С первого же занятия она очаровала нас. Все в ней нам понравилось сразу и бесповоротно: и миловидное лицо с лучистыми глазами, и стройная, изящная фигура, и голос, грудной, показавшийся нам с первых минут общения обворожительным. Уже через две-три недели мы были безоглядно влюблены в свою преподавательницу немецкого языка. Мы – это парни, составлявшие две трети нашей учебной группы первокурсников отделения журналистики.

Большинство из нас приехали поступать в университет прямо из армии, в гимнастерках с погонами, и оказались по возрасту сверстниками Фаины Лазаревны, вчерашней выпускницы инфака пединститута и начинающей преподавательницы КГУ. Это обстоятельство, конечно же, не могло не повлиять на наши взаимоотношения: они чуть ли не с первого же часа сложились естественно-демократичными, без субординационно-учтивой дистанции, разделяющей, как правило, студентов и преподавателя.

Однако Фаина Лазаревна с первых же занятий необидно, но четко дала нам понять, что демократичность не имеет ничего общего с фамильярностью и амикошонством, а основой дружбы, доверительности наших отношений может быть только прилежание к учебе. И мы, приняв это негласное условие, вовсю старались по немецкому языку, отдавая ему больше, чем остальным предметам, времени и сил. Если иные лекции и семинары, в частности по схоластической, малопонятной философии, могли “просолить” без больших угрызений совести, то относительно немецкого уже сама такая мысль казалась крамольной.

Отвечая нам товарищеским добросердечием, Фаина Лазаревна как педагог была со всеми ровна и обходительна. Но нет правил без исключения. Вот и двое среди нас в группе с течением времени стали “равнее среди равных”: она, нам казалось, улыбалась им милее, чем остальным, выслушивала их ответы одобрительнее.

Одной из этих белых ворон был Иван Глушаков, который знал немецкий лучше всех остальных, поскольку ему повезло отслужить в Германии, в Группе советских войск. Тут уж ничего, что называется, не попишешь, оставалось лишь смириться. Но вот то, что вторым ее “любимчиком” был Володя Чернышев, долго не давало улечься ревности в наших сердцах. Ну и что, что он был поэт и писал стихи? Кто из нас в ту пору не был поэтом? Что из того, что именно ему первому приходила в голову мысль скинуться в праздник из скромных стипендий на цветы Фаине Лазаревне? Долго мы не могли смириться с “фаворитством” Владфедчера (таким “немецким” псевдонимом – по первым слогам своего имени: Владимир Федорович Чернышев – подписывал он свои рукописные стихи), пока не пришли к выводу, что загадка расположения к нему нашей преподавательницы таится в магической силе… заграничного галстука.

Дело в том, что на втором курсе Володе неожиданно пришла посылка из Америки. Оказывается, отец его, солдат Великой Отечественной, попал в плен к немцам и был передан ими в конце войны нашим союзникам-американцам. Затем он почему-то был отправлен в США и остался там навсегда, изредка присылая сыну в СССР письма-весточки о себе. Володя скрывал от нас историю отца до тех пор, пока не пришлось принести в комнату общежития, где мы обитали, вот эту самую посылку. Вскрыв ее, он под наш завистливый вой извлек оттуда невиданное богатство: костюм в полоску, палевую сорочку с пуговичками на концах воротника, ботинки на толстой подошве из чертовой кожи и роскошный галстук в яркую косую полоску! Чтобы вы могли хоть как-то представить себе обуревавшие нас чувства при виде этого, скажу, что действие происходило в начале шестидесятых годов прошлого века…

Так вот, Володя, которого мы с того дня стали звать только как Вова-Янки (он, человек доброй души, живя в Москве, и сейчас по телефону охотно отзывается на этот пароль), был в этом “прикиде” неотразим! Особенно хороши были галстук и армейские ботинки на толстой подошве. И нам казалось, что из-за них в первую очередь Фаина Лазаревна выделяет его среди нас. Догадка наша перешла затем в уверенность по мере того, что Володя, давая нам, товарищам по комнате, по очереди фасонить в его ботинках и галстуке на лекциях и семинарах других преподавателей, неизменно надевал их сам к каждому занятию по немецкому языку.

Конечно, по виду Фаины Лазаревны, красивой, буквально светившейся счастьем, и по тому, в частности, что она носила обручальное кольцо на руке, мы смутно догадывались о ее замужестве, но наивно предпочитали не рас-спрашивать ее об этом, дабы не пускать в свое сознание ревнивой мысли о безраздельной принадлежности любимой преподавательницы кому-то одному, чужому для нас мужчине. А счастливым этим избранником ее был Александр Ратнер.

Они были удивительно красивой, гармоничной парой. Разные по темпераменту, но оба выросшие в семьях с глубокими, в несколько поколений, корнями интеллигентности, обожествления культуры, Фаина и Александр счастливо дополняли друг друга во взглядах на жизнь.

– Мы познакомились благодаря моей головной боли, – улыбка-воспоминание трогает губы Фаины Лазаревны. – У меня, видимо, от переутомления учебой часто стала болеть голова, и знакомая порекомендовала обратиться к молодому ассистенту, невропатологу Александру Ратнеру. Внимательно выслушав и осмотрев меня как пациентку, выписывая рецепт, он неожиданно спросил: “А какой номер вашего телефона?” – “Что, это входит в план лечения?” – парировала я. Через несколько дней он позвонил и пригласил на концерт приезжих знаменитостей…

Сын казанского профессора медицины, Александр, окончив школу с медалью, поступил на лечебный факультет Казанского мед-института, который окончил также с отличием. Затем были практика лечащего врача-невропатолога в Зеленодольске, ординатура в Ленинграде. Вернувшись в Казань, он был принят в клинику профессора-невропатолога И.Русецкого. Через три года, уже будучи женатым, защитил кандидатскую диссертацию, а еще через три – докторскую. Взаимная горячая любовь все эти и последующие годы придавала каждому из супругов Ратнер сил и вдохновения для плодотворного труда на избранном поприще.

Руководство Казанского ГИДУВа предложило ему – “взрослому” невропатологу – организовать курс детской неврологии, практически новой и во многом специфичной отрасли медицины. Начинать Александру Юрьевичу пришлось с небольшой комнаты в детской поликлинике на улице Ухтомского, где молодой ученый проводил занятия с врачами по детской неврологии. Затем клиника переехала в старое здание бывшей школы в Кировском районе, где руководителю одновременно пришлось выполнять и функции прораба, поскольку надо было ремонтировать и достраивать помещение. Наконец в 1988 году на базе 8-й детской больницы в Советском районе была открыта кафедра детской неврологии, бессменным руководителем которой в течение 23 лет был Александр Юрьевич.

Сегодня по праву говорят о школе Ратнера в медицине – общепризнанной, авторитетной. В чем ее заслуги? Если в двух словах – в новой методике ведения родов. Работая в клинике, анатомическом театре, акушерских отделениях и родильных домах, он тщательно изучал один из самых трудных контингентов больных – новорожденных, стремясь раскрыть причины их неврологических поражений. И постепенно, шаг за шагом на основе многих и многих исследований пришел к выводу, что нередко причинами заболеваний являются родовые повреждения ребенка.

Неудивительно, что в первые годы поиски и заключения Ратнера встречали настороженное, а то и недоброжелательное отношение со стороны иных специалистов. Глубоко пряча переживания от несправедливых нападок и непонимания иных коллег, Александр Юрьевич вновь и вновь обращался к клиническим наблюдениям, перепроверял полученные результаты, чтобы убедиться в правильности своих концепций. Тем больше окрыляла его поддержка единомышленников и сторонников. Одним из первых, кто по достоинству оценил идеи и разработки А.Ратнера, был в то время научный сотрудник, будущий ученый, академик, ректор КГМА (ГИДУВа) Марс Михайлов.

Будучи убежденным сторонником преемственности в медицине, Александр Юрьевич перелопатил всю отечественную и зарубежную, прежде всего немецкую, литературу, посвященную родовой травме. В вопросе о роли такой травмы как причины многих серьезных болезней на протяжении долгого времени не было четких критериев: одни признавали ее, другие считали надуманной. Исследования же А.Ратнера привели к следующим важнейшим выводам. При особой методике обследования у части новорожденных обнаруживаются симптомы – сигналы неблагополучия, то есть начинающихся заболеваний. Каких? Прежде всего, нарушения кровообращения в головном и спинном мозге вследствие травмы позвоночника при родах. Травма шейных или поясничных позвонков оборачивается параличом новорожденных. Чем раньше будет обнаружен сигнал неблагополучия, тем больше у врачей шанс излечить новорожденного.

Школой Ратнера установлено, что число новорожденных в стране с неврологическими симптомами вследствие родовой травмы достигает 33-35 процентов. Отсюда альфа и омега его учения – методы сбережения ребенка от родовой травмы. Потому детская неврология должна быть неразрывно связана с акушерством, ортопедией и травматологией. Правильность учения Ратнера убедительно подтверждается практикой его последователей. Так, профессором Албиром Хасановым разработан оригинальный метод ведения родов акушерами, позволивший вчетверо уменьшить число неврологических осложнений у новорожденных. В развитие взглядов Александра Юрьевича более шестидесяти его учеников исследовали различные аспекты последствий родовой травмы. Они способствовали коренному пересмотру многих застарелых канонов.

“Потребуются новые десятилетия, новые исследования, новые попытки, но сколько детей за это время можно было успешно вылечить: одно дело – лечить последствия болезни, а другое – лечить причину болезни”, – написал Александр Юрьевич в книге “Неврология новорожденных”. Увы, вышла она уже без него: за год до этого, в 1994-м, внезапная коварная болезнь оборвала его жизнь.

Смерть мужа стала страшным ударом для Фаины Лазаревны. Вслед за Ниной Чавчавадзе она могла бы произнести слова укора судьбе, запечатленные на могильном памятнике Александру Грибоедову: “Ум и дела твои бессмертны в памяти, но зачем же любовь моя пережила тебя?..” Память о нем сегодня – в повзрослевших дочерях, подрастающих внуках, один из которых олицетворяет собой уже пятое поколение врачей в роду Ратнеров – учится в медуниверситете. В письмах и стихах, которые писал Александр Юрьевич своей избраннице сердца и будучи уже отцом двух дочерей…

– Мы вместе прожили с Сашей тридцать два года, – говорит она. – То были годы подлинного счастья. Выжить после его ухода мне помогли наши дочери и работа: три года кряду я заставляла себя ежедневно с утра до ночи корпеть над докторской диссертацией. Когда же защитилась и вновь стала одолевать тоска по Саше, я, разбирая его бумаги, наткнулась на письма от Теодора Хелльбрюгге. Это известный во всем мире немецкий педиатр и педагог, лауреат премии имени Песталоцци, основатель Мюнхенских детского центра и школы реабилитации развития. Всю свою жизнь он посвятил лечению и социальной адаптации детей с нарушениями здоровья. Долгие годы он был директором этого центра, сейчас в силу возраста – ему уже под девяносто – он руководитель фонда “Солнечный свет”, отделение которого в Казани я возглавляю как президент. С ним Саша познакомился на одном из международных медицинских симпозиумов, их знакомство вскоре переросло в дружбу, чему способствовало единство взглядов на проблемы детской неврологии. Мы с Сашей несколько раз побывали в гостях у Теодора в начале девяностых. У них было немало планов по осуществлению совместных проектов, и вот все рухнуло…

И во мне исподволь созрело желание продолжить дело, начатое мужем, внести в него свою лепту как педагога. Свои мысли и предложения изложила в письме доктору Хелльбрюгге, и он полностью поддержал меня. И ныне исполняется вот уже десять лет нашему тесному плодотворному сотрудничеству, в котором участвуют институт Ратнера при КГУ, Казан-ская медакадемия и Мюнхенский центр – ныне академия – реабилитации развития детей. Я глубоко благодарна за действенную поддержку этого сотрудничества Марсу Константиновичу Михайлову, бывшему ректору КГМА, Камилю Шагаровичу Зыятдинову, бывшему министру здравоохранения и нынешнему ректору КГМА, Мякзюму Халимулловичу Салахову, ректору нашего университета.

В чем суть этого сотрудничества, какие цели у него? Главная задача, как я понял из объяснения Фаины Лазаревны, – это объединить усилия педагогов, врачей и воспитателей (родителей) в деле интеграции детей с ограниченными возможностями в социум. Опыт Мюнхенской академии реабилитации развития, существующей вот уже сорок лет, свидетельствует: такой сплав усилий плодотворен.

“Нам посчастливилось, что в результате моих многочисленных инициатив, которые я смог начать в прошедшие годы в России в области реабилитации развития, – написал в обращении к российскому читателю в одной из своих книг Т.Хелльбрюгге, – в Казани я нашел родственное по духу партнерство благодаря тому, что основатель и первый заведующий

кафедрой детской неврологии А.Ю.Ратнер так хорошо смог со своими научными достижениями и результатами “вписаться” в эту концепцию реабилитации…

Теперь я передаю мои рекомендации и указания по диагностике важнейших жизненных функций ребенка в первые три года жизни российским детским врачам и специалистам, которые занимаются вопросами раннего развития. Я надеюсь, что эта система найдет распространение в России и пойдет на пользу российским врачам”.

– Ребенок с дефектом – это не дефективный ребенок, ему можно и нужно помочь, – убежденно повторяет Фаина Лазаревна вслед за Теодором Хелльбрюгге, с которым полностью был солидарен и ее Александр Юрьевич.

 И ее заветная мечта на нынешний день – открыть в Казанском университете центр информатики, где учились бы дети с ограниченными возможностями.