Впервые увидев в Кировском районе Казани запеленутый в белесое покрывало лошадиный экстерьер, испытал поначалу недоумение: с какой стати в сугубо пролетарском Заречье увековечивать лошадь? С исторической точки зрения куда уместнее в Адмиралтейской слободе смотрелся бы корабельный памятник. К примеру, галера «Тверь», на которой в 1767 году приплыла в Казань императрица Екатерина Великая.
Оказывается, это памятник не лошадке, а конке – прародительнице казанского общественного транспорта, а бронзовое копытное – один из его компонентов. В 70-х годах позапрошлого века здесь было разворотное кольцо, на котором специальная лошадка разворачивала вагон, пока уставших коней меняли на свежих. За этими лошадками закрепилась народная кличка Петрушки. Отсюда и название «Петрушкин разъезд».
Все это можно прочитать на гранитной доске, установленной близ будущего памятника. Для меня же все это давно не секрет. В 1965 году я, второкурсник отделения журналистики КГУ, выпускал многотиражную газету городского управления электротранспорта «За регулярный рейс». Тогда и познакомился с ветераном трамвайного движения Анной Матвеевной Углановой-Евсеевой, которая пятьдесят лет назад впервые взяла в руки кондукторскую билетную колодку. Она-то и рассказала мне про Петрушек – ее дядя работал в конюшне, где вместе с лошадьми, совершавшими регулярные рейсы из центра города до Устья, содержались и те самые «подсобные» железнодорожные лошадки.
Углановы – потомственные трамвайщики, переехавшие в Казань из уездного Лаишева в середине ХIХ века. Отец Анюты служил путевым обходчиком околотка в Бельгийском обществе конно-железных дорог, его брат сначала управлял омнибусом на конной тяге, а со временем – на электрической. Он часто брал Нюшку с собой, хотел, чтобы племянница, повзрослев, пришла к нему работать кондуктором. Да она и сама об этом мечтала! Но, чтобы учиться на кондукторских курсах, нужно было внести 25-рублевый залог. Таких денег у семьи не было: отец к тому времени работал ночным сторожем в окружной психиатрической больнице, мать постоянно болела, а семья большая – каждая копейка на счету.
Тем не менее девчушка от своей мечты не отступала. Как-то раз, помогая дяде проверять билеты, увидела в вагоне парня. «Такая молоденькая и работаешь?» – удивился он. «Нет, дяде помогаю», – вдруг засмущалась она и на ходу спрыгнула с подножки. Потом они виделись часто – парень изучил расписание их поездок и специально садился к ним в вагон. Сергей Евсеев работал киномехаником прокатной конторы фильмов Розенберга и бесплатно водил ее на свои киносеансы. Но чаще всего они виделись в трамвае. Предложение руки и сердца он тоже сделал ей под стук трамвайных колес. В августе
1915-го они поженились. Когда мужа забрали в солдаты и отправили на фронт, отец собрал последние гроши и внес-таки залог. Так молодая жена фронтовика стала трамвайщицей.
– Работала ох как трудно! Трамвай был открыт, лишь с левой стороны натягивался брезент. Внутри вагона помещались скамейки для пассажиров, но кондуктор не имел права заходить в салон. Для него снаружи была прикреплена доска, по которой он и ходил, одной рукой держась за стойки, другой – отрывая билеты. Они были книжечками, разноцветные (каждый цвет обозначал определенную станцию) и закладывались в тяжелые деревянные колодки. Нужно было следить за тем, чтобы пассажир не проехал лишнюю остановку – за каждого безбилетника по рапорту контролера кондуктора штрафовали, сумма штрафа была от 50 копеек до полутора рублей. В дождливую погоду, в снегопад или мороз передвигаться по доске было сплошным мучением: одежда намокала или промерзала, ветер пронизывал до костей.
Большинство трамвайщиков болели туберкулезом. Для меня работа была форменным мучением – я с детства слабая, хворая. Все чаще приходила мысль: какой же я была дурой, когда в поездках с дядюшкой мечтала, что лучшей профессии, чем трамвайщица, на свете нет!
Особенно доставалось в первые дни. Контактный ролик то и дело соскакивал с провода, а за каждый простой приходилось расплачиваться из собственного кармана. Только потом я узнала, что каждый месяц нужно было начинать с «обмывания ног» трампарковским слесарям – покупать с получки четверть водки на угощение. Тогда они и ролик нормальный поставят, и изношенный звонковый шнур заменят новым.
Другой бедой были извозчики. «Берегись!» – кричал какой-нибудь лихач, наматывая вожжи на кулак и норовя зацепить экипажем бок вагона. Дело в том, что за каждую поломку дирекция компании, чтобы не уронить марку фирмы, сполна выплачивала «пострадавшему» стоимость нового экипажа. А виноватым в дорожно-транспортном происшествии при этом всегда оказывался вагоновожатый.
- В 1965 году я, второкурсник отделения журналистики КГУ, выпускал многотиражную газету городского управления электротранспорта «За регулярный рейс». Тогда и познакомился с ветераном трамвайного движения Анной Матвеевной Углановой-Евсеевой
Случалось, что и извозчики дорого расплачивались за свои проделки. Как-то один из таких лихачей, не рассчитав скорость, оказался на рельсах впереди нас, и вагон на полном ходу врезался в бричку. Не забыть этой страшной картины: окровавленная лошадь бьется в постромках, рядом – кучер без обеих ног… Приехала полиция, нас с кондуктором увезли в участок. Меня, правда, после допроса отпустили, а его заперли в камеру. Он тут же был уволен с «волчьим билетом».
Грозой транспортников был председатель бельгийского общества господин Шереле, который на двуколке рыскал по городу, все знал, все видел. Потом вызывал нарушителей к себе в контору, где и решалось: миловать работника или наказывать. При поступлении на работу я не сказала, что жду ребенка, иначе бы не приняли, а так как никаких больничных листов в то время, конечно, не выдавали, то я, как могла, до последнего скрывала беременность. Потому и схватки у меня начались прямо в вагоне. Вагоновожатый остановил трамвай (потом его за это оштрафовали) и стал исполнять обязанности акушера. Приняв ребенка, завернул его в свою рубашку и на извозчике отвез меня в Лихачевский роддом. У меня оказалась двойня, но второго ребенка спасти не удалось.
Через три дня за мной явились двое конторских служащих и велели выходить на работу – иначе увольнение. Делать нечего: обмоталась потуже шалью и пошла… Работали мы по так называемому старому графику: выезжали из парка в 4.30 утра и возвращались в 1.30 ночи. Спали в бараке на нарах – добираться до дому не было ни сил, ни возможности. И так иногда по целому месяцу. Изредка днем кого-то из нас подменял резерв минут на 30, и тогда мы бежали в «обжорку», где в самоварах нам готовили ушное и пельмени.
Помню, был у нас старший контролер Иван Игнатьев – единственный, пожалуй, человек из всей администрации, к которому можно было обратиться с просьбой, пожаловаться. Все его слушали, да и был он намного старше. Он говорил: «Времена Шереле скоро пройдут, и трамвай станет работать на новую власть». И добавлял: «В случае чего – всегда голосуйте за №3, за большевиков, значит, – не ошибетесь». Иногда приходили студенты – летом их много в трампарках подрабатывало. Один из них заходил к нам чаще других. Сидим, бывало, в резерве, он подходит, оглядывается: «Ну по-
шли, поговорим…» Собирались
В феврале 1918 года услышали мы, что на заводах Алафузовых и Крестовниковых рабочие создали отряды Красной гвардии. Решили и мы разделаться с хозяевами. Сам Шереле к тому времени сбежал в Бельгию, прихватив все золото и часть ценного оборудования. В Казани оставался управляющий – инженер-технолог Соколовский. С ним и решили поквитаться.
В парк пришли с утра пораньше, приготовили грязную тачку, прикрыли ее рогожей. Когда он пришел, все вежливо с ним поздоровались, он учтиво, что с ним раньше никогда не бывало, ответил. Тут мы его схватили, усадили в тачку, обернули рогожей и с улюлюканьем и свистом выкатили за ворота!
В октябре отряды вооруженных рабочих захватили юнкерское училище – последний оплот белых. Но проработали мы на советскую власть недолго: в августе 1918 года город захватили белочехи. Нас, трамвайщиков, под угрозой оружия заставляли возить на платформах ящики со снарядами на волжскую пристань. Оттуда боеприпасы переправлялись на правый берег, где шли бои. Мы знали, что Красная Армия совсем недалеко, под Свияжском, потому старались, как могли, помешать переправе снарядов на ту сторону. Один из ящиков я сумела спрятать у себя дома. Наши слесари изготовили отмычку к замкам и вместо снарядов положили в ящики кирпичи. Причем сделали это так искусно, что офицеры ничего не заметили. У меня в сарае до сих пор хранится такой снарядный ящик, окованный железом, с отметинами от гильз на деревянной стенке – я в нем банки с огурцами держу.
В юнкерском училище работал поваром еще один мой дядя – Афанасий Азаров. Он-то и указал мне, где хранятся офицерские пистолеты. Я пришла туда днем. Бои шли уже под самым городом, в училище был полный кавардак. Дядя провел меня на склад. Оружие и патроны я увязала в два узла. С тяжелой ношей через плечо берегом Казанки, самым низом, направилась в психбольницу к отцу. Когда поднималась по Подлужной улице, меня заметили двое красноармейцев. «Берегись, снаряд!» – крикнул один из них. Действительно, над моей головой
Вместе со мной в трампарке работал вагоновожатый по фамилии Пчелиный. Его сын служил в Красной Армии вместе с моим мужем. Их отряд, отрезанный от основных частей, без припасов и почти без оружия был окружен белогвардейцами в районе Нижнего Услона. Люди сидели в оврагах, по колено в холодной воде. Муж с Пчелиным сумели пробраться в город. Отец загрузил оружие в большие бельевые корзины, запряг лошадей из больничной конюшни, и бойцы, переодевшись в женскую одежду, ночью уехали к своим.
Когда белые были выбиты из города, помню, как по улицам на взмыленном коне носился кудрявый казак и кричал: «Наша Казань! Выходите, красные пришли!»
Мы побежали на кремлевскую стену смотреть, что оставили после себя белогвардейцы. Под стеной в крови и грязи лежали расстрелянные большевики. Все они были связаны веревкой. Так и лежали цепочкой: мужчины, женщины. Сейчас на кремлевской стене у Спасских ворот есть мемориальная доска с фамилиями убитых партийных и советских работников: Вахитов, Шейнкман, Гассар… А ведь тут были расстреляны и наши трампарковские – сын Абдуллы Китая, стрелочница Маршида Яруллина. Кто теперь помнит о них, кроме меня?
Потом бросилась искать мужа. После долгих мытарств нашла его в госпитале. Когда его увидела, ужаснулась – он лежал на койке лицом книзу, со страшно вспухшей спиной и бредил. Тогда он мне ничего не сказал о своей болезни. Только потом узнала, что чехи пытали его, вырезали из спины ремни и нарочно загрязнили кровоточащие раны.
Я сутками от него не отходила. По ночам он скрежетал зубами и хрипел. Оказывается, его выследили, когда остатки их роты укрывались в овраге за Услоном. Сергей, хорошо знавший город и окрестности, снабжал их провиантом. Когда в очередной раз он на лодке с продуктами переплыл Волгу, его заметили белые. Чтобы сбить их со следа, Сергей пошел в противоположную сторону, где его и схватили. Поправлялся он медленно и трудно, а едва подлечившись, сразу же отправился на сборный пункт.
Больше я его не видела…
Вот какую драматичную историю одной из казанских семей, связавших судьбу с конно-железной дорогой, предтечей современного метро, напомнила мне лошадка, сиротливо понурившаяся у торгового центра «Петрушкин двор».
