Книги – лучшие товарищи старости, в то же время лучшие руководители юности.
Самюэл СМАЙЛС
Завершать рубрику «Моя книжная полка» ( «РТ» за 11 июня, 9 июля, 13 августа, 24 сентября, 29 октября, 26 ноября с.г.) оказалось намного трудней, чем думалось вначале. Тема необъятна – сколько людей, столько и книжных пристрастий. Можно сказать, что, задумав переплыть океан, мы зашли в него лишь по щиколотку. Пройдет Год литературы, а миллионы книг (прочитанных, зачитанных, ни разу не раскрытых) по-прежнему будут стоять на стеллажах и полках, притягивая к себе непреодолимым гипнотическим магнетизмом.
Вместе с анализом редакционной почты автор этих строк провел опрос среди своих знакомых и коллег. Он показал, что книги, как и чтение вообще, необратимо уходят из повседневного обихода. Прямо по анекдоту: «Ну, все! Выйду на пенсию и докончу вторую книгу». – Вы пишете?» – «Нет, читаю». На мой вопрос, что они в последний раз читали, большинство респондентов и ответить-то сразу не смогли. А когда я спросил, какую книгу они бы взяли с собой на необитаемый остров, один из тех, кто добросовестно отвечал на мои вопросы, усмехнулся: «Знаешь, я предпочел бы книге набор столярных инструментов!»
Падением интереса к чтению огорчен и известный казанский краевед, страстный библиофил Ренат Бекбулатов: «Недавно был на открывшейся в ВВЦ Московской международной книжной выставке-ярмарке и поразился, как мало на ней посетителей. Впрочем, чему удивляться: во вступительном слове директор выставки признал, что 44 процента нынешних россиян за год не открыли ни одной книги. Парадокс!
Мне уже за восемьдесят, и я могу сказать словами Горького: «Всем хорошим во мне я обязан книгам». В детстве они развлекали и развивали меня, в зрелые годы – помогали принимать решения, утешали при невзгодах, в старости – скрашивают одиночество, облегчают бремя докучливой праздности, притупляют приступы физической боли, спасают от нежелательного общения.
Одна из недавних с удовольствием прочитанных книг – «Склероз, рассеянный по жизни» Александра Ширвиндта. В ней есть фраза: «Мемуаристика вытесняет с книжных полок Свифта, Гоголя, а множество графоманов придумывают документальные небылицы». В этом я всякий раз убеждаюсь сам, просматривая изданные небрежно, второпях автобиографические эссе или скроенные на скорую руку телевизионные псевдодокументальные программы».
Огорчительно, конечно. Казалось, еще совсем недавно мы переживали невероятный книжный бум. Правда, в значительной степени его подогревал мещанский спрос – люди стремились заполнить дефицитные «стенки» и серванты столь же дефицитными подписными изданиями. Пострадали, как всегда, небогатые читательские слои населения: книги, которые им раньше было не достать из-за малых тиражей, теперь им стало не купить по причине безденежья!
Больший оптимизм внушают читательские письма, свидетельствующие, что не перевелись еще фанаты книг – для таких людей они по-прежнему «дети разума» (по Свифту). Любовь Макунина вспомнила последние слова умирающего Пушкина, обращенные к книгам: «Прощайте, друзья!» Он прощался с ними, как с живыми спутниками жизни. Перечитавший, кажется, всю всемирную литературу Горький за день до смерти прислал в Книжную лавку писателей список нужных ему изданий. «Книга дороже мне престола», – возвестил великий Шекспир. И был прав: в отличие от престолов и людей, книги бессмертны.
Вспоминаются слова одного из героев романа «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова: «Из всех изобретений человека книга – самое великое, из всех людей на земле писатель – явление самое удивительное. Что бы мы знали об истории человечества без Библии? О России без Пушкина? О Франции без Бальзака, Стендаля, Мопассана? Слово – единственное, что живет вечно».
Это хорошо понимали и библиотекарши в оккупированной Умани, спасая ценные книги, которые по приказу назначенного немцами директора библиотеки подлежали уничтожению. Они вклеивали в их титульные листы заглавные страницы со старых учебников и брошюр или маскировали их чужими переплетами. А ведь за это можно было поплатиться жизнью! Этот пример приводит писатель и библиограф Владимир Лидин в сборнике «Друзья мои – книги». Теперь такой угрозы нет, но мало у кого возникнет желание спасти и сохранить не то что простую – раритетную книгу.
А письмо Алевтины Шиловой «Верните нам библиотеку!» ( «РТ», 25 ноября) напомнило о фразе академика Лихачева, сказанной в защиту «раскулачиваемых» библиотек: «Пусть книга лежит на своем месте, пока ее не найдет Ломоносов». Золотые слова! Только где же искать ее будущим Ломоносовым с казанской улицы Окольной, если они там и самой библиотеки не найдут?
Авторы писем делятся не только впечатлениями о первой или любимой книге, но и вспоминают, в каких обстоятельствах они ее прочли.
Вот примечательные строки нашего читателя А.Гришаева: «Перейдя в четвертый класс, я поехал в каникулы к дедушке в Йошкар-Олу. Он работал бондарем на нефтебазе, а жил в семейном бараке в крохотной комнатке, вся мебель которой состояла из топчана, стула и тумбочки. Выдвинув из любопытства ее верхний ящичек, обнаружил в нем новенькую книжку с названием „Капитанская дочка“ на яркой голубой обложке. Как она оказалась у одинокого подслеповатого старика?
Начал ее читать и так увлекся, что перестал замечать все вокруг. В один присест проглотил все повествование, переживая одновременно и за Гринева, и за Машу Миронову, и за ее несчастных родителей, и за Пугачева. А дойдя до того места, когда Пугачев, узнав в толпе Гринева, «кивнул ему головой, которая через минуту мертвая и окровавленная была показана народу», разревелся!
Когда пришел дед, спросил его про книжку. Он удивился не меньше меня. Самое странное, что на следующий день в тумбочке ее не нашел. Исчезла! Так и осталось для меня загадкой мистическое явление пушкинской повести».
«Хочу поблагодарить автора письма „Поэма о первой любви“ Аркадия Ефремова ( «РТ», 29 октября). Меня заинтересовал его восторженный, искренний отзыв о незнакомой мне раньше поэме Константина Симонова «Первая любовь». Я нашел ее в Интернете и прочел на одном дыхании, как
Обе проникнуты знакомой каждому щемящей ностальгией о поре первой влюбленности, несбывшихся ожиданий, романтических разочарований. И похожие снисходительно-равнодушные резюме: «Знаком ли с ней? Да, помнится, знаком,/Давным-давно мы
«Когда меня спрашивают, что бы почитать, я отвечаю: „Агни-йогу“ Елены Рерих. Когда-то я попросила ее у знакомого, увлекавшегося эзотерической литературой. Елена Рерих оставила мировому читателю, прежде всего российскому, труд из не-
скольких томов с наказом-завещанием: «Ученье дано не для нескольких книжных полок, но для применения в жизни каждого дня». Думаю, он полезен не только людям, посвятившим себя каждодневному целительству, но всем, кто интересуется законами Вселенной. К тому же в нем можно найти немало интересных биографических сведений о самой чете Рерихов, – считает Зиля Нигматуллина из Казани. – Например, в 1926 году благодаря посредничеству советского консула в Монголии Рерихам удалось получить эмигрантскую визу. Они пересекли границу и отправились в Москву, где были приняты главой МИДа Чичериным и наркомом просвещения Луначарским. Страна находилась тогда в критическом положении: два года назад умер Ленин, в руководстве разгорелась борьба между Троцким и Сталиным. И в этот момент появляется посланец Шамбалы, который привез в дар стране шкатулку с горстью тибетской земли и надписью: «Доля могилы нашего брата Махатма Ленина» и послание к руководителям СССР. Из него следует, что мудрецы Тибета хотели, чтобы прах вождя был предан земле, чтобы не мучилась душа его между мирами, если даже он ушел в глубоких заблуждениях своего отрицания Господа Бога. Этот эпизод особенно запомнился мне, наверное, потому, что в это время в печати развернулась полемика вокруг захоронения тела Ленина и изменения статуса Мавзолея».
Я, отвечая на вопрос, какая книга утвердила меня в профессии, в первую очередь назвал бы роман американского писателя Роберта Сильвестра «Вторая древнейшая профессия» (оставляю название на совести автора), увидевшая свет еще в 1950 году.
Главный герой этой книги – газета. Она предстает здесь во всех ее ипостасях, начиная с черновика заметки и кончая ротационным цехом. Прочитав роман, будучи студентом третьего курса отделения журналистики КГУ, я узнал о журналистике больше, чем из лекций, семинаров и спецкурсов. Впоследствии он стал для меня практическим «путеводителем» по этажам Дома печати.
Подозреваю, что наши преподаватели тех лет романа не читали или делали вид, что не прочли. Учебным пособием для нас был тогда «Справочник журналиста», нафаршированный цитатами из Ленина да поговорками типа: «Коммунист без порученья, что мотор без подключенья». Сравните эти благоглупости с практическими «уроками» от Сильвестра: «В мире нет ничего, чего нельзя было бы проверить. Нужно только знать, куда смотреть» (корректорам). «Любая история, когда она толково изложена, умещается в одном абзаце, а то и в одном предложении» (репортерам). «К черту красивый, изысканный стиль. От этого материал только теряет остроту» (редакторам) и т. д. И при этом захватывающий остротой сюжет!
По правде сказать, когда автору этих строк на третий год работы в «Комсомольце Татарии» была предложена редакторская должность, эта книга избавила его от лишних колебаний.
Помнится, в послесловии Д.Завадского газета «Дейли глоб» – прообраз описанной в романе – названа «насквозь прогнившей, морально разложившейся печатью старого типа. Рано или поздно она встретит свою историческую участь. Недоверие народа к печати – это обвинительный приговор ей, исполнение которого может быть отсрочено, но неизбежно».
Недавно я перечитал роман и убедился, что с появлением у нас так называемой «свободной прессы» он злободневен как никогда раньше. Все возвратилось на круги своя. Особенно по части «недоверия народа к печати».
Впрочем, пути книг к нашим сердцам, как и к истине, неисповедимы. Одни находят нас слишком рано, другие – слишком поздно. Проиллюстрирую это эпизодом из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки»: «Молодой Арканов „чесал“ по стране с куплетистами Шуровым и Рыкуниным. Ночевали в каком-то Доме колхозника, когда в половине третьего ночи его разбудил стук в дверь. На пороге стоял заплаканный Шуров.
– Аркадий, – всхлипывал он. – Аркаша-а!
– Что случилось? – холодея, спросил тот. Обстоятельства, которые могут заставить немолодого мужчину, рыдая, стучаться в чужую дверь среди ночи, черной тучей пронеслись в писательской голове.
– Аркаша, – воскликнул Шуров, – какую книгу я прочел!
Евангелие в случае с Шуровым практически исключалось; впрочем, долго гадать Арканову не пришлось: заветную книгу артист прижимал к груди.
Это была «Хижина дяди Тома».
