«Было бы смешно жить на Острове Крым и бояться землетрясений».
Василий Аксенов. «Остров Крым»
Месяц назад, вглядываясь на телеэкране в ликующие толпы севастопольцев, я ловил себя на мысли: вдруг узнаю среди них кого-нибудь из двоюродных братьев, племянников, племянниц? В Севастополе после войны поселилась родня со стороны матери – целая династия военных моряков Черноморского флота. И этот бело-синий солнечный город, куда родители возили меня в летние каникулы, все эти годы оставался для меня одновременно и легендарным форпостом воинской славы, и романтическим гриновским Зурбаганом.
Помню первое впечатление от Севастополя 1948 года. Поезд медленно пробирается сквозь гигантскую свалку беспорядочно раскиданного среди каменных руин металлолома. По одну сторону вагона – отвесная скала в черных гирляндах обгоревших железнодорожных платформ, по другую – бухта, напичканная кораблями, трубами, мачтами, кранами.
Дядя Миша в белом кителе и морской фуражке везет нас с вокзала на извозчичьей пролетке куда-то вверх по брусчатой улице. По обеим ее сторонам – увитые виноградом каменные заборы с торчащими поверху осколками бутылочного стекла. У одной из железных калиток лошадь останавливается, и мы оказываемся в маленьком дворике, засыпанном разноцветной галькой, в которой нога утопает по щиколотку. Из низенького домика с белыми стенами выходит шумная, громогласная тетя Шура и с ходу сует мне в руки ломоть арбуза. Старших братьев, Алика и Эрика, дома не оказалось – они в пионерском лагере в горах, куда на другой день отвозят и меня.
Прощай, оружие
Лагерь «Алсу-1» располагался на месте недавних боев. Дети и подростки жили в армейских палатках, спали на брезентовых раскладушках. Из капитальных помещений – только медпункт. Когда меня начали взвешивать, из отверстия стойки весов прямо на уровне глаз вдруг показалась головка змеи. Узенькая, блестящая змейка перевесилась через рамку с делениями и противовесом, сорвалась и заструилась по кафельному полу. Все произошло так быстро, что я не успел испугаться. Говорили, что это была медянка.
Впрочем, впереди были куда более сильные впечатления. В центре палатки, куда меня определили, на земляном полу стоял… пулемет «Максим», знакомый мне разве что по фильму «Чапаев». Как новичка меня тут же обрядили в просторную тельняшку, вручили короткую, без приклада, винтовку. Почти у каждого под матрацем был спрятан наш или немецкий автомат. Грибы, сливы, шелковицу (тутовую ягоду, похожую на ежевику) мы собирали в солдатские котелки и каски.
Поскольку наше оружие было неработающим, самым опасным и тайным занятием был подрыв боеприпасов. В каком-нибудь укромном месте ребята постарше разводили костерок, бросали в него патроны, гранаты, толовые шашки и, скатившись в воронку, ждали, когда они бабахнут!
Оружие и амуниция были подобраны в окрестностях лагеря. Как-то во время однодневного похода наш отряд вышел на заросшее травой поле боя: подбитая пушка, помятые минометные трубы, сгоревшая танкетка. Тут и там валялись пустые автоматные рожки и пулеметные ленты, снарядные ящики, стреляные гильзы. Среди камней
«Наступал жаркий южный июль, время штилей и мягких бризов»
Эта строчка из прочитанной позже книги Валентина Катаева «Волшебный рог Оберона» – точное попадание в мое ощущение Севастополя. Я с нетерпением ждал, когда, наконец, увижу море. Казалось, оно совсем близко – за мысом с Константиновским равелином. Но дни шли, а я еще не был дальше бухт, которые пронизывали город. Вода, плескавшаяся у причальных стенок, где стояли, сомкнувшись боками, военные корабли, была зеленой, в радужных маслянистых разводах, а мне не терпелось увидеть настоящую, прозрачную, морскую.
Настоящее море открылось мне в древнем Херсонесе, развалины которого мало чем отличались от послевоенного Севастополя. Море меня разочаровало. Оно оказалось не черным, а синим, к тому же вовсе не бескрайним – на горизонте я отчетливо разглядел берег! Правда, взрослые объяснили мне, что за Турцию я принял облака там, где вода сливается с небом. Волны, накатывающие на полосу ракушечника, отдавали йодистым запахом водорослей и рыбьей чешуей. Море совсем не походило на то, каким его изображал на своих картинах Айвазовский (я увидел их на экскурсии в Феодосийской галерее).
Бродя по античному городищу, я представлял изможденных рабов, под палящим солнцем возводящих эти мраморные колонны, дворцы и крепостные башни. Впрочем, неподалеку отсюда встречал я и немецких военнопленных, которые строили дороги и восстанавливали ими же разрушенный город. В конце дня их длинные серые колонны в сопровождении конных конвоиров медленно тянулись по шоссе. Мальчишки бегали на них смотреть, а те, кто пошустрей, выменивали у пленных на связку сушеной тарани и мамалыгу перочинные ножи.
Я тоже привез из Севастополя нож. Не какой-то перочинный, а солидный флот-ский с широким, штыковым лезвием, массивной рукоятью и множеством полезных предметов, которыми можно было пилить металл и дерево, вскрывать банки, сверлить отверстия, набивать патронные гильзы. К тому же он был с «секретом»: чтобы закрыть лезвие, надо было нажать на выступавший краешек отвертки. Впоследствии в командировках над этой загадкой бились многие попутчики, но редко кому она давалась. Нож был куплен в гарнизонном магазине в Камышовой бухте – за двойную цену его согласился вынести из запретной зоны дежуривший на КПП матрос.
Кладбище погибших кораблей
Украшением Севастопольской бухты были тогда стоявшие на причальных бочках флагман Черноморского военно-морского флота линкор «Новороссийск» и гордость крымчан крейсер «Севастополь». Их громоздкие надстройки заслоняли северную сторону, в сравнении с ними снующие вокруг буксиры, боты, катера казались игрушечными. О трагедии «Новороссийска», который взорвался и затонул вместе с командой у Госпитальной стенки, практически в городской черте, я узнал от братьев, приезжавших к нам на зимние каникулы. Тогда, в конце 1955-го, об этом нигде не сообщалось, и они были первыми, открывшими страшную военную тайну. Причин, правда, они не знали: то ли итальянские аквалангисты прилепили мину к днищу линкора (он был трофейный, до 1949 года входил в состав ВМФ Италии и назывался «Джулио Чезаре»), то ли его подорвали специально обученные дельфины. Меня больше всего поразила деталь: прибитые к берегу белые матросские бескозырки жители поначалу приняли за чаек.
В конце 50-х бухты заметно опустели – Хрущев распорядился пустить под нож «устаревшие» крейсеры, эсминцы, миноносцы. Старший брат, работавший на судостроительном заводе, чуть не плача рассказывал, как в доках режут на части корабли. Безжалостно уничтожалось все, вплоть до шикарного убранства капитанских кают, кают-компаний с их полированными панелями и дубовой мебелью.
Теперь на их месте возвышались громады ракетоносцев «Москва» и «Минск». Однажды на спор я почти доплыл до них. И надо же было случиться, что именно в это время на кораблях опорожнили гальюны. Бр-р-р! Обратно пришлось плыть по-собачьи – чтоб не окунуть голову и почти не дыша.
«На Малахов курган опустился туман…»
Севастополь сравним с богато иллюстрированным учебником российской истории под открытым небом. Что ни шаг, то мемориал, музей, обелиск. Разве забудешь пушки и фашины на бастионах Малахова кургана, батальные реконструкции панорамы «Оборона Севастополя 1854-1855 гг.» и диорамы «Штурм Сапун-горы 7 мая 1944 г.», усыпальницу адмиралов, памятники матросу Кошке, лейтенанту Шмидту… «Севастопольские рассказы» Льва Толстого я, единственный из класса, читал как путеводитель по знакомым и близким мне местам.
А насколько притягательным был памятник затопленным русским кораблям у Приморского бульвара! Мы до посинения ныряли с его скользкого гранита за серебряными и медными монетками, которые отдыхающие перед отъездом по традиции бросали в море.
Севастополь долго оставался закрытым городом. И в этом были свои преимущества: на пляжах не надо стоять в очереди за лежаком, в чебуречных – подолгу ждать заказа, а в рюмочной «У Станюковича» можно было в любое время суток без толкотни выпить стаканчик красного массандровского вина.
«От бида, от лихо…»
В 1961 году, приехав в отпуск, я встретился с другом-одноклассником Германом Бодровым (он служил в ракетной части под Белогорском недалеко от Симферополя). Путь на автостанцию лежал через какое-то село. Во дворе одного из домов дородная хохлушка развешивала на веревке белье. Мы попросили у нее воды. В это время к калитке подошла немолодая, исхудавшая женщина в черном платке. Было видно, что она хочет, но не решается войти. В конце концов толкнула калитку.
«Ти хто?» – насторожилась хозяйка. Не обращая на нее внимания, та неуверенно, словно лунатик, обошла двор с летней печуркой посредине, потрогала рукой свежевыкрашенные оконные ставни и бессильно опустилась на крыльцо. Хозяйка с мокрой простыней в руках в недоумении следила за гостьей.
Так мы стали невольными свидетелями последствий депортации крымских татар, о чем мало тогда знали. По словам гостьи, она родилась и жила здесь до того дня, когда в село нагрянули энкавэдэшники и приказали всем спешно собираться. Кто-то бросился укладывать вещи, а ее мама – продукты и швейную машинку. Тем и спаслись от голода по дороге в Узбекистан. Теперь она вернулась на родину, где ей негде преклонить голову.
«От бида, от лихо, боже ти мий!» – сокрушалась хохлушка. От недавней хмурой недоверчивости в ней не осталось и следа. Оказалось, что она тоже из семьи переселенцев – после войны их депортировали со Львовщины. Поразительно! Потомки «бандеровцев» заняли дом высланных крымских татар! В свете последних событий та давняя встреча двух женщин во дворе дома, который каждая считала своим, выглядит символичной.
Крабовый «герб»
Крабов мы ловили с причала Графской пристани. Однажды попался крупный, с тарелку, краб с массивными, словно надутыми клешнями. Когда улов принесли домой и сварили, я уложил его в картонную коробку, чтобы везти домой. Мальчишки с нашего казанского двора смотрели на короткохвостого рака как на чудо! Правда, от него исходил смрад гниющего мяса, и родители, скорей всего, выкинули бы «сувенир» на помойку, если б сосед не посоветовал отнести его в лес к муравейнику.
Действительно, муравьи дочиста вычистили внутренности моллюска, он сделался пустым и легковесным. Я прикрепил багровый панцирь с розовыми, пупырчатыми клешнями над столом – крабовое распятие представлялось мне своего рода гербом Севастополя. Читал, что в своем глинобитном домике на окраине Старого Крыма Грин укрепил на стене голову деревянной девы с корабельного бушприта. Изъеденный солью обломок корабля заменял писателю море.
На круги своя
Я искренне радуюсь тому, что происходит сейчас в Крыму. Если бы еще подспудный патриотизм крымчан перекинулся и к нам на материк! Рад за моих родственников, ярых приверженцев города-героя, за россиян, которые впервые смогут услышать, как перекликаются в севастопольских бухтах корабли, и бросить монетку «в самое синее в мире» Черное море. А больше всего тому, что присоединение произошло вопреки сценарию, тридцать пять лет назад сфантазированному нашим земляком, писателем Василием Аксеновым.
Кто забыл, перечитайте его роман «Остров Крым». Впечатляет.