Нравы, увы, как и мода, переменчивы. Как ни жаль, могут они неузнаваемо преобразиться на глазах одного поколения. Но в обществе, к счастью, сохраняются приверженцы “консервативных” устоев, жизненную правоту которых глубже осознаешь по мере обретения своего житейского опыта.

Голосовал я долго, прижимаясь к обочине, но машины пролетали все мимо и мимо. Вдруг, круто обогнув меня, резко затормозила старая легковушка. Из кабины вышел мужчина зрелых лет, опрятно одетый, и направился в мою сторону.

– Ба, вот так встреча! – воскликнул я, узнав Миннахмета Валеевича, давнего друга.

– Ты-то что здесь делаешь? – поинтересовался он.

– Да вот третий час голосую, – стал я невольно оправдываться.

– Да, друг, ничего не поделаешь, теперь стали забывать прежнюю заповедь: сам погибай, но товарища выручай. Да и товарищей все меньше, теперь все больше норовят в господа, – сказал он с огорчением и, обняв меня, повел к своей машине.

С Миннахметом Валеевичем Нурмеевым мы знакомы давно, не один десяток лет проработали вместе в строительно-монтажном управлении Дорстройтреста Горьковской железной дороги. Он шестой год на пенсии, но с предприятием связи не теряет: если попросят чем пособить, всегда откликается.

Уроженец деревни Малые Суни Мамадышского района, он рано познал горести бытия. В первый же год Отечественной войны отец погиб на фронте, под Тулой. Мать осталась с тремя малыми детьми, Миннахмету, самому старшему, тогда исполнилось шесть лет.

– Мать круглыми сутками на работе, – рассказывал как-то Миннахмет, – а я, как самый старший из детей, помогал ей по дому: ухаживал за скотиной, приглядывал за братишками. Учился тоже урывками – ни обуть, ни надеть было нечего.

В начале пятидесятых, когда Миннахмету пошел семнадцатый, в деревню заехал вербовщик – “набирать молодежь на стройку”. Со слезами отпросился первенец у матери, она, тоже со слезами, отпустила. Самое заманчивое было то, что добровольцам выдавали годичный паспорт, что для крестьян тогда было вроде освобождения из лагеря. Привезли новобранцев в Кемерово, на шахту. Миннахмет не прошел по зрению. Выдали ему сухой паек и отправили обратно. Но как ехать, если от лаптей износившиеся лыки торчат в разные стороны. На буханку хлеба кое-как выменял старые галоши и сел в поезд. В Кукморе, на родной станции, переволновался от страха за себя, но не вышел, ведь паспорт, добытый с таким трудом, пропадет!

В Казани долго скитался, жил на вокзале. Тут одна женщина пожалела, помогла устроиться в ФЗО, получил специальность штукатура. Работал на стройке. В армии выучился на шофера. После армии вернулся на родную стройку, стал в СМУ механиком, женился, получил квартиру в поселке Юдино. Да там и остался.

– То, что шофера не останавливают машины, видя голосующих, понятно. Сам знаешь, какие нынче времена, и боязно, и бензин жалко, – заговорил вновь Миннахмет Валеевич. – Я, как начал шоферить, тоже игнорировал было голосующих на дорогах. Пока жизнь не научила…

…Дело было поздней осенью. Погода капризничала: с утра морозец, к полудню – оттепель, вечером снег. В воскресенье вечером, несмотря на уговоры родителей остаться до утра, я решил поехать из деревни в Казань. Со мной жена с грудным ребенком. До Тюлячей доехали нормально, а потом вдруг машина заглохла, хоть тресни. Мне, молодому, необученному, проезжие шофера дают разные советы, но машина все равно не заводится. Стало темнеть. Приготовил трос, однако никто не останавливается. Тут полезла в голову с укором мысль: “А сам когда-нибудь останавливался? Нет, признаюсь с горечью, не помогал никому”.

И вдруг останавливается “ЗИЛ”. Шофер средних лет сперва спросил, кто в кабине. Узнав, что жена с ребенком, отругал меня, принес полушубок, валенки, потом взял нашу машину на буксир. В деревне Кукчи при свете перед клубом он открыл капот моей машины и заменил свечу. Машина завелась. Я на радостях насильно сунул ему трешку в карман. Он поехал дальше.

С тех пор прошел год. Как-то в родной деревне пошел вечерком в клуб, почитал газеты в библиотеке, возвращаюсь домой. Навстречу мужчина, извозившийся в грязи.

– Дорогой, не подскажешь, где найти шофера?

– Можем найти, – а сам смекнул: несчастье с человеком.

– Хотел из Усалей напрямик проскочить, да завяз по уши. Дернуть бы надо. Я заплачу.

Идем, а мне кажется: голос знакомый, окающий. Тут он, чтоб прервать молчание, начал рассказывать, как сам в прошлом году под Тюлячами помог одному молодому шоферу доехать:

– А то бы он сам закоченел, и жену с грудным ребенком заморозил. Благо у меня были валенки и полушубок в запасе.

Тут-то я и признал своего добродетеля, протянувшего руку помощи стылым ноябрьским вечером. Но не сознался ему, думаю, сначала надо выручить. Пришли домой, позвал я братьев, поехали на моей машине. Он застрял километрах в трех от деревни. Вместе с братьями вытащили. Снова вернулись к нам домой, тут я ему и признался. Он сначала не поверил, но когда я напомнил ему про три рубля, про которые он в своем рассказе умолчал, удовлетворенно заулыбался.

Вот с тех пор я всегда останавливаюсь в пути, помогаю попавшим в беду. Потому что жизнь, она “круглая” – сегодня тебе удачей улыбается, а завтра вдруг беду приведет, – заключил Миннахмет Валеевич, прощаясь со мной в городе.

Владимир ЛУКАШИН.
Ветеран труда Дорстройтреста Горьковской железной дороги.