На календаре май 2014-го, на улице весна, и скоро День Победы. А в городах 70 лет назад освобожденной от фашистов Украины чадят автомобильные покрышки, пылают здания с людьми, боевики в черных балаклавах с бандеровской символикой мечут в мирных граждан «коктейли Молотова», атакуют блокпосты народных ополченцев.
Люди, далекие от этих событий, могут воспринимать это всего лишь как кошмарную телехронику. Но у многих от увиденного едва ли не каждый день прихватывает сердце. Вот и в моем доме живет человек, для которого вид вооруженных молодчиков с символикой «армии» Степана Бандеры на камуфляже воскрешает в памяти их отцов и дедов, с которыми он семь послевоенных лет не на жизнь, а на смерть сражался на Львовщине.
Имя этого человека известно многим. Борис Кириллович Кузнецов, Герой Советского Союза, полковник в отставке, действительный член Академии военно-исторических наук, заслуженный работник культуры РТ, почетный гражданин Казани… Список его воинских заслуг и общественных ипостасей долог, а по маршрутам фронтовых дорог ветерана Великой Отечественной можно изучать карту стратегических ударов Красной Армии. В составе 254-й стрелковой дивизии он освобождал от врага Воронежскую область, Украину, Молдавию, участвовал в прорыве Ленинградской блокады, громил фашистов в Румынии, Польше, Чехословакии, штурмовал Берлин.
Его боевая судьба жестока, трагична и одновременно удивительно удачлива. Осенью 1943-го семнадцатилетним добровольцем он попал на фронт и из первого же боевого крещения вышел Героем Советского Союза. Кстати, самым молодым среди кавалеров Золотой Звезды в республике. Он и сейчас моложе всех из них, живых и умерших, хотя сам вот-вот разменяет девятый десяток. Так случилось, что юный сержант-связист артиллерийского полка угодил в самое пекло операции по форсированию Днепра. Первый бой, как говорится, он трудный самый, а для необстрелянного новичка тем более. Его батальону ночью предстояло переправиться через Днепр и захватить плацдарм. Под шквальным огнем он погрузил катушки с проводами на самодельный плотик и погреб к правому берегу.
– Борис Кириллович, почему вас, связиста, почти мальчишку, представили к высшей награде? На моей памяти только связист Алеша Скворцов из «Баллады о солдате» танки подбивал. Но это в кино…
– Открою секрет: по существу, я никогда связистом не был. Перед форсированием Днепра меня вместе с двумя десятками бойцов срочно привезли в штаб дивизии – там формировали группу для ночного десанта. Прибыло человек сорок, но многих тут же отбраковали: надо было, чтобы хорошо плавали, стреляли из всех видов оружия – таких набралось с полвзвода. Когда стали распределять «обязанности», кто и чем будет заниматься во время операции, командир оценивающе посмотрел на меня (я до войны занимался спортом, весил под центнер) и распорядился: «Всех в разведчики, а этот бугай будет таскать катушки с телефонными проводами».
Так волей случая я стал связистом, но после Днепровского плацдарма никогда больше к катушкам с проводами не прикасался. Зато навыки пловца оказались как нельзя кстати. Мне, единственному из всего десанта, пришлось трижды форсировать реку. Когда в очередной раз перебило провод (обрыв произошел в воде), я привязал катушку с кабелем к кусту, конец взял в зубы и поплыл на правый берег. Соединив провод с линией связи и едва отдышавшись, вернулся назад.
А потом такое началось! Немцы полезли в контратаку, подключили танки, артиллерию. Пришлось не только скручивать порванные провода, но и поднимать в атаку бойцов вместо убитого политрука, сходиться в рукопашной и даже стрелять по врагу прямой наводкой из его же пушки. Все 17 ребят погибли, а я, трижды раненный, остался жив. Во фронтовой газете про меня написали: «Самый храбрый из бойцов – герой Днепра юный Боря Кузнецов!»
Те бои сыграли решающую роль в моей дальнейшей боевой профессии. Кажется, никогда больше я в строю не шагал, был как бы на особом положении. Наш взвод состоял из разведчиков, связистов, снайперов и подчинялся только СМЕРШу. Даже командир полка нами не командовал: он только получал оттуда для нас конкретные, точечные задания: взорвать мост, пустить под откос вражеский эшелон, устроить засаду… Нас забрасывали с самолетов к партизанам, в том числе в соединения Сабурова, Ковпака на территории Украины, Белоруссии, Польши – у меня семь боевых прыжков с парашютом.
– А как же вас на «большую землю» возвращали?
– Никак. Обратной дороги для нас не было, можно сказать, получали билеты в один конец. После каждой операции из 20–25 человек в живых оставалось от силы пять-шесть. Раненых мы оставляли у партизан, прятали по хуторам и самостоятельно пробивались через линию фронта – кому как повезет. Мне везло. Личное знакомство с партизанскими командирами, с которыми мы вместе воевали под Ровно, пригодилось, когда уже после войны Хрущев чуть не посадил меня вместе с секретарем райкома партии и председателем исполкома за якобы ошибки в налогообложении на Львовщине. Благодаря авторитету партизанских командиров меня не исключили из партии, не отдали под суд.
– Как я понимаю, для вас Великая Отечественная безоговорочной капитуляцией Германии не закончилась?
– День Победы я встретил в Берлине 19-летним лейтенантом, но из боев вышел только 23 мая – наша 52-я армия генерал-лейтенанта Каратеева ликвидировала остатки немецких соединений в Австрии. Потом нас погрузили в эшелоны – вроде бы для отправки на родину, но высадились мы в Дрогобыче. До сих пор помню названия городов, где дислоцировалась армия – Сомбор, Стрый. Месяца через три началось расформирование: дивизии и полки отправлялись по домам. А меня вызвал начальник политотдела дивизии: «Есть мнение оставить тебя в западных областях Украины для борьбы с оуновским, трезубовским, власовским подпольем. Ты поступаешь в распоряжение органов госбезопасности».
Таких «добровольцев» оказалось с полсотни. Мы поехали в Киев на воссоединение с группами, собранными из других армий. Всего на семь западных областей было отобрано 1200 человек, наша группа состояла из 120. Нас собрал первый секретарь ЦК компартии Украины Никита Сергеевич Хрущев и поставил перед нами задачу: пресечь деятельность организации украинских националистов (ОУН) и остатков формирований украинской повстанческой армии (УПА), участвовать в борьбе с распространением националистической заразы на территории Западной Украины. Надо сказать, что это были лишь «первые ласточки». Настоящая война здесь развернулась в 1946–1947 годах.
Мне дали квартиру во Львове, назначили заместителем начальника полит-отдела Новошитской МТС. Зона обслуживания – семь районов, огромное количество техники. Я поступил в распоряжение «областного» генерала Мастрюка Петра Александровича. Мы были не только «нештатными» работниками органов госбезопасности, но и занимались конкретной хозяйственной работой: мобилизовали общественность на восстановление местной экономики, организацию колхозов, совхозов. Я отвечал за подбор кадров. Бывало, только изберет народ председателя колхоза или главу сельсовета, а на другой день его уже хоронят – бандеровцы объявили нам кровавый, беспощадный террор. Когда они застрелили моего начальника, его место занял я. С кадрами работали на выбывание, а сказать точнее – «на выбивание».
В знаменитом литов-ском фильме «Никто не хотел умирать», рассказывающем про борьбу с «лесными братьями», это убедительно отражено. Националисты-каратели убивали не только коммунистов и комсомольцев, но даже пионеров. Поджигали фермы, школы, больницы, взрывали запруды, опустошали деревни, грабили склады и магазины, захватывали и зверски пытали военнослужащих. Жестокостью и садизмом они превосходили фашистов. Не щадили ни русских, ни украинцев, ни поляков – последних расстреливали целыми хуторами, убивали ксендзов во время богослужений.
Я спал с пистолетом под подушкой, всегда держал наготове автомат, пару гранат. В меня несколько раз стреляли – в президиуме, в машине, через окно. В тылу врага так не рисковал. Но если на моем теле несколько фронтовых шрамов, то бандеровские бандиты не оставили на нем ни одной царапины, вот ведь как!
– Наверное, спасал опыт десантника, партизана, разведчика?
– Конечно. По сути, против новой власти велась партизанская война с хорошо законспирированным подпольем, сетью информаторов среди населения. Бытует мнение, что оуновцы в основном сидели в лесах. Это не совсем так. Их банды по 10–20 человек «квартировали» и в крупных селах, откуда совершали свои карательные вылазки. Но и у нас в каждом населенном пункте были свои люди. Так что мы, как правило, знали о планах противника заранее, устраивали засады. Приказ был: в плен не брать, расстреливать на месте. Мы так и поступали. За исключением тех случаев, когда нам не оказывали сопротивления и сразу поднимали руки.
– Вам тогда было за двадцать, а каков средний возраст бандеровцев?
– В основном люди среднего и пожилого возраста, молодых среди них было не много. Вояки, конечно, опытные, хорошо вооружены – тогда оружия на Западной Украине было много. Его добывали со складов, оставленных немцами, позже стало появляться новое оружие германского, американского производства. В боеприпасах тоже не было недостатка. Прочесывая леса, мы находили подземные схроны, забитые оружием и амуницией. Бандеровцам тогда помогали многие страны, для которых Советский Союз оставался врагом.
– Западные украинцы подвергались депортации, как чеченцы и крымские татары?
– Помню, как в эшелоны погрузили целый городок Львовского университета: были там и преподаватели вместе с семьями, и аспиранты, и студенты. Отправили их в Сибирь. Была ли это депортация наподобие чеченской, сказать не могу, может быть, эти люди были приговорены судом по законам того времени и отправлялись отбывать срок на поселении. Но в ту пору о Львовском университете на Западной Украине говорили как о «рассаднике национализма», обстановка была накалена до предела, и подобные «зачистки» казались вполне обоснованными – на войне как на войне!
– Почему же все-таки не додавили, не извели бандеровщину под корень?
– В 1953 году нас собрали в Киеве и зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о реабилитации населения в западных областях Украины. Откровенно говоря, мы вздохнули с облегчением: не придется больше никого выслеживать, арестовывать, вообще принимать какие-либо репрессивные меры, от всего этого мы страшно устали. Больше всего на той встрече меня поразило то, что из 1200 офицеров, отобранных в 1945-м для борьбы с бандеровцами, прибыли только 170 человек! Конечно, за эти годы
– Чем занимался герой на гражданке?
– Казанский горком партии назначил меня коммерческим директором государственного завода
К-14, который выпускал кирпич и черепицу, в основном для нефтяных районов Татарии. Затем работал директором строительно-монтажного комбината, поднимал пищевую промышленность республики. Четыре года был управляющим трестом «Главметаллосбыт», которому подчинялись предприятия оборонки соседних республик. У меня на столе стояло шесть (!) телефонов правительственной связи. Правда, работа сутками напролет довела меня практически до нервного истощения – я, здоровяк, бывший боксер-тяжеловес, стал походить на дистрофика – ходил, держась за стенку! С тех пор бессменно служу на поприще военно-патриотического воспитания молодежи.
– Борис Кириллович, как вы отнеслись к тому, что нынешние украинские «западенцы» объявляют 9 мая Днем памяти бандеровцев?
– Честно? Я вот что подумал: оказаться бы в День Победы с теми 170 офицерами, которые до конца делали свое дело, во Львове, мы бы им такие поминки устроили – мало не показалось бы! Мы ведь не из львовского «Беркута», нас на колени не поставишь…
А мне вспомнился эпизод из «Миниатюр» Валентина Пикуля. Когда в 1805 году 70-летний граф Григорий Орлов-Чесменский узнал о поражении русских войск под Аустерлицем, старик заплакал, как ребенок: «Меня там не было. Жаль! Я бы размахнулся…».
Не сомневаюсь, что Кузнецов тоже бы размахнулся. Несмотря на свои почти 90.
