Памятники требуют не только внимания, но и соблюдения технологий

Профессия реставратора, может быть, не самая публичная, но сегодня, безусловно, одна из самых востребованных. По крайней мере, у нас в Татарстане, переживающем в определенном смысле эпоху реставрации. В рекордные сроки возрождаются к жизни даже те памятники, дни которых, казалось, уже были сочтены.

Это не может не вызывать позитивных эмоций у людей, которые десятилетиями со слезами на глазах наблюдали, как приходят в запустение и разрушаются, скажем, уникальные памятники деревянного зодчества Старо-Татарской слободы в Казани. Однако у самих реставраторов нынешние ударные темпы «воскресения» объектов историко-культурного наследия, как ни странно, особой эйфории не вызывают. И прежде всего у тех специалистов, которые в свое время прошли классическую школу реставрации. Сегодня таких людей не так уж и много, и авторитет их неоспорим. В полной мере это относится и к моей собеседнице – казанскому архитектору-реставратору Ирине Аксеновой, в чьем послужном списке около 50 реализованных в нашей республике проектов реставрации памятников истории и культуры. Среди них – Петропавловский собор, здание Казанской мэрии, театр оперы и балета им. М.Джалиля, часовня Покровской церкви в Елабуге и многие другие.

– Ирина Александровна, думается, самое время вспомнить, что это вообще такое – классическая реставрация и где, если не секрет, вы соприкоснулись с ней впервые? Ведь насколько я знаю, вы заканчивали Санкт-Петербургскую академию художеств как архитектор.

– В академии нам дали такую хорошую базу, что дальше можно было пойти работать в любом направлении и самореализоваться. Волею судьбы оказавшись в Казани, я попала в область реставрации. Какое-то время мой рабочий стол стоял в алтарной части Петропавловского собора, там и начиналась моя классическая школа в плане постижения профессии. А самый первый мой объект – усадьба Боратынских. Посчастливилось встречаться с ныне покойной Ольгой Архиповной Ильиной, правнучкой поэта, и сегодня эти материалы продолжают помогать в том процессе полноценной реставрации, который наконец-то начался. А тогда, тридцать лет назад, это было только первое прикосновение.

– Если сравнивать то и нынешнее время, изменились ли какие-то прин-ципиальные подходы к реставрации?

– Сейчас специалисты более решительно берутся за памятники. Это и понятно. За прошедшие годы мы потеряли значительную часть историко-культурного наследия Казани, и если появляется возможность сохранить хотя бы то, что осталось, упускать такой шанс нельзя. И почти как в прежние совдеповские времена, когда пятилетку выполняли за три года, сегодня объекты культурного наследия сдаются к каким-то крупным событиям – к тысячелетию Казани, Универсиаде… С одной стороны, это хорошо, поскольку выделяются какие-то дополнительные средства, на которые можно реально что-то  сделать. А минус в том, что когда появляются большие средства, то, как показывает практика, возникают всякого рода искушения, и в итоге мы теряем больше.

Памятники требуют к себе внимательного, кропотливого и технологичного обращения. А за три месяца или полгода сделать полноценную реставрацию практически нереально. И сегодня я очень беспокоюсь за судьбу многих объектов, отреставрированных именно в таком режиме. Потому что классическая реставрация предполагает в первую очередь серьезные предварительные исследования, а потом уже реализацию проекта с соблюдением всех реставрационных технологий. Все это требует времени. Иными словами, если красить стены по сырой каменной кладке или штукатурке, то и результат будет соответствующим.

– А вы можете назвать примеры классической реставрации из своего личного опыта?

– Самый значимый, я бы даже сказала, судьбоносный для меня объект – это Татарский академический театр оперы и балета им. М.Джалиля, памятник архитектуры нео-классицизма. В 1998 году мы начали его исследование, и в 2005-м реставрационные работы были завершены. Довольно много времени ушло на поиски архивных материалов. Дело в том, что театр начали строить еще до войны по проекту архитектора Скворцова, а завершал строительство после его смерти выигравший конкурс Исмагил Гайнутдинов уже в послевоенное время, и многие его авторские идеи остались нереализованными. Воплотить их удалось именно в ходе реконструкции театра. Это, в частности, росписи потолков, резьба по камню, ганч (резьба по гипсу на зеркале. – Прим. ред.). И хорошо, что у нас было восемь лет, а не полгода или год, как, например, при реставрации Большого театра. Я встречалась с московскими коллегами, и от многих вещей они просто в шоке…

• Ирина АКСЕНОВА, архитектор-реставратор, директор Дома-музея В.Аксенова:
  – За три месяца или полгода сделать полноценную реставрацию практически нереально. Классическая реставрация предполагает в первую очередь серьезные предварительные исследования, а потом уже реализацию проекта с соблюдением всех реставрационных технологий.

Еще один знаковый для меня объект – братский корпус Спасо-Преображенского монастыря в Казанском Кремле, конец семнадцатого – начало восемнадцатого веков. Памятников такого рода осталось всего ничего – единицы. Здание стояло без крыши более пяти лет и находилось в таком состоянии, что его собирались попросту пустить под бульдозер. Но мне все-таки удалось его отстоять. И сегодня, скажу без ложной скромности, оно радует глаз. Там тоже было много интересных находок, но прежде всего это была колоссальная профессиональная школа.

– Знаю, что вам сейчас приходится тесно контактировать с так называемыми частными инвесторами. По-вашему, что это за люди и зачем им памятники?

– Честно говоря, сожалею, что государство оставило на произвол судьбы те памятники, которые сегодня идут с молотка практически за копейки. Бывает, что они достаются людям, мало представляющим, что такое культурное наследие. Типичный частный инвестор – это человек, который минимальными средствами хочет получить экономически прибыльный результат. Такие понятия, как интеллектуальная прибыль или моральные дивиденды, этих людей мало мотивируют.

Но, к счастью, бывают исключения. Взять, к примеру, дом Карла Фукса. Ему тоже долго не везло с инвесторами, но сейчас этот памятник в очень хороших, надежных руках. Это тот редкий случай, когда соблюдаются все технологии, когда человек искренне болеет за памятник. Он с утра до вечера на объекте и, наверное, уже сам мог бы работать реставратором. Когда мы только начинали исследования, собственник в хорошем смысле слова замучил меня своей дотошностью. Понятие исторического образа для него не чуждо, и человек не жалеет ни времени, ни средств для полноценной реставрации памятника.

– Можно ли сегодня в принципе говорить о казанской классической школе реставрации?

– Разумеется, такая школа существует, и многие ее представители сегодня являются экспертами всероссийского масштаба. Другое дело, что в нынешней ситуации, когда так массово взялись за остатки памятников и, самое главное, на их реставрацию находятся деньги, появилось и много желающих эти средства освоить. Конечно, есть энтузиасты, которые независимо ни от чего выполняют свою работу профессионально и качественно. Вместе с тем появились как бы реставраторы, чаще молодые, которые уверенно воплощают свои фантазии, в результате чего утрачивается аутентичность памятников, а иногда и сами памятники. Венецианская хартия гласит: «Там, где начинается гипотеза, заканчивается реставрация».

– Кроме того что вы яв­ляетесь членом экспертных советов Министерства культуры и фонда «Возрождение», сегодня вы также входите в состав градостроительного совета нашей столицы. Нет ли у вас ощущения, что мегаполис все-таки наступает и со временем мы можем окончательно утратить то, что вы называете «ментальностью старой Казани»?

– Действительно, на градсовете довольно часто рассматриваются проекты, которые должны осуществляться в центре города, в охранной зоне. И суть этих проектов настолько амбициозна, что там не соблюдаются элементарные этические и профессиональные регламенты, предусмотренные для районов исторической застройки. Потому что амбиции архитекторов оказываются сильнее и выше их понимания ценности исторически сложившейся градостроительной среды. У некоторых из них, например, сложилось мнение, что улицу Карла Маркса в Казани можно и нужно преобразить: убрать, по их словам, «всю рухлядь» и поставить на ее месте современные высотные безликие объемы. На мой взгляд, это то же самое, что и попытка «продавить» строительство газпромовской башни в историческом районе Охты в Санкт-Петербурге, но только в другом масштабе.

– Тем не менее то, о чем вы говорите, уже происходит. Достаточно вспомнить «замороженные» Президентом высотки в центре Казани. Но ведь эти проекты утверждались скорее всего на том же градостроительном совете.

– В том-то и дело, что до недавнего времени в составе градсовета практически не было людей, заинтересованных в сохранении исторической городской среды. Да и сегодня, когда заходит речь о необходимости сохранения ментальности старой Казани, кворума по данному вопросу не набирается, и приходится почти в одиночку отстаивать свою позицию.

У нас есть разные категории памятников – федеральные, республиканские, городские. А есть так называемые средовые памятники. Возможно, они не имеют каких-то ярко выраженных признаков, которые могут стать предметом охраны, но именно эти объекты непосредственно формируют облик Казани. Так вот, эта категория памятников сегодня абсолютно беззащитна. Яркий тому пример – недавно снесенный в Казани Дом культуры медработников. В официальных документах он числился как средовой, градообразующий объект, хотя на самом деле это образец классицизма, и лично мне удивительно, что органы охраны не заметили в нем признаков памятника.

– Ирина Александровна, не могу не спросить о Доме-музее Василия Аксенова, где, собственно, мы и беседуем. Вы являетесь не только автором проекта его реставрации, но и директором. В силу этого многие до сих пор думают, что Василий Аксенов – ваш родственник. Так почему все-таки вы решили остаться в доме Аксенова?

– Время имеет свойство не только быть скоротечным, но и трансформировать наш опыт, извлекать из его количества новое качество. И тогда случаются метаморфозы! Вот и я ощущала неполную свою реализованность. Как будто передвигаясь во времени, только едва касаюсь его, каждый раз хотелось чего-то  большего. И тут так совпало, что мы познакомились с Василием Павловичем. Это было в оперном театре, на первом Аксенов-фесте. Помню, он вышел на сцену и сказал, что всю жизнь мечтал оказаться в театре, который начинал строить его отец (Павел Васильевич Аксенов в этот период был мэром Казани. – Прим. ред.). А я, как уже сказано, занималась реставрацией этого театра. Кроме того, тогда уже просочилась информация о том, что есть решение восстановить дом на улице Карла Маркса и подарить его писателю, чтобы он, приезжая в Казань, мог здесь жить и работать. И, естественно, у меня возникло желание поучаствовать в этом проекте. Тогда же, в театре я подошла к Василию Павловичу и представилась: «Здравствуйте, моя фамилия Аксенова, но я не претендую на роль детей лейтенанта Шмидта. Я – архитектор-реставратор…» На это слегка удивленный Аксенов сказал: «Ну что ж, видимо, сам Бог вас послал». И мы начали работать.

К сожалению, на открытие дома-музея Василий Павлович приехать уже не смог. Но до его болезни мы часто общались, и многое из обстановки дома было восстановлено по его воспоминаниям. Поэтому там каждая вещь на своем месте. Этот музей живой еще и потому, что большую часть мебели, предметов быта мы получили в дар от горожан. Им тоже захотелось поучаствовать в том, чтобы через этот маленький мир одной семьи сохранить частичку старой, уходящей Казани. К слову, в нашем музее уже снималось несколько историко-документальных фильмов – о жизни Тукая, Хади Такташа…

В ходе реставрации мы также решили отдать дань истории этого дома, известного как бывшая усадьба генерала Апехтина. Кстати, его родная сестра была супругой Карла Фукса (еще одно совпадение!), и есть версия, что знаменитый литературный салон Александры Фукс-Апехтиной начинался именно в этом доме. Так произошло свидание трех эпох – классической усадьбы XIX века (зал с колоннами), коммунальной квартиры тридцатых годов прошлого века и современности.

Это не просто музей, в первую очередь это – Дом. Гостеприимный казанский дом для интеллигенции всех возрастов. И мы стараемся поддерживать этот статус. Сегодня здесь можно встретить интересных и, самое главное, неравнодушных людей со всех концов света. В понятие «живой дом» я вкладываю также возможность продолжения традиций, но не в музейном, припыленном значении этого слова, а в смысле интеллектуального и творческого роста. Дом должен давать людям, особенно молодым, позитивный импульс – нравственный, духовный, чтобы, встретившись здесь, они испытывали желание жить и творить дальше. И если однажды из дома Аксенова уйдет молодежь, то, скорее всего, я тоже отсюда уйду.