В “Советскую Татарию” я пришел в 1962 году, в мае, в пору весенних гроз, обещающих обновление природы. Это было время больших начинаний и надежд, робости перед замыслами и отваги, фантастической веры в реальность самых смелых грандиозных планов.

Во главе государства – Хрущев. Цель у советского народа – достижение “сияющих вершин коммунизма”, сроки, как строго указано в программе партии, – 1980 год. Четко, как в учебнике, расписаны меры. В промышленности вместо столичных министерств – периферийные совнархозы. В аграрном секторе районы объединить в региональные сельскохозяйственные управления. Искоренение травополья и подъем целины. Борьба с излишествами в архитектуре, курс на малометражные квартиры. Пусть с совмещенными туалетами, низкими потолками, но каждой семье по отдельной квартире. Главное, по всем позициям бросить вызов оплоту “загнивающего капитализма” Америке – “Догнать и перегнать”!

Я был одним из многих миллионов оптимистов, которые безоговорочно верили в прожекты еще одного кремлевского мечтателя, в “молочные реки в кисельных берегах”, которые, правда, еще предстояло надоить. В “Советской Татарии” других вакансий, кроме корпункта в сельском Октябрьском районе, не было, редакция его мне и предложила, и я, ни минуты не колеблясь, вместе с семьей оставил обжитую альметьевскую квартиру и отправился “догонять Америку” на аграрном направлении общего фронта, с надеждой на хрущевскую “малометражку”, на первых порах сняв комнату в проходной половине крестьянской избы.

В нефтяном краю я больше пачкался в “мазуте”, писал про асов скоростной проводки скважин Мутагаре Нургалиеве, Магалиме Гимазове, Михаиле Белоглазове, в сельской же глубинке пришлось заняться крестьянскими проблемами. Все было внове и интересно, перо само цеплялось за проблемы, находило людей, как достойных восхваления, так и заслуживающих сурового порицания. Я гордился своей собкоровской должностью “побегушечника” за оперативными газетными материалами, считал себя не просто осведомителем газеты о происходящих событиях, а персонально отвечающим за все, что происходит на моей “подведомственной” территории. В командировки отправлялся с тремя блокнотами: один для похвальных примеров, другой – для критических помет, в третий заносил затеси “на перспективу”.

Однажды из Алькеевского района привез серию из четырех материалов. Секретариат принял их к печати. Для периферийного собкора отличиться таким массовым залпом было большой редкостью. Мне казалось, что мои четыре газетные статьи напоминают “Районные будни” тогдашнего кумира советских газетчиков Валентина Овечкина; в дни, когда только начала печататься моя серия, я ходил по коридорам редакции сияющим именинником. Знай наших!

Как кратки, обманчивы мгновения собкоровского счастья! Три мои статьи прошли на “ура”, на летучках их хвалили, ставили в пример журналистской активности, умения находить яркие факты. А четвертую главный редактор Михаил Андреевич Колодин… снял с полосы. Мало того, как конфузный образец ее повесили на “черную доску” газетных материалов – ее, наряду с “красной доской”, регулярно обновляли в коридоре редакции. Статья, в самом деле, была необычной: это был сочиненный мной монолог… старой беззубой овцы, которую в течение десяти лет держали на ферме ради отчета о наличии поголовья.

Действительно, поголовье скота было одной из острейших тогда проблем. Крестьянам планировали оба показателя – держать в стадах плановое поголовье и одновременно наращивать выпуск продукции. С поголовьем в СССР был ажур – 43 миллиона буренок против 28 миллионов у США. А заокеанские фермеры за количеством рогов и копыт не гнались, а молока получали в два раза больше. Мы были первыми по рогам и копытам, американцы – по молоку! Вот в овечьем монологе я и крутился вокруг этих контрастных цифр, моя героиня, как толстовский Холстомер, жаловалась на свою несчастную долю. Была молодая – приплод каждый год приносила, хозяев хорошим настригом радовала, теперь вот совсем состарилась, никудышной стала, но помереть не дадут спокойно, ради отчетности на ферме впроголодь держат. Такой прием мне казался интересным, имеющим право на существование в газете, но редактор решил иначе и повесил мой опус на “черную доску” профессионального срама. И объяснил причину:

– Не понятно? А чтобы в другой раз не заносило, чувствовал ответственность перед газетным словом. Писал, но знал меру. Толстой мог поведать историю про коня Холстомера, но ты – не Толстой!

Редактор как в воду смотрел, меня скоро опять занесло. Случилось это так. Не успели от сталинского культа отвыкнуть, как “верного ленинца” Хрущева стали превозносить. На больших собраниях по приглашению председательствующего на сцену поднимался кто-нибудь из заранее назначенных товарищей и торжественно произносил: “Предлагаю избрать почетный президиум нашего собрания в составе Политбюро ЦК КПСС во главе с верным ленинцем Никитой Сергеевичем Хрущевым”. Зал встречал эти слова бурей оваций.

В этот раз на большом районном собрании чествовали передовиков соревнования – механизаторов, свекловодов, доярок и телятниц, скотников. Президиум почему-то не избрали, на сцене сидели герои полей и ферм, про которых говорили простые, от души идущие слова, вручали грамоты, скромные премии. В зале была особая атмосфера тепла и уюта. Прямо на коленке настрочил я в блокнот праздничный репортаж, чтобы тут же по телефону в номер продиктовать его стенографистке. Начал же его без всякой задней мысли такими словами: “Это было необычное собрание без порядком надоевшего почетного президиума. Вместо президиума на сцене сидели главные люди страны – ее кормильцы и поильцы”…

Не успел управиться с полуштофом, которым собрался отметить удачу с оперативным праздничным репортажем, как на другой день чуть свет – телефонный звонок. На проводе завсельхозотделом Валентин Мещеряков. Ни “здравствуй”, ни “привет”, с места – в карьер:

– Ты соображаешь, что пишешь?

– Соображаю. – Тоже держу марку, перед телефонным аппаратом в струнку не вытягиваюсь. – Нетленку на память потомкам сотворил…

На другом конце телефонного провода слышу уже не речь, а рычание льва, которому в пасть сунули горящую головешку:

– А соображаешь, кого избирают в почетный президиум собрания?

– Кого? Наверное, тех, кто заслуживает…

– Политбюро ЦК КПСС во главе с верным ленинцем Никитой Сергеевичем Хрущевым.

– А-а-а!

– На! Хорошо, в два часа ночи твою блоху последний читчик Колодин выловил, иначе…

Я лишился дара речи, только и промямлил: “Спасибо. С меня причитается”…

Суровые профессиональные уроки “Советской Татарии” знать цену газетному слову помогли мне без “заносов” проработать собкором разных газет в течение двадцати девяти лет. Большой срок, целая жизнь. Спасибо, газета!

Марсель ЗАРИПОВ,
бывший собкор “Советской Татарии”