Вражда с родными гораздо тягостнее, чем с чужими.
Демокрит
Год назад в Советском суде Казани рассматривалось гражданское дело: брат оспаривал у сестры опекунство над престарелым отцом. Опекунство она оформила якобы ради того, чтобы иметь право распоряжаться деньгами старика и квартирой, предоставленной ему как участнику Великой Отечественной войны.
Казалось бы, рутинный, ничем не примечательный случай, каких тысячи. Если бы не одна деталь. Ответчицей выступала бывший социальный работник со стажем. Этой женщине, Людмиле Федоровне Коняевой, за ее заслуги на поприще стариковского призрения первый Президент Татарстана Минтимер Шаймиев в свое время подарил фотоальбом – «с искренней благодарностью за отзывчивость и теплоту».
«Рад, что в нашей республике живут такие люди, как Вы, сердечно и бескорыстно преданные своему делу. Надеюсь, что и в дальнейшем Ваша деятельность будет способствовать сохранению и развитию духовности, добра и справедливости, укреплению мира и согласия в обществе», – говорится в его надписи на фронтисписе издания.
И вот у этой женщины, удостоенной персональной президентской благодарности за то, что она не зарплаты ради, а больше из чисто женского сострадания и добродетельности патронировала обреченных на забвение посторонних людей, близкие родственники оспаривали ее право опекунства над больным, беспомощным отчимом. Хотя сами они редко вспоминали о существовании родного отца и деда, всецело возложив заботы о нем на падчерицу. И она более двадцати лет добросовестно и терпеливо, в ущерб собственной семье, без всякого официального статуса исполняла эту обременительную, хлопотную обязанность. И даже потеряв собственное здоровье, продолжала лечить, кормить, обстирывать, вывозить летом на дачу больного (деменция при болезни Альцгеймера) и, как дитя, капризного отчима.
А вспомнили родственники о недееспособном старике, которому уже перевалило далеко за девяносто, лишь тогда, когда ему по федеральному закону о ветеранах Великой Отечественной войны была предоставлена однокомнатная квартира в новом доме. Надо заметить, что еще до искового обращения в суд брат обманным путем завладел и правоустанавливающими документами на нее, и ключами.
Сидя в зале суда и слушая обвинительные инсинуации коварной племянницы (она представляла истца) в адрес тетушки о ненадлежащем якобы уходе за стариком, я пожалел, что ответчица не предъявила судье тот самый альбом с президентским автографом. Поскромничала, наверное. А зря!
…В свое время заведующая отделом социальной помощи на дому Вахитовского района предложила своим сотрудницам написать реферат на тему «Моя профессия». Людмила Коняева накатала целую тетрадь! Получился рассказ не столько о профессии, сколько о судьбах одиноких, оставшихся без внимания и родственной поддержки «божьих одуванчиков». Вот строки из того реферата:
«В том, что наша служба крайне нужна, я убедилась, переступив порог первой же подопечной квартиры. В каком убожестве, забвении существуют одинокие старики! Мы, навещавшие их по нескольку раз в неделю, стали единственной ниточкой, связывающей их с внешним миром. Как они ждут нас, словно дети радуются каждому приходу! Их не столько интересует содержимое наших сумок, сколько возможность пообщаться, выговориться.
Тогда было трудно с продуктами. Мясо, куры, масло и даже спички – по талонам. А у меня «невыходных» – бабулек четырнадцать душ! Получишь на всех талоны, а это целые простыни, рука устает ножницами выстригать и раскладывать по кучкам разноцветные квадратики. Утром берешь объемистые сумки, ставишь в них бидончики и к шести часам утра – в магазин. У нас служебные удостоверения, можно отовариться без очереди. Но при этом чего только не услышишь в свой адрес: «Бессовестная, лезет без очереди, чтоб у тебя руки-ноги отсохли!» Да много чего… Подопечные мои в большинстве своем подслеповатые: молоко у них всякий раз «сбегает». Не дай бог, газ зальет, а они и не заметят. Вот и несешь бидончики домой, вскипятишь молоко и уж потом разносишь его по адресам.
А старуха старухе рознь, не на всякую угодишь. Иная вокруг тебя суетится, не знает, чем угостить, другая – зловредная, что ни сделаешь, все не так. Была у меня инвалид войны, врач, 90 лет. Принесешь ей с рынка продукты, а она недовольна: то мясо с костью, то баклажаны переспелые. Сидит, пересчитывает сдачу по копеечке. «Екатерина Николаевна, – взмолишься, – меня другие ждут!» Хоть бы что, только губы подожмет. Не приведи господь такую свекровь!
В том же доме жила добрейшая старушка Евдокия с безногим сыном. Тот сначала пропьет свою инвалидную пенсию, потом – мамашину. Однажды набросился на меня с кулаками за то, что ее
деньги на продукты израсходовала, а ему на водку не осталось. Хоть с милиционером ходи! А у бабушки Прасковьи с улицы Заслонова был рассеянный склероз, ползком передвигалась. Откроешь квартиру (у меня свой ключ был), а она на коврике за дверью – ждет, ноги мои обнимает. Сажусь рядом на пол, и вдвоем ревем. А было той брошенке всего 62 года.
Самое страшное в нашей профессии – похороны. В один год я проводила на кладбище пятерых своих подопечных. Галия-апа ко мне как к дочке относилась, всякий раз выговаривала: «Почему долго не шла?» Хотя я заходила накануне – беспамятная совсем. Вышла за
Как-то за мной закрепили совсем уж древнюю бабулю из Кузнечного переулка. Жила она в частном домишке, зимой в нем лютый холод. Придешь, а хозяйка сидит в душегреечке, маленькая, худенькая, руки синие, ну прямо блокадница ленинградская! Наварю ей у себя дома щей, напеку пирогов и несу, пока горячие (мы с ней почти соседи). Ездила на ее прежнее место работы – обувной комбинат дрова выписывать. Вместе с мужем и разгружали. А когда от ее хибарки отрезали электричество, бегала по городу в поисках керосина для лампы «летучая мышь».
Взялась оформлять ее в дом престарелых. Такая волокита! Из поликлиники – в психоневрологический диспансер, оттуда – в милицию, исполком, налоговую инспекцию, пенсионный фонд. Собрав ворох всяких бумаг, повезла старушку в интернат. Кто бывал в подобных заведениях, знает, что это такое. Лежачие и ходячие, параноики и бывшие зеки – все тут вместе! Серые простыни, жуткие запахи, крики, стоны. Нянечку не дозовешься, лекарств не допросишься.
Сначала я свою бабулю еженедельно навещала, возила яблоки, овощи со своего огорода. Вся палата ждала меня с нетерпением. Но ездить стало очень дорого. А весной она умерла. Думаю, скорее от тоски, чем от возраста. В своей развалюхе она была полной хозяйкой, а здесь ее держали взаперти, даже гулять не выпускали.
Ну разве заслужили наши старики такую жалкую участь?
Под моим патронатом – двенадцать подопечных разной, если можно так выразиться, степени тяжести. 93-летняя женщина, немного не в себе, и ее дочь за шестьдесят, инвалид – перенесла два инфаркта. Обе беспомощные. Еще пара инвалидов войны – те часто ложатся в стационар, и моя обязанность – посещать их в больнице. Одна из них передвигается на костылях, практически не видит, пищу готовит в общей кухне, наощупь. Можете представить, как ее соседи ненавидят?
Есть еще одна очень трудная семья. У матери полиартрит, дочь – онкобольная. Они попросили меня переоформить их ведомственную квартиру в государственную, чтобы затем приватизировать. Пришлось мне и на этом фронте поработать. А когда они задумали ремонт, я мужа Анатолия Алексеевича подключила – он привез раковины на кухню и в ванную, газовую плиту, кафель. Хорошо, что есть у нас старенькие «Жигули».
Вообще-то наши обязанности ограничиваются походом в аптеку, магазин, оплатой квитанций за жилье и коммунальные услуги. На самом же деле приходится мыть полы и окна, стирать или в прачечную белье сдавать, пальто, костюм – в химчистку, выносить мусорные ведра, телемастера вызывать, письма отправлять, топить печи, бегать на колонку за водой. Иных даже в ванне купать, а тех, кто еще в силах, – водить в баню. Старики без конца попадают в больницу – навещать их с пустыми руками не придешь. Осенью с мужем засыпаем им картошку в лари, летом везем из своего сада огурцы, лук, помидоры, яблоки, клубнику. Да ничего не жалко, лишь бы жили подольше, не умирали! А то ведь только привыкнешь к человеку, сроднишься, а тут и хоронить пора…
Служба, призванная опекать престарелых и нуждающихся людей, сама до крайности бедна и беззащитна. Зарплата соцработника со всеми надбавками (за вредность, выслугу лет, разряд) весьма скромная. Порой мы даже беднее некоторых нами опекаемых. И хотя соцработникам полагаются служебная одежда, обувь и прочая экипировка, в реальности я ничего такого не получала.
Служебная «памятка» содержит 11 безвозмездно оказываемых подопечным услуг. Считается, что остальные они могут получать лишь за отдельную плату по прейскуранту. Однако в нашем отделении не было случая, чтоб
…Читая эти почти двадцатилетней давности строки казанской «матери Терезы», я вспомнил случай из собственной журналистской практики. Жила в своей изолированной однокомнатной квартире старушка 80 лет, которая упорно не желала прописывать в ней родственников. Но случился инсульт, ее парализовало. Дочь взялась сама приватизировать мамашину квартиру. Однако в ЖЭУ отказались принять ее заявление – нужно было документальное подтверждение волеизъявления хозяйки.
Пока суд да дело, старушка возьми да умри. Что ж теперь, за просто так отдать жилплощадь государству? Ну уж нет!
Завернув тело матери в покрывало, дочь погрузила его в машину и отвезла в родную деревню прямиком… на сельское кладбище. «Экспедиторы» необычного груза, не объявившись даже здешней родне, наспех выкопали могилу, закопали труп, не обозначив место тайного захоронения ни холмиком, ни табличкой.
Через пару дней дочь явилась в ЖЭУ и пригласила паспортистку самой убедиться воочию, что мать не поднимается с постели, и поинтересоваться у нее насчет приватизации. Та пошла и увидела на диване с головой укрытую одеялом и шалью женщину, лежащую лицом к стене. На вопросы та
Стоило ей вернуться на работу, как ей позвонил неизвестный доброхот и сообщил, что ее обвели вокруг пальца: на самом деле старушка уже на том свете! Сбитая с толку паспортистка уже со свидетелями вернулась в квартиру, но бабушки на диване не оказалось. Дочь объяснила, что она отвела мать в ванную, стоит ли беспокоить ее в голом виде? Огорошенная паспортистка отправилась к юристу за консультацией, а дочь – в поликлинику за справкой о смерти пациентки. И ее-таки добыла! Правда, согласно той филькиной грамоте усопшая после смерти прожила еще пару недель.
«Липовая» справка вместе с другими документами была представлена в загс. Казалось, дело в шляпе! Но аферистка потерпела фиаско: приватизацию, ради которой она все это затеяла, прокуратура признала недействительной.
Оснований тому было предостаточно. Например, экспертиза не подтвердила идентичность подписи на заявлении почерку бывшей владелицы жилья (за нее под одеялом расписалась приятельница дочки). По факту мошенничества было заведено уголовное дело. От суда махинаторшу спасла амнистия в честь очередного юбилея Победы, поскольку она всюду представлялась дочерью погибшего фронтовика.
Но одно дело – чужая история. У Коняевых же своя личная, семейная, ее за чужой дверью не оставишь, она засела в сердце глубокой, незаслуженной обидой. И хотя после нескольких апелляций коллегия Верховного суда РТ постановила передать ордер на квартиру и ключи истинной попечительнице ветерана Великой Отечественной войны, она этим правом вряд ли воспользуется. И не потому, что старик за время судебной тяжбы уже покинул бренный мир. Просто совесть для нее – закон законов.