Посвящаю очерк матери – Марии Михайловне Мышевой, отметившей в этом году солидный юбилей. Низкий поклон этому стойкому и трудолюбивому поколению военных и послевоенных лет.

ПО УТРЕННЕЙ РОСЕ

Мария любит на зорьке пройтись по росистой одуванчиковой тропе, бодро бегущей между ухоженных грядок и ныряющей у дальнего края огорода в густые яблоневые кроны, свесившиеся к самой земле. Хлебнуть густой предутренней прохлады еще не успевшей растратить ночной аромат луговых трав. По пути в сад заглянуть под шершавый густой литвень на парнике: не появился ли первый огурчик-пупленок? Не просмотреть бы, надо обязательно его сорвать, тогда по старинной примете огурцы пойдут дружно.

Всегда найдутся с утра нечаянные маленькие дела. Лопухами прикрыть высаженные неделю назад поздние кустики капусты – день обещает быть жарким, рань, а уже марит, вон какая роса обильная, будто дождь ночью прошел. Подвязать к колышку склоненные под тяжестью пышных огненных головок стебли георгинов.

Сорока шебуршится где-то в вишневых кустах, стрекочет, не принесла ли весточку добрую? Может, дети с внуками на днях приедут? Гнездо сорочье раньше было устроено на вершине старой груши. Сломался в ураган прошлым летом сук, упало гнездо в траву. Пришлось сороке перебираться на новое, более крепкое место. Подивилась тогда Мария, рассматривая упавшее гнездо: как добротно устроено домишко птичье, сплетено, будто руками мастера, промазано глиной, утеплено пухом, да еще проволокой скреплено.

Белянка со двора зычно и протяжно зовет Марию – доить пора, не загулялась ли там хозяйка? Скоро буренке в стадо идти. Вон уже за кудрявыми темно-зелеными кронами талин, разросшимися по оврагу на Слободке, высветилась золотистая пряжа. Пора.

Руки у Марии стали не те, ноют перед ненастьем, устают к концу дня – приходится на вечерней дойке время от времени отрываться от сосков вымени Белянки, но та молодец, приноровилась, терпит, выжидает. А то сноровистая, зря. Как начнут с утра донимать ее слепни, сбежит из Романских лугов домой, к девяти часам она уже у ворот, виноватым мычанием проситься во двор. Неженка, не может терпеть укусов. И пастухи уже отступились от нее, не загоняют. До Ильина дня бы ей дотерпеть, когда пророк Илья льдинку в воду опустит, тогда слепни разом пропадут.

Жил когда-то в селе пастух дядя Ефим. Тот знал толк в пастьбе. Выгонит скотину на зорьке – с огромным тогда стадом один справлялся – покормит по прохладе травой росяной, а как начнет солнце припекать, завернет в загон. К вечеру же опять выпускает пастись. Пригонял стадо уже затемно. Наедалась скотинка досыта, и не мучилась по жаре. Забыты те порядки давно: нонешние пастухи пригоняют стадо уже к восьми часам, когда прохлада луга обволакивает, и самое время животным кормиться…

По закоулкам слышатся полусонные озабоченные голоса сегодняшних пастухов, – пастьба кручина немалая, за каждого ягненка в ответе, а день в лугах год тянется. Мария привычно ласково похлопывает Белянку по бокам, шею плотную треплет, поглаживает морду, нетерпеливо тыкающуюся в ворота: пора в стадо.

Что-то захромала одна ярка. Обвязала Мария ножку лубком, чтобы легче было той бежать, может, за день поправится, а то придется завтра дома оставить.

ЛЕТНИЕ ЗАБОТЫ

Угнали стадо, улеглась потихоньку пыль на Верхней улице, тишина снова установилась, можно немного дух перевести, посидеть на лавочке у двора. Солнышко ласково улыбается из-за густых крон талин: здравствуй, новый день!

Пора выпускать цыплят да гусят на улицу. За ними присмотр нужен. Вот, летось повадился под крыльцо, где куры кормятся, незнамо откуда хорек. Никак было не уследить. Хитрое зверье, может пролезть в любую узкую щель, вытягивается в струнку, наподобие змеи, хватает цыпленка и моментом душит. Кровь выпивает и, довольный, ускользает. С трудом от зверька избавилась. Жалко, конечно, хорька было, оказывается вблизи красивый зверек, но цыплят еще жальче.

• Однажды на празднике урожая осенью стали всем премии выдавать: пастухам, дояркам, телятницам. А про Марию с напарницей, которые обеспечили самый большой привес и вывели фирму в передовые, забыли. Промолчали они, не стали жаловаться, налили по полстакана вина, запили горечь обиды. А потом песни любимые завели. У них и голоса-то звонче и чище многих были…

А то коршун повадится из Старой рощи. Непросто за ним тоже уследить. Неслышно подкрадется – подлетит из-за вершин деревьев и, улучив момент, камнем бросается вниз. Хвать пушистый желтенький комочек в клюв и ищи-свищи разбойника… С цыплятами так: провозишься с ними все лето, а все вроде прежние, растут незаметно.

Вот гусята совсем другое дело, подрастают скоро, прибавляют на глазах. С махонькими-то повозишься тоже, но как оперятся – выпускай со двора без опаски. Гусак-батька никого и близко не подпустит, любому зверью голову прошибет, и человека чужого не испугается. Проваландаются серокрылые дотемна на прудке на Банновке – там ежедневные гусиные сборы со всего села; бывает, передерутся стаи, только пух белый летит по сторонам, будто снегом покрывается мутная зеленоватая вода, – а к ночи придут покорно домой.

Дала им пшенички, чтобы не забыли родной двор – и вся забота. А к осени в красавцев превращаются – загляденье! Шеи вытягивают, крыльями красиво машут, перекликаются с дикими собратьями, пролетающими над селом. Не выдержат, бывает – разбегаются вдоль улицы, отчаянно крыльями махая, иной раз и через забор перелетят, напрасно пытаясь к перелетной стае присоединиться. Это их зов предков в небо зовет.

Гусей в селе с давнишних времен разводят. И доныне дикие гуси в здешних краях обитают – на Моховом болоте, на Шиланде. Домашним гусям тушки откормленные не позволяют высоко от земли подняться, а вот у кого из хозяев «летучая» порода – лишняя заботушка по осени хозяевам. Над вершинами талин могут взлететь и на Старице опуститься. Сказывают, был один мужик – мешок крапивный раскрывал и отлавливал низко летевших гусей. Кто их искать станет? Улетели, так улетели, обратной дороги-то не знают… Ничего, придут холода успокоятся: дома под крыльцом в тепле да на всем готовеньком оно лучше…

Как-то перестала Мария гусей держать, так больше расстраивалась: пусто на дворе без них, не хватает чего-то . Веселее с ними и спокойнее. Выйдешь вечерком во двор – сидят перед крыльцом, гогочут довольные, сытые. Один у них сторож – всю ночь бодрствует, голову под крыло не засунет, вертит ею по сторонам постоянно: нет ли какой опасности стае? Чуть-что гоготать встревоженно начнет – всю стаю среди ночи разбудит, а та – всю скотину во дворе.

Заметила Мария, что надо нечетное число птиц держать. Купишь десяток – обязательно один пропадет, или сами гуси самого слабого забьют, не углядишь. Как-то поздней осенью, когда уже морозы первые ударили, взрослый гусь-красавец потерялся. Десятый. Обыскалась Мария везде, пока, наконец, не нашла его на пруду замерзшего. Бедный, нырнул под лед, а до полыньи не доплыл, метра два осталось. Распластался, будто в полете. До того жалко было…

В ОЖИДАНИИ ГОСТЕЙ

К приезду гостей Мария всегда загодя готовится. Сметаны с топленого молока крынку наснимает – к блинам пригодится. Молоко кислое в марлевом кульке сцедит, приготовит творог. С короб яиц в сенях накопит. Куры хорошо несутся – за три дня блюдо можно набрать, — хотя несушки и купленные, инкубаторские. Свои наседки давненько перестали высиживать цыплят.

Бывает, в заулке среди крапивы выведет бездомовая клушка деток осенью, приведет к холодам довольная выводок во двор. Но поздно; не убережешь крапивников, не выдерживают холодных осенних ночей, и до морозов не успевают опериться. А эти купленные несушки – неклешные. Несутся где ни попадя: то в яслях на сене, то в завалинке на опилках, а могут и под старыми досками во дворе потерять яичко. Только смотри. Видно, инстинкт наседок стерся. Люди вон и то в наше время детей стали неохотно заводить, не хотят лишних хлопот…

Семечек тыквенных насушит Мария – от них внуков не оторвать. Тыкву она на огороде сажает в стороне, вдоль изгороди, чтобы не мешалась под ногами. Плети залезают на тычки, солнышко хорошо их там прогревает, большие тыквины вырастают, с бычью голову которые. Бывает, напарит Мария резаной тыквы в чугунке в печи по старой привычке. Сладкая получается еда, только не признают ее ни дети, ни внуки, а зря. Когда внуки были маленькими, Мария еще и арбузами их баловала, выучилась выращивать на парнике вместе с огурцами.

Сала свиного заранее накоптит в старой бане. Печь в ней без трубы – банька топилась прежде по-черному, как раз для копчения мяса подходит. Когда начали строить новую баню, ближе к дому, работники хотели сломать ту старую. Но Мария не позволила, жалко ее стало — срублена была еще свекром Ильей под старой черемухой у заулка. На сруб пошли осины, росшие в дальнем углу сада прямо в малиннике – они не могут друг без дружки: осина и малина, нужны, видно, одна другой. А где и на что было взять в то время хороший лес-то? Сколько белья вручную перестирала Мария в той бане. Потом уж купила стиральную доску ребристую. Воду грела в чугунке в печи – котел позже поставили – и выливала по одному в кадку. Делала щелок: насыпала в воду золы, она оседала на дно кадки, получалась мягкая вода, шелковистая. Золу лучше было использовать липовую. Дубовая, к примеру, была жесткой.

• Семью спасла от голода корова-кормилица, которая была полноправным членом семьи. Ухаживали за ней, лелеяли, как могли. И до сей поры осталась привычка у Марии: пока корову не напоит – не накормит сама за стол ни за что не сядет, какой бы голодной ни была.

На закуску гостям у Марии в погребе всегда наготове и капуста квашеная, и огурцы соленые, и яблоки моченые. В мазанке квас киснет, не то, что городской – чистый, ядреный, ничего нет лучше жажду утолять в жару или вечерком с устатку хлебнуть. В клевушке приготовлена мука пшеничная на тесто для стряпни. Что за праздник без пирогов да ватрушек?

Молодую картошку с переднего огорода – там Мария старается всегда пораньше посадить в начале мая – она отведает с огурцами малосольными уже на Петров день, в крайности, на Казанскую. А на Ильин день, к приезду гостей молодую картошку уже можно вовсю копать.

ПО СТАРИННЫМ РЕЦЕПТАМ

Пока силы были, Мария каждое лето к приезду гостей ставила домашнее пиво. На своем хмеле. Он раньше рос на огороде в углу. Вились по слегам к самому небу его длинные плети. Чудное растение. Воткнешь палку в землю – поползет молодой стебель прямо к ней. Как чует, в какой стороне есть опора? В начале осени оббирала хмель и раскладывала на подоловке сушить. Потом в мешочки его собирала и подвешивала к перекладине под крышей. Аромат терпкий держался всю зиму.

Кто сейчас помнит рецепт этого душистого напитка – домашнего пива?

Хлопот с ним было немало, два дня провозишься. Для приготовления солода надо сначала рожь прорастить в ростильнике – самодельном ящике где-нибудь под кроватью. Насыпать кучей рожь, водой поливать. Появятся ростки, переплетутся все, с трудом потом растормошишь. В пророщенных зернах появится сладость. Потом надо откинуть рожь на печи, чтобы малела два-три дня. Бордовая сделается.

Пробовала как-то Мария из ячменной муки пиво сварить – получилось светлое, но ржаное темное все же вкуснее получается. Солод имеет вкус сладкого пряника с корицей. Нужна еще сечка из ржаной или ячменной соломы. Ее нарезали на соломорезке. Крутишь рукоять, и круглые серпы измельчают солому. Сечку смешиваешь с солодом, укладываешь в корчаги, заливаешь ключевой водой – в селе самая чистая вода в желобе на Слободке, хрустальная, звенящая, с привкусом сладковатым, – и ставишь корчаги до следующего утра в печь.

Печь лучше топить дубовыми и кленовыми дровами, жар нужен крепкий, месиво должно хорошо пропариться. А поутру сливаешь густое, словно масло, сусло в ведра. Вкус темно-коричневой жидкости ни с чем не сравнить: прогоркло-сладкий, дубовой сухой корой отдает немного.

С корчаги можно согнать два ведра сусла, а если хочешь густого пива, можно и одно взять. К большому празднику. В кадку, в которой смешивают сусло с выпаренным в чугунке хмелем, опускают слепленную из муки и дрожжей головку. После этого надо дожидаться «зайчиков» – хмель всплывает и на поверхности образуется пена. Пиво поспевает.

Теперь надо через решето сцеживать и в бидоне молочном оставлять в мазанке на земляном полу для охлаждения. Молодое пиво хотя и сладкое, но еще не крепкое, а постоит день-другой – наберется крепости, приобретает настоящий пивной ядреный вкус. «Тебе этим пивом торговать надо, ни в одной фирме такого рецепта нет», — каждый раз советовали городские гости.

НА ФЕРМЕ

Много лет Мария на ферме проработала, ухаживала за откормочными телятами. Довелось ей участвовать и в постройке телятника, изготавливая вместе с подругами большие глиняные кирпичи – сырцы. На Банновке в яме месили глину, добавляя в нее резаной соломы. В середине ямы был островок, на котором стоял мужик и водил по кругу лошадь, тащившую деревянную месилку. Смесь укладывали в двойные формы, выставляли на солнце сушить.

Работы на телятнике было невпроворот. Мария с напарницей сами чистили помещения, получали фураж, таскали ведрами воду из колодца – не сразу трубы внутрь провели. Вилами по всему телятнику корм разносили. Сами ездили за травой на Моховое болото на лошади. Мария и сейчас с закрытыми глазами может лошадь запрячь, лошадей вот только не осталось в селе.

Косили траву вручную косами в лойках, куда комбайн не мог заехать. Ухаживали за телятами, как за детьми малыми. Старания не проходили даром – привес у их телят был самым большим в колхозе. Обеспокоило это начальство: зарплату-то надо большую выписывать. Начали им бычков из колхозного стада на откорм ставить. Телят родившихся стали отбирать – покрывали отел дояркам…

А у Марии с напарницей все равно привес хороший получался. Однажды на празднике урожая осенью стали всем премии выдавать: пастухам, дояркам, телятницам, а про Марию с напарницей, которые обеспечили самый большой привес и вывели фирму в передовые, забыли. Промолчали они, не стали жаловаться, налили по полстакана вина, запили горечь обиды. А потом песни любимые завели. У них и голоса-то звонче и чище многих были…

ДЕТСТВО ДАЛЕКОЕ

Отец у Марии Михаил был военным, поэтому его жене Елизавете и дочери приходилось ездить за ним по разным городам. В садик Маня пошла в Ульяновске, а в школу – уже в Казани. Квартира их располагалась в доме на Булаке.

Мария помнит, что жили они рядом с музеем, недалеко от Кремля. Она часто заглядывала в музей, девочку работники хорошо знали, пропускали просто так. В памяти из музейных экспонатов осталась лишь деревенская изба с печью, лавками, табуретками, кружевными занавесками на окнах и с неведомой ей тогда еще домашней утварью – чугунами, кадушками, бадьями, ухватами… Думала ли городская девочка, что вскоре придется ей вникать в деревенское домашнее хозяйство и что все эти чугунки, сита, сковородники станут родными на всю последующую жизнь?

Началась война. Отец ушел на фронт, и все четыре года от него не было ни одного письма. Никакой весточки.

В Казань стали поступать раненые. Дом, в котором жила семья Марии, отвели под госпиталь, а жителей стали отселять. В городе у Ветлугиных не было ни знакомых, ни родных, поэтому было решено ехать на родину отца в дальнее село Ульянково. Училась Маня хорошо, могла бы поступить в институт, если бы не война. А так стала крестьянкой.

Жили они сначала у сестры отца в доме рядом с Миканиной горой. Внизу протекала речка Берля, которая по весне неожиданно превращалась в полноводную реку, вода во время разливов доходила до окон. Но зато и рыба водилась в реке, и купаться недалеко бегать. Потом к тетке вернулся с войны муж, и Елизавета с дочерью переселились на Верхнюю улицу в пустующий домишко.

В первое время, после приезда в село, Мария щеголяла в туфельках, таких ни у кого из местных девчонок не было. Но вот однажды поняла, что выросла из них, стали туфельки малы. Ни за что не хотела надевать лапти, плакала горькими слезами, не хотела идти в старинной обуви в школу. А зимой вместо сапожек на меху приходилось носить подшитые старые валенки. Куда было деваться?

Никогда не забыть Марии возвращения с войны отца.

Он вернулся осенним вечером сорок пятого. Не сразу его родные признали – похудел, осунулся, лицом потемнел. И не было на нем военной офицерской формы, как мечталось Мане, – она помнила довоенную выправку отца, его скрипучие кожаные ремни и начищенные до блеска хромовые сапоги. И в глазах не сверкали веселые искорки. И голос был не задиристый, звонкий, а тихий, приглушенный, будто виноватым себя чувствовал.

• Эти фотографии отец никому не показывал, кроме своих близких. К тем, кто побывал в плену, с подозрением относились. Однажды отца даже вызывали в Казань на Черное озеро, где располагалось управление НКВД. Но все обошлось.

К отцу пришлось заново привыкать. До войны Мане было всего пять лет, мало что конкретно она помнила, лишь отдельные эпизоды: веселый смех отца, их беззаботные игры, беготню по саду, улыбку озорную. «У тебя отцова улыбка и его серо-голубые красивые глаза…» — часто говорила мама. Она помнила сильные руки, поднимавшие и подбрасывавшие ее легко почти до небес, вальс с отцом у него на руках под патефон, блестящие ромбики на воротнике гимнастерки, черную шевелюру зачесанных тщательно назад густых волос, скрип начищенных до блеска сапог…

О своей военной судьбе отец мало что рассказывал, больше молчал. Лишь со временем, постепенно, Мария что-то узнавала по крупицам.

Попал в окружение. Вырвался. Воевал в партизанском отряде. Заболел тифом. Отправили его в госпиталь. Но вскоре город тот был захвачен фашистами. Михаил попал в плен. Отправили его, как и многих других военнопленных, в Германию. Работал у немецкого помещика батраком.

Мария видела отца изможденного, осунувшегося на фотографиях, которые он привез с собой. На одной – отец держит под уздцы лошадь перед каким-то сараем, на другой – гребет лопатой снег перед домом. Была еще и третья фотография. На ней отец стоит рядом с американскими военными, которые освободили его. «Уговаривали остаться на Западе, ехать в Америку, — как-то признался отец. – Пугали сталинскими лагерями, говорили, что нас считают на Родине предателями. Кое-кто из наших согласился, но я не сомневался ни секунды: что бы ни ждало на Родине, вернусь домой…»

Эти фотографии отец никому не показывал, кроме своих близких. К тем, кто побывал в плену, с подозрением относились. Однажды отца даже вызывали в Казань на Черное озеро, где располагалось управление НКВД. Но все обошлось.

Не забыть Марии послевоенные голодные годы. Лебеду сушили – ее много тогда росло повсюду, хорошо выручала, – молотили, высушенные семена мололи и из этой необычной муки пекли хлеб, добавляя горсточку муки для вкуса, когда имелась. Бывало, и из желудевой муки пекли хлеб, но он тяжелый получался, живот болел с него.

Каждый клочок земли не пропадал даром. На Нижних лугах сажали капусту, морковь, свеклу. Вместе со взрослыми работали и школьники. Председатель на свой страх и риск выделял из скудных колхозных запасов немного ржаной муки, из которой варили на воде заваруху, казавшуюся тогда очень вкусной. Сушили листы коневки – шли в дело и кленовые, и липовые, – толкли в ступе, варили похлебку, хотя наесться ею было невозможно, живот полный, а есть все равно хотелось. И крапива выручала, и картошка мерзлая полугнилая, собранная зимой в поле под снегом…

Семью спасла от голода корова-кормилица, которая была полноправным членом семьи. Ухаживали за ней, лелеяли, как могли. И до сей поры осталась привычка у Марии: пока корову не напоит – не накормит сама за стол ни за что не сядет, какой бы голодной ни была.

ОСЕННИЕ РАДОСТИ

К концу сентября огород пустеет, последней из овощей капуста остается – Мария выжидает первого морозца, который кочаны уплотнит, сделает хрустящими. Нижние листья – дряхолки скотине скармливает, все в дело уходит. Свекровь когда-то приучила. И свекольные, и подсолнуховые листья на корм у той шли, репу, бушму, редьку до последнего выращивала – они никогда не подведут, в любое лето уродятся…

Рубка капусты – последнее большое дело с огорода. В такой день Мария помочь устраивает, приглашает своих подружек. Часть капусты изрубят тяпками в корыте; моркови измельченной добавят, укропных пахучих зернышек и плотно уложат в кадку. Туда Мария положит крепкие кочаны разрезанные пополам да антоновские яблоки неповрежденные, сорванные осторожно с веток. После работы выставит Мария на стол работницам пирогов со свежей капустой, щей густых наваристых из печи достанет.

А наутро выйдет в огород к задним воротам – охватит душу смешанное чувство. Закончились летние хлопоты. Вроде все ладно: огород убран, сельница забита до отказа сеном душистым луговым. Бывалыча, много было лугов: на Моховом болоте, в Романском, на Шиланде, ходили косить и в дальние вражки: Дубровку, Кобыляков, Шахалово, Лонькино… Травы там было – коси – не хочу. Хватало всем соседним селам и деревням. Теперь распахали новые хозяева все прежние луга, а что толку? Места те низменные, болотистые, ничего не растет, кроме грубой травы. Остались лишь луговые обрывки по берегам оврагов, по обочинам, по ложбинам.

Поставлен и стожок про запас в саду. На весну. Картошка в подпол засыпана. За печкой плетени лука и чеснока висят, в мешочках сушеные яблоки резанные – начинка для пирогов. В кадушках в погребе заготовлена квашеная капуста и моченые яблоки, моркошка в песке зарыта, свекла сложена, банки с варениями и соленостями рядами стоят… Все свое, не покупное. Будет чем гостей встретить, никто врасплох не застанет.

ТИХИЙ ВЕЧЕР

…Пригнали стадо. Бегут дружной семейкой к родному двору овцы и ягнята с синенькими тряпочками-заметками на спинах, выхватывают жадно хлебцы из рук хозяйкиных. Мария замечает репьи на поседевшей от пыли шерсти баранов – не досмотрели сегодняшние пастухи скотину, упустили стадо на дикое поле…

Белянка спешит к свежей воде в колоде, напиться не может. Проходила буренка весь день, пропали, видно слепни, август уже настает. Утолив, наконец, жажду спешит в хлев на дойку – вымя тугое оттягивает, вот-вот струйки молочные польются по соскам.

Подоит Мария Белянку, угостит парным молочком кота Ваську, который дожидается сладкого угощения, примостившись рядом с коровой на порожке хлева. А там дойдет очередь и до птиц. Впустит Мария гусей во двор – загогочут те радостно при виде пшенички, которую хозяйка им в таз насыпала. Чудные: если завидят Марию на улице или голос ее где услышат – понесутся навстречу, размахивая широко серыми крыльями и гогоча во всю мочь.

Усядутся куры на седла. Под навесом на сухую солому улягутся овцы с ягнятами. Притихнут.

Успокоились все, накормлены, напоены. Можно по саду перед сном пройтись. Сова пролетела над верхушками яблонь бесшумно, ежик на тропу выбрался, спешит по своим делам. Кому отдых, а кому самая работа.

Стих ветер, погода наладилась. Теплынь. На западе зорька догорает. Хороший вечер.

Завтра будет новый день.

ОБ АВТОРЕ

Юрий Владимирович Мышев родился в 1957 году в кайбицком селе Ульянково. Окончил истфилфак Казанского пединститута. Живет и работает в Тетюшах. Преподает в школе историю и английский язык. Лауреат конкурса «Учитель года Татарстана – 2000», победитель конкурса лучших учителей Российской Федерации 2006 года. Занимается изучением истории родного края, участвует в археологических раскопках. Автор книги «Древний край Тетюшский» (2005). Регулярно публикует очерки по краеведению в «Республике Татарстан», федеральных журнальных изданиях и местной прессе.