– Елена Михайловна, распишитесь, пожалуйста…

Студенты-заочники то и дело заглядывают в кабинет проректора Елабужского педагогического университета Е.М.Шастиной. Возраст у студентов, понятно, разный, но большинство из них по виду мало отличаются от хозяйки кабинета. Я жду, когда она освободится, и праздно размышляю о том, что в нашей стране традиционно звания доктора наук заслуживают не только защитой диссертаций, но и сединой, а Елена Михайловна не вписывается в эту традицию. Хрупкая фигура и светло-каштановые волосы по плечам, большие, стального цвета глаза, которые в минуты волнения становятся почти черными, дополняют впечатление. Есть в ее внешности что-то немецкое. “В Германии, наверное, Шастину принимали за свою, тем более что она свободно владеет немецким языком”, – подумала я.

– Нет, чаще меня принимают за полячку, – смеясь, отклоняет она мои предположения, и мы переходим к более серьезным темам.

– Елена Михайловна, недавно вы стали доктором филологических наук, а темой вашей диссертации было творчество австрийского писателя Элиаса Канетти. Несмотря на то, что он был лауреатом Нобелевской премии, это имя и теперь не назовешь широко известным, а лет десять назад тем более. Что побудило вас углубиться в его творчество?

– Действительно, одна из первых статей об этом писателе, которая попалась мне на глаза, так и называлась: “Незаслуженно забытый лауреат Нобелевской премии”. Это был 1994 год. Я как раз собиралась на стажировку в Германию по линии Немецкой службы академического обмена (ДААД). К тому времени я защитилась по теоретической грамматике немецкого языка, работала старшим преподавателем в нашем вузе и вовсе не думала о докторской. Просто чужой язык – это всегда тайна. Пока не вольешься в ту среду, где говорят на нем, всех секретов так и не разгадаешь. Вот ради такого общения я и обратилась в ДААД. А меня спросили, над чем конкретно я собираюсь работать. И хотя я уже обнаружила, что в библиотеках практически ничего нет, кроме перевода на русский язык романа “Ослепление”, за который Канетти и получил Нобелевскую премию, все же назвала это имя. А когда и в Германии не заметила особого восторга по поводу своего выбора, то поняла, что Канетти прочно забыт. Но с тех пор многое переменилось. Сейчас в мире чуть ли не бум Канетти, хотя, конечно, это не Браун и не Акунин. Это интеллектуальное чтение.

– Может быть, в свое время существовал запрет на этого автора?

– Тут нельзя сказать однозначно. Да, когда в 1938 году армия Гитлера вошла в Вену, Канетти эмигрировал сначала в Париж, затем в Лондон. В это время его роман “Ослепление” был издан не только на немецком, но и чешском языке. Вплоть до 1972 года длился лондонский период жизни писателя. Трудом всей жизни назовет он изданную сначала в Лондоне, а затем в Нью-Йорке книгу “Масса и власть”. И все эти годы Вена не отвергала, а, напротив, гордилась своим сыном. Канетти родился в Австро-Венгрии, но лишь в семилетнем возрасте мать перевезла его в Вену и начала обучать немецкому языку. Болгарским, староиспанским, английским и французским языками он овладел раньше, чем прославившим его немецким.

– За что роман “Ослепление” получил столь высокую оценку?

– Канетти, как и Музиль, Кафка или Брох, создал художественный мир, типичный для австрийских писателей. Тема власти исследуется ими особенно пристально.

В романе “Ослепление” все пять героев олицетворяют собой власть. Один – властелин библиотеки, другой – своей квартиры, третий одержим мечтой о власти в шахматном мире и так далее. Автор обозначил тревожные тенденции века…

– Для работы по своей теме вы много раз выезжали за рубеж?

– В общей сложности у меня было пять поездок. Работала в научных библиотеках Бохума, Марбаха, Мюнхена, была в Цюрихе в архиве Канетти и на кладбище, где известный писатель покоится рядом с не менее известным ирландцем Дж. Джойсом. Мне помогали “мои немцы”, как я их теперь называю. Это специалисты по Канетти, работники архива – необычайно гостеприимные люди. Они же заочно познакомили меня с дочерью Канетти – Иоганной, которая по электронной почте дала мне согласие на использование стихов отца из архива Центральной библиотеки Цюриха. Дело в том, что по желанию писателя его личный архив был частично открыт лишь в 2002 году, а я в это время уже больше не ездила туда и только переписывалась.

– На ваш взгляд, Нобелевская премия дана Канетти действительно за лучшее произведение? Глобальность темы, ее политический смысл порой перевешивают в оценках столь серьезного уровня. Скажем, многие любители творчества Бориса Пастернака считают его поэзию более высокохудожественной, чем роман “Доктор Живаго”, также удостоенный Нобелевской премии.

– Сравнение с Пастернаком мне кажется очень уместным. Я с таким наслаждением читала “Заметки” Элиаса Канетти! Нашла множество перекличек с “Опавшими листьями” и “Уединенным” Василия Розанова. Помните, его на первый взгляд безыскусные рассуждения типа: “Без молитвы жить нельзя. Без молитвы – безумие и ужас. Но это все понимается, когда плачется… А кто не плачет, не плакал, – как ему объяснить? Он никогда не поймет”?

Подобные “вздохи, получувства, полумысли” присущи и Канетти. Уверена, что его произведения в переводе на русский язык пользовались бы популярностью в нашей стране.

– Ваш родной дядя, писатель Станислав Романовский включен в программу детской литературы, изучаемой в педагогических вузах России…

– Да, критик Н.Бейлина сказала по этому поводу так: “Есть такая гора, под ней город Елабуга с домами, новыми и старыми, Кама – река с пароходами, луга с озерами. Для детской литературы этот край молчал-молчал, да и открылся в рассказах Станислава Романовского”.

Конечно, детские рассказы Станислав Тимофеевич писал с любовью, но человеком он был всесторонним. Работал не только в литературных газетах и журналах, но и в Третьяковской галерее. Причем ему поручали проводить наиболее ответственные экскурсии. Именно знание библейских текстов, так поразившее поэта Арсения Тарковского, сблизило его с моим дядей. Он называл Романовского “человеком с клинописной памятью” за то, что тот мог целыми страницами наизусть читать “Песнь песней”, “Апокалипсис”… А пьеса по повести Романовского об Андрее Рублеве до сих пор идет в некоторых театрах России.

– Если о Станиславе Тимофеевиче мы, елабужане, хоть немного да знаем, то сын его, Андрей Станиславович, пока еще в тени. А ведь тоже наш земляк… Лично я случайно обратила внимание на это имя, когда смотрела фильм по его сценарию “Золотой век”.

– В Елабуге Андрей жил всего лишь до двухлетнего возраста. В основном он москвич, конечно. С Елабугой его связывают корни предков и наше родство. В издательстве “Белый город” вышли две его книги: “Батальный жанр в русском искусстве” и “Академизм в русском искусстве”. Это роскошные подарочные издания. 300-страничный текст очерков по истории культуры к альбому “Россия” также принадлежит перу Андрея Романовского.

– А кино – это его профессия или увлечение?

– Он выпускник сценарного факультета ВГИКа, по его сценариям снято несколько документальных фильмов – о Мейерхольде, адмирале Нахимове, сериал к 60-летию Победы, показанный по телевизору (за кадром читал Василий Лановой), а также художественный фильм начала 90-х годов “Ваши пальцы пахнут ладаном”. Допускаю, что я знаю далеко не все, видимся мы редко, но у меня очень нежные чувства к моему двоюродному брату.

– Мне хорошо известно, что писательский дар есть и у вашей матушки. Доводилось почитать несколько самиздатных рассказов Вероники Тимофеевны, а в местной печати время от времени появляются ее лаконичные, но образные зарисовки о друзьях молодости. Говорю об этом, чтобы подчеркнуть вашу принадлежность к роду литературно одаренных людей. Вот и вы, Елена Михайловна, возможно, когда-нибудь все же возьметесь за перевод открытого вами заново нобелевского лауреата…

Марьям ЛАРИНА.