Шестой по счету литературный фестиваль, посвященный 80-летию со дня рождения писателя, прошел 19-20 августа в Казани
Народный артист России, музыкант, композитор и поэт Андрей Макаревич на пресс-конференции в Доме Аксенова вспомнил:
– Первое, что сказал Василий Аксенов, когда попал в руины этого здания, что он хотел бы, чтобы здесь звучал джаз, читались проза и стихи, происходили выставки, встречались и выпивали нормальные люди. Я рад, что так все и происходит. Редко бывает в нашей стране, чтобы как задумали, так и получилось. Это большое счастье.
Думается, причина счастья и в том, что у нашего земляка, которого ныне многие без осторожной оглядки называют великим, по большому счету блестяще получалось и сбывалось все: устремления, поступки, мечты. Сложилась судьба – человеческая и писательская.
Перебирая страницы его биографии, приходишь к выводу о первопричине: это внутренняя свобода, которой сполна был наделен сын выдающихся родителей с трудной судьбой, протащившей их по гулагам. Еще в раннем детстве Аксенов пережил ужас отрыва от родителей и родных мест, костромской детдом, где впоследствии отыскал его родной дядя. А позже, в старших классах, при воссоединении с матерью, был Магадан. Опыт жизни там и в то время переоценить трудно…
Однако когда судьба отнимает у человека самое важное – родителей, малую родину, чувство безопасности, случается «обострение» свободы мысли и таланта. Именная аксеновская внутренняя свобода была получена как дар – взамен благополучия. Во времена, когда в искусство вторгалась, узурпируя его, идеология, он сумел стать художником, свободным в своем творчестве и поступках. И в конечном счете вернул благополучие, Родину, официальное признание. А верные друзья и благодарные читатели у него были всегда.
Куда клонится индифферент ваших посягательств?
По утверждению его друзей, приезжавших в Казань, Василий Павлович не только сформировал мировоззрение нескольких поколений, но буквально «родил» некоторых из них как писателей и поэтов. Например, лауреата премии «Большая книга» писателя Александра Кабакова:
– Я рано захотел заниматься литературой и понял, что писать по-человечески в Советском Союзе нельзя. Можно Катаеву – он старый, заслуженный. Мертвым можно: Чехову, Толстому… А меня никогда не напечатают. Так я рассуждал в тринадцать лет. В то время появилась повесть Аксенова «Коллеги». Она вполне комсомольская, но… дочитал до эпизода, где пьяноватый инвалид говорит герою, что не может понять его поколение: «Чем вы живете? Вот вы, молодежь? Куда клонится индекс, точнее, индифферент ваших посягательств? Мы в вашем возрасте знали, что делать, мы насмерть стояли». Дочитал фразу и стал тем, кем стал. Аксенов абсолютно сформировал мою судьбу. Уже не сомневался, что можно писать человеческим языком и без парторга в центре повествования, без трагической любви между передовиком и передовицей производства. И это могут опубликовать!
В литературном плане он не был моим учителем, но родителем: иначе я бы не стал даже пытаться писать. То же самое может сказать Евгений Попов. Михаил Генделев так же относился к нему.
Мы никогда не говорили с Аксеновым о литературе. О литературных делах – другое дело. Как человек, обуреваемый гордыней, я не мог оказаться в свите, даже Аксенова. И он не сделал ни одного движения, которое можно было принять за приглашение в свиту. Мы просто дружили.
Дай русским мальчикам карту звездного неба…
Лауреат премии Солженицына и Новой Пушкинской премии Юрий Кублановский выстроил свою жизнь наперекор тому, что, быть может, было предначертано мальчику, родившемуся в Рыбинске, считает главный редактор журнала «Октябрь» Ирина Барметова. Судьба его связана с Аксеновым, с альманахом «Метрополь», с эмиграцией и возвращением домой.
– Для людей моего поколения, – говорит Юрий Кублановский, – Аксенов был писателем и личностью, которая во многом формировала мирочувствование. Как положительное, так и отрицательное. Я был мальчишкой, когда прочел его покаянное письмо, которое он написал, когда Хрущев на него набросился в Кремле. Я тогда бежал из Рыбинска в Москву к Вознесенскому и просил, чтоб он не поступал как Аксенов – не раскаивался публично. Вознесенский пообещал: я по его пути не пойду.
Когда узнал, что Аксенов меня разыскивает, удивился. Мы в семидесятых годах были в разных социальных позициях. После письма в защиту Солженицына я деклассировался, работал истопником в подмосковном храме. А он, советский классик, был на виду, хотя его и пощипывали. Помню встречу на ступенях Центрального телеграфа в Москве. Василий стильно одет, в длинном белом плаще, широкополой шляпе. Он тогда приехал из Америки. Сказал, что Иосиф Бродский готовит к изданию мою книгу, поделился планами по созданию самиздатовского альманаха «Метрополь». Предложил участие в нем. С этого началась новая страница моей жизни: познакомился с Фазилем Искандером, Андреем Битовым, Высоцкого слушал…
Создавался альманах в квартирке Евгении Гинзбург. Там жил поэт Евгений Попов из Красноярска, туда стал похаживать и я, посиживать на кухне. Про такие интеллигентские кухни можно сказать словами Достоевского: «Дай русским мальчикам карту звездного неба, и наутро они вернут ее исправленную». Вот этим мы и занимались.
Причудлива география моих встреч с Аксеновым. Уехал из Союза он, скоро пришлось и мне. Первый раз встретились в Милане на антикоммунистическом форуме, организованном Владимиром Буковским и Владимиром Максимовым. Потом Париж, Штаты, Франция, Комарово, «будка» Ахматовой, отремонтированная одним моим небедным другом. На открытии обновленной ахматовской дачи мы выступали, потом сидели на берегу залива… Это была последняя встреча. Надо ли говорить, как переживалось все, что связано с Василием? Он вошел в мою жизнь, когда мне было лет тринадцать – его книги стали ярким событием. А «Ожог», «Остров Крым» я читал еще в самиздате. Странно было читать в таком исполнении: кипа страниц с плохо пропечатанным машинописным текстом. Считал его классиком, вполне вписывающимся в совет-
скую литературную модель. Но Аксенов тогда уже решил заканчивать двусмысленное существование, свободное подпольно. С этим было связано и издание альманаха «Метрополь»…
Поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь…
Наверное, есть читатели, подзабывшие историю, о которой говорил Кублановский. А иным она еще незнакома.
На одной из знаменитых погромных встреч Хрущева с интеллигенцией Андрей Вознесенский сказал:
– Я, как и мой великий учитель Владимир Маяковский, не член партии…
Дальше собирался сказать, что, несмотря на это, он всей душой, всем сердцем с партией. Но взрывной Хрущев не дождался продолжения:
– Ах, не член? Не член партии? Да?.. И гордишься этим? Так на тебе паспорт, езжай к своим заокеанским друзьям!
Василий Аксенов на той же трибуне начал с того, что его отец, старый коммунист, отсидел 17 лет в лагерях… Хотел поблагодарить Хрущева за разоблачение культа личности Сталина. Но Никита Хрущев ждать конца фигуры речи не пожелал:
– А-а! Так ты мстишь нам за отца?!
Президиум в полном составе улюлюкал и материл его, продолжая травлю, а он только мог тупо повторять:
– Кто мстит-то? Кто?..
Ну а после он написал Никите Сергеевичу покаянное письмо.
Ныне лауреат премии «Триумф» писатель Евгений Попов поясняет:
– В жизни перед каждым Художником встает вопрос: прибегнуть к компромиссу или нет. Я знаю историю с письмом. Аксенов рассказывал, как умоляли его в журнале «Юность» Борис Полевой и другие: разгонят «Юность» из-за тебя, напиши! На колени падали. Все это было…
Евгений Попов взял на себя смелость написать в Оклахому Евгению Евтушенко, чьи сложные отношения с Василием Павловичем длились годами: не хочет ли тот что-то передать в Казань, куда друзья едут на 80-летие Василия Павловича? И Евтушенко откликнулся письмом, в котором уверил, что «не было ни мгновения в жизни, когда я его перестал бы любить. И как писателя, и как неотделимого от моей судьбы человека. Сына двух таких замечательных людей, с которыми я нежнейше дружил».
Евгения Гинзбург благоволила Евтушенко. Однажды в госпитале, где ей делали операцию, скрестила руки сына и Евгения, просила никогда не ссориться. Ей было бы приятно услышать, что Евгений говорит о ее сыне: «Он написал ряд гениальных произведений (…). Вместе с другими шестидесятниками Аксенов рассвободил мировоззрение нескольких поколений, и они ему, слава богу, как мы видим, благодарны».
На перекрестке «Пушкин-Высоцкий-Аксенов»
Прилетевший из США в Казань Вениамин Смехов, блистательный артист, режиссер и автор многих книг, на встрече с читателями и зрителями, в частности, сказал:
– Из того потока нечаянной радости, который случился в моей жизни: я соединил Пушкина и Высоцкого и уверен, что Васе от этого было бы хорошо. Высоцкий был для него очень дорогим существом. А Высоцкий и Пушкин соединяются понятием «тайная свобода»… А тайная свобода – это то, что сделал явным, не сумел скрыть в книгах и жизни своей Василий Павлович. Феномен прозы Аксенова в том, что она не расстается ни с музыкой, ни с поэзией – ни в одной своей строке или странице. Он и свою биографию строил по закону сюжета. Пушкинское «поклонник дружеской свободы» – это то, что распространяется на имя Аксенова. Так мало, а все объясняет. Спасибо, он остался вечно молодым, и щеголем!
Стиляга №1
Писатель и телеведущий Александр Архангельский говорит:
– Для меня Аксенов – не только книги, хотя книги в первую очередь. Аксенов еще образ, который он точно так же создавал, как художник лепит скульптуру и писатель строит текст. Он всегда помнил, что на него смотрят и каждый его жест имеет значение. Это был человек стиля, что на фоне советской писательской реальности невероятно, да и постсоветской тоже не часто. Писатель должен бормотать, косить глазом, чесать репу и, желательно, не убирать за собой посуду. Представить себе Василия Павловича в такой роли невозможно, потому что его образ – еще одно его произведение, которое точно войдет в историю культуры.
– Имя Аксенова неразрывно связано с понятием «стиляга №1», – добавил Александр Кабаков. – Если человек моего поколения знал, какие штаны и как надо носить, следовательно, его «сделал» Аксенов.
В годы оные словом «стиляга» клеймили. Но думается, что оно берет начало все-таки от слова «стиль». Василий Павлович Аксенов был человеком стиля во всем и до конца. Даже утром того трагического дня, когда он впал в кому, Василий Павлович (как рассказал Вениамин Смехов) не изменил привычке с утра постоять на голове, сделать пробежку. И все же очевидно, стильность «самого крутого мэна» среди интеллектуалов-шестидесятников заключалась, прежде всего, в ответственности за свое стояние в обществе; в поступках, в том числе тех, о которых рассказал литературный редактор Аксенова Виктор Есипов:
– Я хорошо его знал и, когда видел по телевизору, замечал, что там и на своей кухне он был одинаков, абсолютно естественен. А еще его точку зрения невозможно было изменить. Его хотели наградить, а в последний момент он узнал, что вместе с ним будут награждать человека, которого он не уважал. Аксенов позвонил, сказал, что отказывается от награды. Это было неприятно для московских властей, потому что заранее запланировали. Но он остался непреклонен.
Или случай, когда Сахаровский фонд давили и теснили. Директор просил подписать письмо в защиту фонда. Аксенов согласился при условии, что там будет указано, что до сих пор фонд финансировался одним олигархом. Как и было на самом деле. Но письмо вышло без этой фразы. Он был возмущен. Потребовал опровержения в «Новой газете» – в таком варианте Аксенов письма не подписывал!