Из чего “слагается” образ Казани? Оказывается, его можно творить не только на основании архивных документов, но и дополнить легендами, мифами, анекдотами, городским фольклором, воспоминаниями старожилов. Переплавляя этот разнородный массив источников, действительно, можно получить объемное, почти голографическое изображение прошлого Казани. В недавно вышедшей в издательстве КГУ книге “Культура повседневности провинциального города: Казань и казанцы XIX-XX вв.” читателю впервые презентуют “портрет” знакомого и в каких-то чертах неизвестного города профессора Казанского университета Елена Анатольевна Вишленкова, Светлана Юрьевна Малышева и Алла Аркадьевна Сальникова.

Образ города собран из таких сюжетов повседневной жизни казанцев, которые ранее почти не заслуживали внимания краеведов, писателей, создателей хроник и летописцев. У многих российских обывателей и иностранных путешественников сложилось стереотипное представление о Казани как восточном городе. Вместе с тем авторы книги вынуждены констатировать, что в XIX веке восточной экзотики в облике города и укладе жизни казанцев почти не осталось. Восточные черты носили чисто декоративный характер. Так, посетивший город в 1805 году 19-летний Ф.Ф. Вигель не обнаружил в Казани какого-то своеобразия. Напротив, он отмечал, что этот город сильно напоминал ему Москву: “также кремль, такие соборы и храмы… Купцы, чиновники и мелкие дворяне, так же как в Москве и за Москвой-рекой и Яузой, жили здесь за Казанкой и Булаком”. Разочарование испытала и французская аристократка – принцесса Таренская, которая отмечала, что “здесь, как и повсюду, нет ничего азиатского, а все европейское”.

Другие, напротив, стремились всюду видеть инаковость. Так, герой повести Ф. Сологуба восклицал: “Казань…Татары… Восток! Иоанн Грозный…бирюза, мыло, халаты… Казанское царство… Преддверие Азии”. Предприимчивые жители, конечно, старались усилить иллюзию “восточного города”, извлекая из этого материальную выгоду. “В гостиничный номер приезжего буквально ломились татарские офени, наперебой предлагая азиатские и местные товары, перемежая в своей быстрой речи татарские и русские слова”. В этой театральности уже проявлялся тонкий восточный менталитет казанцев.

Казань XIX века страдала от извечных недугов недостаточного благоустройства. Прежде всего, несмотря на обилие водоемов, в городе всегда была острой проблема питьевой воды. Казанцы добывали воду из озера Кабан, а также из Казанки и Булака, “жители улиц Большая и Малая Красная, Грузинская и Рыбнорядская брали воду из водоема, образованного дождевой водой на Театральной площади”. Проблема обострялась низкой бытовой культурой населения. В Кабане летом купали лошадей, стирали белье, а зимой сюда свозили нечистоты. Фабрики и мануфактуры, мыловаренные и кожевенные заводы тоже вносили свою лепту в загрязнение водоемов. Следствием этого были болезни, эпидемии, ухудшение здоровья населения. Казанцы пережили несколько волн эпидемий малярии, холеры, туберкулеза, трахомы и т.д.

Провинциализм Казани проявлялся не только в неразвитой инфраструктуре, но прежде всего в самих нравах ее обитателей, “живших эгоизмом, наветами и повседневными дрязгами”. Тяга к образованию и культуре жителей города на протяжении первой половины XIX века была очень низкой. Как утверждают авторы, это было связано с тем, что Казань не испытала мощного воздействия просветительства. Руководитель гимназии и университета И.Ф. Яковкин не обладал широтой кругозора и не сумел установить прочные социальные связи для того, чтобы закрепить в местном сообществе значимость вверенных ему учебных заведений. В 1807 году губернатор Б.А. Мансуров сообщал в вышестоящие инстанции: “Упущения в воспитании детей произвели ропот в публике, некоторые берут обратно детей своих, а многие удерживаются отдавать их для обучения…”

В книге можно обнаружить много других интересных подробностей и наблюдений за стилем жизни казанцев, параллельном существовании разных миров, ритмов, укладов жизни. Авторы отмечают противостояние центра (города) и окраин, слободок; городского и полусельского быта, разных социальных групп (аристократии, купцов, простолюдинов и маргиналов). “Высокая” и “низкая” субкультуры Казани мало сообщались между собой. “Из-за активных миграционных потоков “сельскость” буквально захлестывала городскую повседневность и проявляла себя в негативном, подозрительном отношении неофитов к городскому укладу жизни. Прибывшие в Казань сельчане, в отличие от прибывших в столицы, не стремились изживать свой провинциализм”.

Когда читаешь эти строки, невольно припоминаешь до боли знакомые черты, звуки, запахи полусельского быта в самых неожиданных, традиционно считающихся центральными районах Казани. Еще недавно во дворах домов на улицах Щапова, Некрасова, Пушкина и других можно было увидеть палисадники, огородики, услышать пение петухов, а иногда и хрюканье иной живности, ловко спрятанной за заборами и фасадами. “Родимые пятна” поразительной приспособляемости сельского образа жизни к городской среде еще раз подтверждают консерватизм этих культурных форм. Они отражают медленную смену привычного уклада жизни бывших мигрантов из глубинки. Сохранение садиков-огородиков имело и практическое значение: собранный урожай помогал пережить самые трудные времена. Были в истории города и страшные голодные годы. Огородики давали их владельцам чувство психологической защищенности и независимости в нестабильной городской жизни.

Книга пробуждает не только идиллические настроения, но и вызывает грустные размышления об утраченных традициях. Например, пересекавшие город речушки и озера приносили казанцам не только беды, но и радости: их берега и водные просторы были любимым местом проведения досуга и праздников. В летнее время озеро Кабан превращалось в место купаний и катаний на лодках. “Лодки так восхитительны в часы заката, когда их движение сопровождается звуками музыки”, – писал известный рисовальщик и педагог Эдуард (Эдвард) Турнерелли, автор альбома литографий и книг воспоминаний о Казани. Причем на одном берегу озера располагались на пикник русские семьи с самоварами, а со стороны Старо-Татарской слободы на противоположный берег устремлялись мусульманские семьи, “сидели в восточных позах на коврах и подушках, курили свои длинные трубки, распивали чай”.

Казанские водоемы были судоходными. “Ублажая горожан и в целях получения дохода в 1860-х гг. один местный предприниматель ввел через Булак на воды Кабана маленький пароходик. Курсируя от берега к берегу, он тянул с собой небольшую баржу с отдыхающими пассажирами. …Особенной популярностью пользовались ночные прогулки по озеру”.

Если бы эта форма досуга была возрождена в наши дни даже в ретроисполнении, то наверняка пользовалась бы у горожан не меньшей популярностью, чем полтора столетия назад.

Главная заслуга авторов книги состоит в том, что им впервые удалось проследить каналы взаимодействия между этническими культурами городского населения. Они утверждают, что пограничная полоса взаимодействия русской и татарской культур проходила в среде городских низов (кулачные бои, катание на “татарах”, татарские офени, ямщики и т.д.), а диалог между русской и немецкой культурами происходил, в основном, в среде местных интеллектуалов. Вывод авторов более чем убедительный: “Разреженное коммуникативное пространство города, слабый диалог культур, отсутствие властных стратегий, действующих в этом направлении, создавали ситуацию, при которой повседневность частного человека не была унифицирована. Она допускала существование в одном времени разных повседневностей”.

В первые годы советской власти смена повседневного уклада казанцев была связана с политикой муниципализации жилья. Нашим современникам может показаться парадоксальным, но в те годы простые казанцы не стремились переезжать в центр города, в экспроприированный жилищный фонд. На основании изученных документов авторы утверждают: “Переезд в центр был для них чреват потерей традиционных жизненных устоев и стиля жизни, в частности, невозможности вести приусадебное хозяйство, осуществлять традиционное внерабочее времяпрепровождение, посещать привычные места проведения досуга. Театры, музеи были для большинства трудящихся чем-то непривычным, чужим, а потому – и ненужным… Наконец, место жительства у рабочих традиционно было привязано к месту работы. Несовершенство транспортной системы делало маятниковые поездки в черте города практически неосуществимыми”. И вывод исследователей: “первые попытки превратить центр Казани в среду обитания рабочих путем их механического переселения попросту провалились…”

Сравнивая эти факты с реалиями сегодняшнего дня, мы наблюдаем обратный процесс. Центр, планомерно заселенный и освоенный в течение XX века коренными жителями Казани, представлявшими разные социальные группы, вновь оказался привлекательным, но в основном для элиты.

Очевидно, именно эти процессы, а не хронологические даты обозначают рубежи и циклы городской истории, начало летописи ее нового тысячелетия. Последствия изменений социальной карты города, происходящие на наших глазах, еще не могут быть нами до конца осмыслены и поняты. Эти процессы – своеобразные тектонические разломы в системе ценностей и обыденных представлений, сопоставимые по масштабности с событиями первых послереволюционных десятилетий.

Во внешнем облике города изменения произошли эпохальные: “Образ старинной Казани – города аристократических особняков, классических учебных и присутственных зданий, тенистых садов и парков, шумных татарских базаров – постепенно тускнел и размывался. На смену шла Казань социалистическая – город коммуналок и новых рабочих районов, крупных промышленных предприятий и вузов, студентов-рабфаковцев и молодых производственников. Ни той, ни другой Казани практически уже нет, лишь мимолетные отблески ее иногда промелькнут перед нами”.

Еще одна значимая для города проблема, которую затрагивают авторы книги, – это стирание национального своеобразия в архитектуре Казани. Попытки достичь баланса между национальными и интернациональными традициями в архитектуре, предпринятые в 1930-е годы, оказались единичными. Татарские национальные мотивы использовали при оформлении фасада кинотеатра “Родина” (архитектор П.Борисов), школы №27, Дворца культуры мехового комбината (автор проекта И.Гайнутдинов), переходных мостиков в парках и садах (архитектор П. Сперанский). И все. Из архитектуры 50-60-х в памяти всплывает только панно “Советская Татария” (1967), украшающее здание Казанского вокзала (авторы – С. Бубеннов и В.Федоров).

Новаторские подходы использования этнических мотивов в архитектуре полиэтнического города не получили продолжения и развития. Сегодня, когда ландшафт и облик древней Казани стремительно обновляется, мы с грустью расстаемся с неповторимым колоритом дворянской, купеческой Казани, но в архитектуре перестроенного центра и новых микрорайонов мы не находим удачных художественных решений сочетания стиля “бетонной монументальности” с традициями восточного зодчества. А между тем даже сегодня есть возможность что-то изменить в этом направлении, если поставить задачу использования хотя бы в стилизованном виде национальных мотивов в оформлении фасадов, декорировании интерьеров строящихся спортивных объектов для Универсиады 2013 года. Это придало бы столице Татарстана неповторимое своеобразие. Тем более что удачные примеры таких решений существуют. Достаточно обратиться к опыту Узбекистана, в современном облике городов которого причудливо сочетаются конструктивные особенности национальной, классической архитектуры и модерна…

В книге много увлекательных сюжетов, посвященных истории казанского транспорта, культуре потребления, городским праздникам, истории театров и образования. Многие факты получили новую оценку благодаря привлечению воспоминаний и устных рассказов старожилов. Содержание книги не может оставить равнодушным казанцев, которые вместе с городом пережили трудные и яркие страницы его истории в XX веке. Повседневное пространство города – это наше совсем недавнее, общее прошлое, из которого все мы выросли, которое определило формирование нашего мировоззрения, нашей культуры и неповторимой казанской ментальности.

Книга помогает читателю “погружаться” в атмосферу неповторимого ритма, стиля и колорита казанской повседневной жизни, что пробуждает полузабытое воспоминание о возможности общения через книгу с умными и понимающими собеседниками. Книгу хочется обсуждать с друзьями, знакомыми, людьми разных поколений. Хочется спорить с ее авторами и дополнять собственными воспоминаниями, чтобы образ города стал еще более достоверным, максимально приближенным к правде жизни.

Например, у меня в памяти возникает картина казанских окраин середины прошлого века. Там был особый микромир. Ландшафт этих окраин определяли малоэтажные постройки, кривые улочки и сады, поленницы дров и колонки, а ритм жизни – очереди за керосином, походы по выходным в баню на Булаке, и каждый день – за водой, заготовка дров летом и растопка печей зимой. Знаю, что особые микромиры были почти на всех улицах: на Булаке и в Закабанье, в казанских слободках. Это – совсем другая Казань, история которой еще не написана. И как обращение к казанским старожилам звучат слова авторов книги: “…Но пока эти уходящие образы живы в нашей памяти, мы можем повернуть время вспять”.

Понятно, что процесс уточнения может быть бесконечным, поскольку многогранна сама история Казани. Но для того чтобы эта картина не представляла собой утомительный калейдоскоп событий и частных историй, авторам книги необходимо было продемонстрировать “высший пилотаж” профессионального мастерства – умение отбирать и нетривиально интерпретировать источники.

Знакомство с книгой гарантирует вам нескучное чтение, поскольку текст сопровождает прекрасный визуальный ряд, состоящий из 250 фотографий из семейных альбомов, рисунков, гравюр, плакатов, иллюстраций из старинных журналов.

Можно только согласиться с оценкой значимости этого труда для культурной истории города, данной в эпилоге мэром Казани Ильсуром Метшиным: “На протяжении XIX -XX веков Казань прошла долгий и непростой путь. В истории города были периоды застоя и кризиса и периоды стремительного продвижения вперед. Казанцы делили с городом его успехи и трудности, его неудачи и достижения. Вместе с изменениями города менялся и сам стиль и качество жизни, их самооценка, формировался своеобразный городской патриотизм”.

Лидия СЫЧЕНКОВА,
доктор исторических наук.