Когда-то большое, расположенное на внушительном расстоянии от Тюлячей село Комаровка стояло само по себе. Теперь оно почти полностью слилось с райцентром, так что и не определишь, где что начинается и где кончается. По трассе мимо деревянных домиков с палисадниками и трогательными скамеечками у заборов мчат машины, только успевай отбегать в сторону.
Смотрит в окно Прасковья Арсентьевна, вспоминает былое…
Господи, сколько же лет с тех пор прошло? Вы не поверите, но в 2002 году ей исполнился век! Уже давно нет в живых ни младших братьев с сестрами, никаких подружек не осталось. Последняя из товарок, которая была моложе ее на одиннадцать лет, тоже умерла года два назад. Самая старшая в Комаровке, да и во всем Тюлячинском районе, осталась она, Прасковья.
Прасковья Арсентьевна на удивление общительная и приветливая бабушка. У нее великолепная память, хотя она и жалуется, что многое из прошлой жизни подзабыла. Но ее домашние – сын со снохой, внучка, тринадцатилетняя правнучка Маша только посмеиваются. Они-то знают, что у бабушки отличная память, другим бы, кто помоложе, такую. Просто она немножко волнуется.
– Вот уйдете – обязательно вспомнит еще что-нибудь интересное, – говорит Маша. – Например, про Японскую войну 1905 года.
– А что вы помните о войне с японцами? – не удерживаемся от вопроса. Конечно же, Паша в то время еще слишком маленькой была, чтобы запомнить какие-то подробности.
– Три человека из Комаровки на той войне побывали. Была объявлена облигация, – рассказывает Прасковья Арсентьевна. И улыбнувшись, поясняет: – Это так в Комаровке в старину произносили слово “демобилизация”.
Зато Гражданскую войну и Великую Отечественную Прасковья Арсентьевна хорошо помнит. И когда ее просят рассказать про войну, она с наивной прямотой переспрашивает: “А про какую войну?”
Паша была первенцем в семье мастерового Арсентия Андреевича Рачкова. После нее родились еще четверо. Старшей девочке, конечно, пришлось быть младшим нянькой. Отец уходил на заработки, плотничал, рубил избы, и его подолгу не бывало дома. А потом и вовсе завел на чужбине новую семью. Но справедливости ради нужно сказать, что и прежнюю не забывал, помогал, чем мог.
Трудно жили. Особенно не везло в голодные дореволюционные годы “келейным”. Кушать им было нечего, и они тихо умирали друг за другом. Келейными в Комаровке называли женщин, не вышедших замуж, старых дев. Женщинам вообще в ту пору не полагались земельные наделы, поэтому в бедных семьях радовались рождению мальчиков, а на девочек смотрели, как на лишний рот.
Прасковья не раз наведывалась к таким келейным в гости. Нужно было постучаться в наглухо запертые ворота, прочесть молитву, услышать ответное “Аминь”, и только после этого дверь гостеприимно распахивалась.
Помнит Прасковья и то, как умирали люди целыми семьями во время эпидемии сыпняка – сыпного тифа. Вся Пашина семья тоже заболела. Они лежали в бреду, и даже некому было подать воды. А тут зашел к ним в избу один знакомый татарин из соседнего села. Посмотрел на болящих, покачал головой, ушел и через некоторое время явился обратно с полной бадьей чудесного янтарно-желтого меда. Прасковья утверждает, что именно тот целебный татарский мед поднял на ноги и спас всю их семью.
Спасал Прасковью в те трудные, неласковые годы ее буквально ненасытный аппетит к труду, к любой крестьянской заботе. Она работала от зари до зари, не покладая рук. Все делала. И за скотиной ходила, и огород возделывала, и пряла, и ткала, и вязала, и детей обихаживала, и мужу-извергу угождала, и это при том, что день-деньской в колхозе работала.
Глаза Прасковьи Сергеевой, когда-то голубые и яркие, как звездочки, теперь выцвели. Смотришь в них с печалью, с тягостной думой о бренном времени… И вдруг невольно ловишь себя на мысли, что перед тобой сидит, несмотря ни на какие жизненные передряги, удивительно счастливая женщина, у которой такая длинная и такая праведная жизнь. И старушка, словно прочитав эти мысли (а это, вероятно, не стоит труда человеку, прожившему век), вдруг начинает говорить стихами:
Скоро будет полночь,
Тишина в избе.
Только ветер воет
Жалобно в трубе…
Так до конца и продекламировала всю грустную песню Майкова про жену ямщика – с выражением, душевно.
Едва услышав, как бабушка (пардон, прабабушка) читает наизусть, правнучка Маша опрометью выбежала в сени и через минуту принесла тетрадку, исписанную крупными неровными буквами. Эти стихи Прасковья Арсентьевна записала по памяти года два назад и подарила тетрадку правнучке. Чтобы та знала и помнила. Стихи Прасковья выучила еще в школе, они ей очень нравились. Это грустная, немножко наивная поэзия – про старинную жизнь. Прасковье хочется, чтобы люди не забывали о прошлом, каким бы оно ни было – белым или черным. Главное, что это было.
