Маленькая Ксюша во время войны жила в тылу на Урале. Там она родилась. В три года от роду невозможно понять, что такое «фронт». Слово было для нее привычным и вовсе не пугающим, тем более что оттуда лично ей приходили бодрые письма от дяди Гриши, который подписывался забавно – Гриб: «твой дядя Гриб», «целую, Гриб». Кажется, она и читать научилась ради того, чтобы разбирать его аккуратные буквы. Письма из семьи на фронт не сохранились: до того ли было солдату.
Потрясающе, как деликатно и уважительно взрослый человек, фронтовик, общался с ребенком. В этой большой уральской семье, корни которой восходят к известным промышленникам Демидовым, воспитывались десять детей: девять сыновей и одна дочка. Это она, любимица семьи Тася, стала мамой той самой девочки, которой писал письма солдат Григорий Белоглазов, известный уральский композитор, автор двух опер (одна из них – по мотивам произведений Мамина-Сибиряка – много раз ставилась на сцене Свердловского оперного театра) и многих песен, фронтовой капельмейстер.
Глава рода Белоглазовых, человек просвещенный, служил управляющим в лесозаготовительной конторе, но взглядов на семью придерживался консервативных. По крайней мере, он был убежден, что жена должна заниматься исключительно детьми и домашними делами. Будучи не лишенным интереса к прекрасному, Никандр Белоглазов пожелал, чтобы его дети учились музыке. Для этого купили пианино. Музыкальный инструмент известной европейской марки «Шрёдер» за его «непролетарское» происхождение был выставлен на продажу за сущие копейки. На Урал он прибыл вместе с остальным имуществом императорской семьи. Белоглазовы несколько раз переезжали из города в город, и в одном из переездов царское пианино из орехового дерева с канделябрами и необыкновенным звучанием пропало.
Григорий Никандрович Белоглазов был человеком выдающихся музыкальных способностей. Не зная даже нотной грамоты, он в 1921 году поступил в Екатеринбургский музыкальный техникум. Спустя полтора года студенческий оркестр исполнил здесь первое произведение будущего композитора.
Женился «дядя Гриб» в 44 года – уже после войны на юной девушке Наташе (недавно ей исполнилось 93 года, а Григорий Никандрович в 1988 году в возрасте 86 лет умер), родившей ему двоих детей. Сын Сергей пошел по стопам отца – стал пианистом, и сейчас профессор Сергей Григорьевич Белоглазов работает в Екатеринбургской консерватории.
Но до появления собственных детей настоящей отдушиной для Григория была Ксюта: «Сегодня получил Тасино письмо с Ксюткой. Фотография замечательная, и мне с ней будет веселее. Правда, Ксютка вышла очень серьезная, с взглядом взрослого человека, но это роли не играет – при одном только взгляде на нее появляется приятное радостное чувство» (15 сентября 1941 года).
Девочка была для него и талисманом, и благодарным читателем сказок, которые Григорий сочинял специально для нее, не упуская любой возможности черкнуть хотя бы два-три слова, чтобы сохранить ниточку, связывающую с домом. «Моей маленькой Ксюточке» – больше ничего не разобрать на оборотной стороне открытки: карандаш стерся, да и сама открытка полиняла за семьдесят с лишним лет, лишь гномик в красном колпачке мечтает о
Впечатлительная фантазерка Ксюта часами могла рассматривать эту трофейную открытку, свое сокровище, сочиняя бесхитростные истории про Гномика. В них он дружил с девочкой, а когда становился не в меру шаловливым, она могла и пригрозить: «Вот не стану больше с тобой играть!» – и Гномик становился опять паинькой.
Жительница Нижнекамска Ксения Петровна Чупрова, та самая Ксюта, дорожит этой открыткой как одной из самых ценных семейных реликвий. Как и еще одной, присланной с фронта в августе сорок четвертого. Открытка зимняя, не по сезону, но какая Ксюте была разница, если на обороте так весело было читать про себя и соседского мальчика Валика! «На санках едешь ты, а верхом на свинке – Валик. Под горкой свинка своротит в сторону, и вы оба упадете в снег. Поэтому Луна и смеется, а зайка вас не боится. Целую, дядя Гриб». Как будто и нет для фронтовика войны, как будто и нет для него никого важнее, чем маленькая девочка, которая учится читать по его веселым письмам, поперек которых пропечатан штамп «Прочитано цензурой».
…Аккуратный бисерный почерк (очень многое надо уместить на крохотных листках) – как оформить в помощь семье его денежный аттестат: «Я принял соответствующие меры, и на военкомат вышлют дубликат документов. Деньги тратьте по своему усмотрению, а главное – на усиление питания. Тратьте все до копеечки, ничего не копите! Тася, купи Ксюте туфельки». От этой милой бытовой подробности у Ксении Петровны (кстати, пятьдесят с лишним лет проработавшей учителем в музыкальной школе) наворачиваются слезы.
В июле 1942 года девочка получила очередное письмо к своему «юбилею»: «Здравствуй, милая Ксюта! Поздравляю тебя с тремя годиками. Расти большая да умная, да не капризная. Передал твой привет и поклон Тузику. Он обрадовался, запрыгал, залаял и сказал, что если Ксюте понравилось, как он поймал фашиста, то он их еще хоть штук двадцать переловит! Он много охотится за мышами, за кротами: бегает, бегает, а потом тычется носом в землю и начинает ее разгребать: роет, роет да и раскопает мышиное гнездо! Будь здорова, Ксюта, никогда не кашляй, не простывай и слушайся маму с папой».
О месте службы «дяди Гриба» можно только по отдельным деталям догадываться: долгое время воевал
На фронте Григорий Петрович ни на день не расстается с музыкой. Остроумно пишет о том, как ему работается с полковыми оркестрами, как живется в землянке и ладится с соседями. «Тут со мной хотят устроить встречу, на которой я попробую продемонстрировать свое фронтовое творчество. Правда, едва ли я сумею показать им свое истинное лицо композитора. Уже есть заказы от ансамбля по обработке национальных песен и музыки для плясок, и я уже обещал им обработать для хора и оркестра. Такое рабочее пекло, что не знаю, за что первым делом браться!» Письмо написано в августе 1943 года. Месяцем раньше он сообщает, что направил в Союз композиторов десять своих песен. В предновогоднем письме 1943 года: «Посылаю программу одного из концертов, пользующихся большим успехом по всему фронту, – программу фронтового Эстрадного театра. Как видите, в ней зафиксирована и моя работа. Может показаться, что я с ними тоже концертирую, но это не так: я только оркеструю, обрабатываю и разучиваю с ними до состояния, в котором уже можно показывать зрителю».
Однажды Таисия Никандровна со слов трехлетней Ксюты записала слова колыбельной песенки: «Бай-бай-бай, отдохни, мой зайчик! Завтра рано разбужу, поставлю самоварчик!» Дядя поспешил с восторгом откликнуться на творчество своей любимицы и даже стал соавтором маленького музыкального произведения – набросал ноты, целые три строчки. «Ай да Ксюта! Какую хорошую песенку сочинила! Теперь зайка будет засыпать без капризов. Только в песенке надо пообещать ему морковку или капустный кочень – он тогда совсем будет доволен. А для этого Ксюта должна вскопать грядку и посадить морковь. Целую Ксюту-парасюту, дядя Гриб». На почтовую карточку попала влага, некоторые слова и нотные знаки расплылись, но все равно «Колыбельная зайки» 1942 года рождения жива с ее бемолями и паузами на клочке картона.
Декабрь сорок четвертого года – через несколько дней придет победный сорок пятый. Как будто вовсе и не с фронта, а из мирного города написано письмо о концертных программах, переписке с Союзом композиторов, о встрече с писателем А.Яковлевым и совместной с ним работе над оперой по мотивам повести «Левша» Лескова: «Эта вещь в общем близка по идее к тому сюжету, который я имел в виду еще в Свердловске и вам рассказывал о нем. Другой писатель Г.Дображинский уже написал либретто на исторический и сугубо патриотический сюжет из времен Батыя – тринадцатый век! Язык автора замечательный, есть много текстов русских песен. Но в развитии сюжета несколько недостатков, с которыми никак не примирюсь. Есть и еще одна веская причина, по которой не хочу браться за работу: местами сюжет слишком напоминает «Князя Игоря». С обоими авторами обменялся адресами. Ваш Гриб».
…И вот оно, долгожданное письмо о самом выстраданном. Написано и отправлено 10 мая 1945 года. Автор впервые переходит на высокий слог: «С Победой! Вот дождались результатов непреклонной воли нашего Отечества. Вчера весь город поднялся в 3 утра. Высыпали на улицы, поздравляют друг друга, целуются, обнимаются, смеются. Одним словом – ликование! Один красноармеец взобрался на колокольню монастыря и начал раскачивать язык самого большого колокола, но ему еле удалось ударить всего три раза! Этого хватило, чтобы поднять всех с постели. В храме служат благодарственный молебен по случаю окончания войны. Батя вышел с проповедью и расплакался (у него сына убили на фронте), а за ним и во всем храме стали шмыгать носами, а потом и открыто плакать, и поздравлять друг друга… Итак: «Тасяяя! Приведи-ка в порядок бокалы! Петяяя!!! Как там у тебя с „горючим“? Мамааа!!! Где там вилки для закуски? Ксюткаааа!!! Где тарелочки, зайка?» Совершенно неизвестно пока, где и когда я смогу сказать эти чудесные аппетитные слова, но надеюсь, что скоро. Вчера выдался жаркий день: везде должна была играть музыка. Быстро составил сводный оркестр, затем порепетировал парад, за ним дирижировал на городском митинге, а потом до трех утра играли на танцах маленькими оркестриками. В ожидании окончательной встречи обнимаю и целую. Ваш Гриб.
Вот и все. Все письма с фронта, в которых есть многое, кроме… войны. Судя по ним, из дома красноармеец Белоглазов получал такие же непринужденные, совершенно «невоенные» послания. Выбрав стиль общения, члены этой семьи по-своему щадили друг друга, стараясь хоть ненадолго отвлечься от страшной действительности. Образ войны, уже побежденной, приоткрывается только в последнем письме. Она позади. Ее уже можно называть по имени.
