Вчера, 30 октября, в стране отмечался День памяти жертв политических репрессий. Накануне нас, группу бывших политзаключенных, собрал на встречу президент нашего татарстанского общества репрессированных Рашид Абдрахманович Хаяров. Многие из приглашенных из-за болезней и преклонного возраста не смогли прийти, тем сердечнее и трогательнее была атмосфера: пришедшие, искренне радуясь друг другу, обнимались, расспрашивали об общих знакомых.

Мы стараемся встречаться более-менее регулярно. Такие встречи поддерживают убывающие в нас силы, желание общаться, не дают замыкаться в кругу старости и болезней. Естественно, не обходится и без воспоминаний. Вот и в этот раз после того, как мы подняли по чарке за встречу, обсудили и утвердили план работы нашего общества, Рашид Абдрахманович сделал такое предложение: пусть желающие среди нас коротенько расскажут о каком-то из самых памятных эпизодов своей прошлой, лагерной жизни. И первому дал слово Зилову Игорю Алексеевичу.

Гимн Колымы

Стояло лето 1948 года. Игорь Зилов, студент третьего курса политехнического института, шел сдавать зачет. Вдруг возникли на пути два незнакомца в штатской одежде и вежливо предложили ему проследовать в милицию для выяснения какого-то вопроса. Когда Зилов переступил порог отдела, ему заявили: он арестован. тщательно обыскали и поместили в камеру предварительного заключения.

Через несколько дней, ничего не объясняя, этапировали в Читинскую тюрьму, где продержали более полугода в одиночной камере. На допросы не вызывали, свиданий с родными не разрешали. В один из январских вечеров Зилова привели в кабинет начальника тюрьмы, и тот объявил ему приговор: 25 лет лишения свободы по статье 58, пункт 6 УК – шпионаж! Начальник при этом и не пояснил, кто вынес такой приговор, и не вручил осужденному копии приговора.

Первым этапом лагерной одиссеи Зилова стал Тайшетлаг. Узники его строили железную дорогу Тайшет – Братск. Оттуда через Магаданский пересыльный лагерь его отправили в спецпоселок Оротукан, где Игорю крупно повезло стать дежурным электриком. Но через три года, с переводом в колымский поселок Верхний Атурьяк, его ждал настоящий ад. Обитатели поселка, состоявшие в основном из уголовников, добывали золото, дробя в шахтах вручную горную породу. Кормили пре-

скверно. А еще мошка и комары не давали продыху.

К весне 1956 года политзаключенный Зилов являл собою живой скелет. Доходяга. Он уже стал свыкаться с мыслью, что здесь, в забытом Богом уголке земли, окруженном топкими болотами, найдет себе могилу. И не сразу поверил, когда вскоре ему объявили, что он реабилитирован и выходит на свободу. На дворе вновь стояло лето…

Я изложил историю Зилова, поскольку уже знал ее. В этот же раз Игорь Алексеевич обвел нас медленным взглядом и неожиданно тихим голосом запел. Это был гимн колымских зэков. Многие из нас знают его, потому вполголоса подпевали:

Я помню тот Ванинский порт
И шум парохода угрюмый,
Как шли мы с этапом на борт
В холодные, мрачные трюмы.

…А утром растаял туман,
Утихла пучина морская.
И встал на пути Магадан –
Столица колымского края.

…Пятьсот километров тайга,
Качаются люди, как тени.
Машины не ходят сюда,
Бредут, спотыкаясь, олени.

Французский партизан

Вторым откликнулся на предложение Зия Камалович Камалов.

…В сорок первом Зия Камалов, окончив военно-фельдшерское училище, проходил армейскую службу под Каменец-Подольском. Его часть в числе первых вступила в бой с гитлеровцами. Оказавшись в окружении, остатки части с боями пробивались на восток. Многие, в том числе и Камалов, попали в плен. Так он оказался в одном из лагерей для военнопленных на территории Германии рядом с французской границей.

Однажды при работах на железной дороге Камалову с несколькими товарищами удалось бежать и оказаться в группе партизан французского Сопротивления. Активно участвовал он в боевых операциях, а в перерывах между ними обучал своих новых товарищей способам оказания первой медицинской помощи. Уже в чине капитана французской армии освобождал от гитлеровцев город Лимож, где потом был назначен врачом в одну из больниц.

В 1946-м Камалов возвращается на родину. Фильтрационная комиссия, разжаловав его в рядовые, направляет служить в советскую оккупационную зону Берлина. Оттуда после демобилизации в 1948 году Зия Камалович возвращается в родную Казань. Здесь вскоре его арестовывают и после трехмесячного заключения на “Черном озере” предают суду. Приговор: 20 лет лишения свободы по статье 58 пункт 1б – измена Родине.

Так в конце сорок восьмого Зия Камалович оказался в Магаданском распределительно-пересыльном лагере (том самом, где побывал и Зилов). Отсюда был этапирован в один из отдельных лагерных пунктов, затем – в другой… Добывал в шахтах золото. На вопрос одного из нас: “Что довелось пережить в лагерях?” – ответил коротко: “Да это известно всем, кто там побывал. Надо ли повторяться?” Добавил лишь, что освободился в 1955 году.

На встречу Зия Камалович пришел в костюме с боевыми наградами. Среди них и французский орден Рыцаря Почета. Ветерану уже за восемьдесят. Из них тридцать пять лет он проработал техником-рентгенологом в казанском ГИДУВе.

“И нары голые, барак…”

Судьба третьего нашего товарища, Дмитрия Николаевича Патрина, сложилась во многом, как у Зилова. Он тоже был студентом. Учился на последнем курсе Новосибирского пединститута. После сданной в январе 1949-го зимней сессии поехал по профкомовской путевке в дом отдыха. Там его арестовали и заключили в одиночную камеру тюрьмы, где Патрин провел более трех месяцев. Ни на допросы не вызывали, ни свиданий с родными, ни передач от них не разрешали.

Весной сорок девятого областной суд приговорил Патрина к 25 годам лишения свободы за сочинительство рассказов и очерков с критикой советской власти и Красной Армии. Да, был грех, Дмитрий имел склонность излагать на бумаге свои сомнения относительно официальной политики, но хранил свои рукописные опусы в шкафу между книгами. Эти бумаги изъяли при обыске, и они фигурировали на суде. Но чтоб наказать за это человека столь сурово!

Из тюрьмы Патрина этапируют в штрафной Кипский лагерный пункт. Основную массу зэков составляли здесь уголовники. Над политическими они издевались. Работали осужденные на кирпичном заводе, летом вылавливали из реки и штабелировали сплавлявшиеся из тайги бревна для отправки их железной дорогой. Тяжелее всего приходилось на каменном карьере, где добывали строительный материал. Орудиями труда были лом, кувалда и металлический клин. Весь день приходилось махать тяжелой кувалдой, вбивая клин в расщелины скалы и отбивая камень кусками. Как ни старался Патрин, с нормой не справлялся. За это следовало наказание в виде урезания пайки хлеба, внеочередного наряда…

Не выдержав жестоких условий, зэки однажды взбунтовались и целых двадцать дней не подчинялись начальству. Последнее приняло решение расформировать лагпункт, а осужденных рассортировать по другим лагерям. Так Патрин кочует из лагеря в лагерь. На нарах он провел уже шесть лет, до конца срока не рассчитывал дожить.

Свобода внезапно пришла в октябре 1955 года.

Свои воспоминания Дмитрий Николаевич завершил стихотворением собственного сочинения, где были и такие строки:

…И нары голые, барак,
В котором зэки мерзли
в холод,
Баланды жиденькой черпак,
И пайку тощую, и голод,
Что ощущался день и ночь…
Забыть возможно ли?..

Наказание жаждой

– После полутора лет скитаний по тюрьмам, – начал я свое повествование, – выездная сессия Чкаловского областного суда вынесла мне приговор по статье 58 пункт 10 – антисоветская агитация: восемь лет лишения свободы и пять лет поражения в правах. И меня, 19-летнего сельского паренька, в мае 1943 года с группой заключенных из Бугуруслана этапируют по железной дороге. Вагон от обычного отличался тем, что окна и двери купе были зарешечены.

В каждое купе нас набили человек по тридцать, не менее. Жара, духота были невыносимые! На первом же перегоне нам вместо хлеба выдали сухари, а воды не дали. Сухари мы от голода быстро съели, они в желудке стали набухать, требуя воды. А ее не было. Нас привезли уже на следующую станцию, времени прошло более двух часов, а пить все не давали. Жажда мучила все сильнее. Некоторые из нас, теряя терпение, стали стучать в стенки купе, требуя воды. Но конвоир невозмутимо продолжал вышагивать вдоль дверей-решеток, держа автомат наготове.

Дробный стук все нарастал, стучали уже во всех вагонах и беспорядочно громко кричали: воды! воды! воды! Орали все двести пятьдесят зэков, но безрезультатно: воды не давали. Через какое-то время из соседнего купе мы услышали крики: “У нас один умер! У нас мертвец!” Вскоре из еще одного купе стало доноситься: “У нас тоже один умер!” По-видимому, то были старые и больные люди, не выдержавшие испытания жаждой.

После долгих бесполезных криков и стуков, мы, вконец измученные духотой и жаждой, стали кричать и стучать все слабее и слабее и вскоре совсем замолчали, безучастные ко всему.

Прошло еще не меньше двух часов, когда наконец появился откуда-то майор и распорядился выдать воды. Надо ли говорить, что мы при виде ее чуть не обезумели. Первые ведра два расплескали, жадно потянувшись все разом к ним со своими кружками, банками. И все пили, пили, словно хотели напиться на всю оставшуюся жизнь…

Николай СОБОЛЕВ.
Бывший узник ГУЛАГа.