Как уже сообщалось, недавно в Казани побывал президент Российской академии образования Николай Никандров. В эксклюзивном интервью нашей газете он высказал свое мнение по наиболее болезненным проблемам сегодняшнего образования.

— Николай Дмитриевич, вы — ученый, а мне не так давно довелось услышать мнение, что сегодня образованием рулят не ученые, а бухгалтеры. Как вы относитесь к этому тезису и, на ваш взгляд, насколько сегодня педагогическая наука влияет на то, что происходит в нашем образовании, на решения Правительства?

— Влияет меньше, чем хотелось бы. Хотя, думаю, это практически неизбежно. Наша молодая рыночная экономика сейчас находится в переходном периоде, и есть соблазн решать на рыночной основе не только экономические вопросы. Несколько лет назад вышла книга Джорджа Сороса «Кризис современного капитализма». Там он, сам успешный капиталист, пишет, что в науке, культуре и образовании не должно все решаться только рыночными методами. Но у нас сегодня есть попытка именно так регулировать и образование, и науку. Это не очень хорошо.

— Многие ваши научные работы посвящены педагогике высшей школы. На ваш взгляд, Болонский процесс все-таки больше благо или зло? Ведь бытует мнение, что двухуровневая система плохо влияет на качество вузовской подготовки.

— Болонский процесс — это не только двухуровневое образование. Основная его идея, причем давняя, — это сближение образовательных идей и систем разных стран, заинтересованных в сотрудничестве. И это я считаю большим благом. Почти во всех документах Болонского процесса было сказано в разных словесах одно: то хорошее, что есть в каждой национальной системе, нужно сохранять. Но как раз про это у нас часто забывают. Есть попытка слишком быстро привнести то, чего в нашей образовательной системе или не было никогда, или было очень давно. Только опыт покажет, насколько это хорошо. Если перейти на двухуровневую систему целиком и полностью, думаю, это будет все-таки плохо. Правда, сейчас в России этого все же не планируется, речь идет о том, чтобы сохранить уровень подготовки для ряда специальностей.

— Вы когда-то работали школьным учителем…

— Работал. Правда, недолго, больше вузовским преподавателем…

— И тем не менее вспомним: в советские времена, оканчивая среднюю школу, выпускник мог пойти хоть на филфак, хоть на физфак, у него были стабильные базовые знания по всем предметам. Сегодня у нас идет профилизация школьного образования, в итоге дети и непрофильные предметы практически не знают, и по профильным в старших классах вынуждены заниматься с репетиторами, чтобы подготовиться к вузу. В чем, на ваш взгляд, причина такого положения вещей? И каковы вообще перспективы нашего школьного образования — не станет ли оно в итоге платным?

— Ну, по идее и по высказываниям наших самых крупных руководителей, мы не должны перейти на платную школу, нам обещают, что основа бесплатного образования должна быть сохранена. Что на самом деле происходит? Общее падение качества образования сомнений не вызывает. Но это не потому, что учителя плохие. Вспомните: в девяностые годы прошлого века существовало устойчивое мнение, что образование не нужно. Достаточно уметь разными путями зарабатывать деньги, и потом ты, а то и твои дети, будете успешно существовать — без всякого образования. Что, в принципе, не было таким уж неправильным — действительно, человек, которому удалось в те годы «сделать» большие деньги, мог вполне обеспечить и себя, и семью до скончания веков.

Слава богу, примерно в конце девяностых начался все-таки перелом, пришло понимание, что успех должен быть связан с образованием. Но выросло целое поколение, которое этого не понимало. А раз нет мотивации, то и учения хорошего быть не может. Вот базисная причина ухудшения качества образования. Плюс, конечно, ухудшение материального положения учителей и преподавателей. Я думаю, все это постепенно должно выправиться. Но, увы, разрушить все можно быстро, а восстановить гораздо труднее, это требует больше времени.

— А как вы относитесь к тому, что сегодня много говорят о сокращении вузов, а школьников все больше ориентируют на рабочие профессии?

— Здесь как раз рыночные методы являются самыми главными. Простейший анализ показывает, какие специалисты нам на самом деле нужны. Но я решительно против того, чтобы сокращать вузы просто так, руководствуясь исключительно математикой — вот у нас есть столько-то вузов, а должно быть в десять раз меньше… Есть система лицензирования и аккредитации, и надо ее строго применять. Добиваться от вузов выполнения существующих требований. Если не выполняют — закрывать. Но если человек при явном перепроизводстве юристов все-таки хочет получить юридическое образование и готов за это платить, он должен иметь это право. К тому же если абитуриент знает, что после какого-то вуза — неважно, государственного или нет — выпускники успешно устраиваются юристами в солидные фирмы, он вправе полагать, что там дают образование, которое востребовано даже при общем перепроизводстве таких специалистов…

— Еще одна сфера ваших научных интересов — вопросы воспитания в образовательном процессе. Воспитательная составляющая в нашей педагогике сегодня «провисает». На ваш взгляд, есть ли какие-то попытки выхода из этого кризиса?

— Конечно, есть. В спонтанном порядке они были всегда, потому что большинство учителей все равно понимали, что они так или иначе отвечают за результаты воспитания. Другое дело, что им руководители образования первых лет самостоятельной России говорили совершенно противоположное — вы, мол, учите, а воспитает общество, семья, церковь… На самом деле, конечно, образование (как это написано и в законе) — это воспитание и обучение в интересах человека, общества и государства. Сегодня положение с этой составляющей выправляется. Но, увы, повторюсь: в таких тонких сферах, как гуманитарная, прогресс достигается медленно.

— Не могу не спросить о вашем отношении к ЕГЭ…

— Отношение спокойное. Правда, вопрос нуждается в некотором уточнении. ЕГЭ как идея возник в России примерно сто лет назад. Иван Иванович Толстой, министр образования того времени, написал книгу «Заметки о российском просвещении», где среди прочего говорил о том, что решение — быть кому-то студентом или нет — должен принимать не университет и не школа, а специальная комиссия, которая по единой программе проводит экзамены во всех губерниях России. Потом эту идею, совершенно независимо от Толстого, развили в других странах, которые нас в этом смысле обогнали.

Что касается современного воплощения… ЕГЭ часто критикуют. В частности, говорится о том, что там бывают «глупые» вопросы. Но давайте оценим эту проблему простейшим математическим способом. Допустим, на вопрос есть два варианта ответа. Человек наудачу нажимает кнопку, и пятьдесят процентов угадывания ему обеспечено. Какой, казалось бы, ужас… Но если взять пять вопросов, взятых подряд, вероятность случайного правильного ответа будет уже одна вторая в пятой степени, то есть одна тридцать вторая. Это очень малая вероятность. Меньше, чем вероятность случайной неправильной оценки у «живого» преподавателя. Тот может плохо себя чувствовать — и есть вариант, что он занизит оценку. Девушка ему понравилось — может завысить… То есть привходящие, не имеющие делового значения факторы здесь могут сыграть роль. Тесты этого не умеют.

Конечно, нужно работать над нормальными тестами. Но надо помнить, что они составлены так, что-то лько один из десяти тысяч сдающих может получить сто баллов. Если эта цифра много больше, есть основания полагать, что тут что-то нечисто. Так что ЕГЭ хорош как один из способов для оценки общей успеваемости в школе, как фильтр между школой и вузом. Подчеркиваю: один из, но не единственный. Единственным он быть не может.