаться. А потому не стал прямо в лоб говорить ей, чтобы та сделала аборт, а придумал другой ход.

Чем больше я зарабатывал денег, тем шире становился и круг полезных моих знакомых. Среди них оказался и врач, консультирующий в частном порядке женщин по разным деликатным вопросам. Вот я и надумал отвести любовницу, как бы проявляя о ней нежную, повышенную заботу, к этому эскулапу, чтобы тот за большую от меня плату в зеленых американских купюрах сказал Ленке, что ей рожать ни в коем случае нельзя, наболтав про разные там осложнения и прочие обстоятельства. Был просто уверен, что врачу удастся наговорить семь верст до небес. А раздумает она сама рожать – и я перед ней совершенно чист буду. По моему мнению, конечно.

Однако реализовать свой замысел я не сумел. Ленка, заподозрив меня в подлости, устроила мне грандиозный скандал прямо средь бела дня в нашем магазине в присутствии всего торгового персонала, а главное, моей жены. Омерзительнейшая получилась сцена. Никогда не думал, что Ленка так по-базарному орать и материться умеет…

– Короче, – Павел Михайлович с силой потер лицо ладонями, – скажу, опять же опуская подробности, что супруга моя ушла к своим родителям и Димку, сына нашего, с собой прихватила. Но он сказал, что хочет жить с папкой, и вернулся ко мне, против чего Таня шибко не возражала, думала, наверное, что при сыне я лишнего не загуляю, не запью.

Однако вопреки ее расчетам пошло все наоборот. Видимо, за подлость мою по отношению к жене, да и Ленке тоже, судьба стала меня крепко наказывать.

Трения, заморочки вдруг какие-то с коммерческими партнерами начались. Одна значительная сделка с ними сорвалась, вторая, третья. А тут еще криминальная наша крыша борзеть, то есть наглеть, принялась, требуя, чтобы я увеличил процент, отчисляемый ей от получаемой мной прибыли. Попробовал заартачиться, а “братва” мою “десятку” в залог угнала. Затем и разные другие серьезные неприятности на мою голову посыпались, от которых, а также от того, что жена все возвращаться отказывалась, я, раньше пивший умеренно, стал делать это каждый день и быстро ушел в длительный запой.

Татьяна об этом не сразу узнала, и Димка, таким образом, оказался предоставленным самому себе. По улицам допоздна со шпанистыми пацанами бродяжничал. Вот тогда-то, предполагаю, его и приметила небольшая воровская группировка, начавшая использовать его малый росточек, худобу в своем преступном промысле.

Как? – Павел Михайлович полез в карман за очередной сигаретой. – Да известным среди уголовников, но не очень распространенным способом. Сажали Димку в огромный баул, обложив со всех сторон разным барахлом, обломками кирпичей, и сдавали его в привокзальную камеру хранения. А когда она закрывалась, Димка из баула вылезал, вытряхивал чужие сданные на хранение сумки, чемоданы, вынимал из них деньги, если везло, вещи получше, укладывал вместо них дрянь из баула и вновь прятался в него к концу ночи, застегивая за собой молнию.

Подельники же сына утром приходили к камере, спокойно по квитанции получали баул и… ищи их свищи затем с похищенным добром…

Я вот постоянно все думаю, – тяжело вздохнул Павел Михайлович, – почему Димка мой все же согласился участвовать в таких преступлениях. Потому, очевидно, что сын всегда комплексовал сильно, отставая намного в росте от погодков своих. В связи с чем, наверное, и забиякой отчаянным в школе был, и хулиганил там, то есть на языке пацанвы шакалил, за что его Шакаленком и прозвали. Видимо, излишней, вызывающей удалью хотел компенсировать недостаток роста…

О проделках сына я, конечно, раньше знал, сообщали мне о них из школы, но кто, думал, в детстве не проказничает в той или иной мере. А вот “братки” в той воровской шайке, выходит, куда как лучшими, чем я, психологами оказались. Они, как говорится, приветили, обогрели сына моего вниманием, отнеслись с показным уважением, будто к равному, обещали ему защиту от насмешников. Он и вырос в своих собственных глазах, а главное, в глазах своих сверстников, стал наконец пользоваться среди них благодаря приобретенному криминальному покровительству авторитетом, к чему так долго и стремился. Из чувства благодарности и соглашался выполнять преступные просьбы своих покровителей.

Однако совесть свою, как оказалось, сынок мой все же не растерял. В чем убедились вскоре и те ворюги, которые сочли, что приручили Димку окончательно. Произошло же вот что.

Задумали уголовные опекуны сына ограбить группу уфимских “челноков”. Тем же отработанным способом. В Москве, куда торговцы прибыли, чтобы закупить на оптовых базах товары, грабители нашли возможность проникнуть в багажное отделение нанятого челноками автобуса. Один из них, прикинувшись тоже коммерсантом, погрузил и свой баул с Димкой внутри, разумеется, который на обратном пути “челноков” в Уфу успел не спеша проделать привычную операцию, собрав в баул что поценнее из других поклаж.

И заслужил от главаря криминальной группировки особую благодарность, а также на сто рублей больше, чем прежде. Но на беду воров наряду с разными вещами попал в их руки и засунутый в тючок с женскими свитерами конверт целлофановый, а в нем несколько тысяч рублей и письмо, из которого явствовало, что деньги эти трое молодых, отслуживших в Чечне москвичей собрали и послали с оказией бедствующей матери своего боевого друга, погибшего под Грозным.

Старшие подельники Димки особо хвалили его за тот пакет, то есть за нюх к добыче, а сынок мой, как потом я узнал, все молчал в ответ, наконец тихо, поначалу запинаясь, а затем твердо потребовал, чтобы “братки” вернули пакет той, кому он предназначен. И я догадываюсь, почему Димка на том упорно настаивал. Дело в том, что в Чечне во время служебной командировки погиб младший брат жены моей Петро, в милиции служивший. А сынок с ним крепко дружил, буквально обожал своего дядю, они постоянно на рыбалку с ночевкой вместе выезжали. Словом, гибель Петра Димка очень тяжело перенес, плакал много, видел, как переживала его мать. Посему и начал болезненно относиться ко всему, что связано с военными событиями в Чечне, и особенно к родственникам погибших там ребят…

Его требование переправить пакет с деньгами матери погибшего солдата бандюги сперва весело, насмешками разными встречали, потом злиться, покрикивать с матом на Димку стали, а поскольку тот не унимался, просто вышвырнули его из той квартиры, где гуляли. Не выполнили, словом, просьбу Димки и таким образом сделали очень серьезную ошибку, в чем убедились уже вскоре. Когда тем же способом совершили новое ограбление челноков. Уже где-то через час после того, как они вернулись с украденным на ту же хату, их с поличным повязал ОМОН. А все потому, что Димка, орудуя в багажном отделении автобуса, на место вещей, вытащенных из чужих сумок, клал, как выяснилось, заранее приготовленные записки с адресом, где группировка будет делить и обмывать очередную добычу…

Однако на том, – голос Павла Михайловича стал еще прерывистее, – месть Димки не закончилась. Зная, где находится воровской общак, то бишь общие накопления, сынок изъял его из тайника и как в воздухе растворился. Похищенная же им сумма была очень значительной. Неудивительно потому, что посаженные Димкой “братки” через записку из изолятора, в котором находились, подключили к поиску общака своих друганов на воле.

А те прежде всего меня навестили. Где, – спросили, – мой сын. Не знаю, ответил. Я с величайшего похмелья был, не соображал совершенно ничего, да и не знал об их делах. А бандюганы подумали, что я темню, и давай меня в моем же доме метелить. Избили, измесили так, что я отключился с разбитой головой, чуть было на тот свет не загремел.

Меня соседка спасла. Возвращаясь из магазина, она увидела, что дверь в мою квартиру полуоткрыта. Почуяв неладное, старушка толкнула ее и увидела меня, в крови лежавшего в прихожей. А потом услышала, как фельдшер вызванной ею “Скорой помощи” сказал подоспевшему милицейскому патрулю, что пульс мой не прощупывается. Эти же слова соседка, направляясь вниз посудачить о случившемся с собравшимися у подъезда женщинами, и передала Димке, с которым повстречалась на лестнице, добавив от себя с причитаниями, что убит я, что нет у него больше отца.

Можно только предполагать, что тогда пережил сынок мой, – глухо выдавил Павел Михайлович. – Общак в тот же вечер он вернул банде, подбросив деньги куда надо, боясь, видимо, чтобы из-за них, проклятых, не пострадала и его мать. А затем исчез из города, и вот уже полгода о нем, по существу, ни слуха ни духа…

С женой, после того, как она в течение нескольких месяцев помогала врачам вновь поставить меня на ноги, мы помирились. Ищем, конечно, Димку, но пока безрезультатно. А недавно получили сообщение от знакомых, что его видели в одном из городов Татарстана поющим, попрошайничающим возле рынка.

Вполне возможно, – Павел Михайлович прижал ладонью задергавшуюся левую щеку, – Димка появится в родной моей деревне, но он пока там не появлялся, а в Альметьевске я след сына потерял. Опасаюсь, что найдут его друганы тех, кого посадил. Мне необходимо их опередить, потому и хочу, чтобы вы изложили мою историю в газете. Хочу, чтобы как можно больше людей узнали мою историю и, увидев в каком-либо из городов республики собирающего милостыню маленького, худенького рыжеволосого мальчонку, подошли бы к нему и сказали, что его родители живут вместе и очень ждут его возвращения.

Валерий ХРАМОВ.