А еще Леонид Любовский сравнивает ее с букетом, в котором важен каждый цветок
В эти дни в Казани проходит цикл мероприятий, в центре которых – творчество заслуженного деятеля искусств РФ и РТ, лауреата Государственной премии России композитора Леонида Любовского.
В афишу двух театров включены спектакли с его музыкой. Это балет «Сказание о Йусуфе» в Татарском академическом театре оперы и балета им. Мусы Джалиля и «Снежная королева» в Татарском театре кукол «Экият». Творческие встречи с композитором, отмечающим свое 75-летие, прошли в Доме-музее В.Аксенова, Литературном музее Г.Тукая, Национальной библиотеке РТ и Казанском музыкальном училище. В юбилейной афише также три концерта, главный из которых, симфонический, состоялся 29 февраля в Большом концертном зале им. С.Сайдашева.
– Леонид Зиновьевич, ваша афиша – на самый разный вкус. Как удалось сделать ее такой разнообразной?
– Мне многие говорили: «Как ты хорошо все организовал…» Но это все не моя инициатива. Предложений было даже больше, чем вошло в афишу.
В прошлом году у меня было много концертов-встреч за пределами Татарстана, в том числе в Москве. А нынче особое внимание уделил Казани. Слава Богу, наработал много. Есть что показать и о чем рассказать.
Мои встречи со слушателями проходят достаточно свободно. Всегда задают много вопросов. Конечно, на каждой встрече слушатель особый. Например, в Доме-музее Василия Аксенова интересовались моим литературным творчеством, а в музее Габдуллы Тукая на первый план вышли вопросы взаимодействия татарской и русской культуры.
На мой взгляд, музыка не может быть татарской или русской. Это как букет, в котором важен каждый цветок. Я с удовольствием слушал пластинки с китайской музыкой, когда работал над новой версией балета «Легенда о желтом аисте», задуманного когда-то Назибом Жигановым. Ни он, ни я не стремились написать китайский балет. Это невозможно! Важно, как мы услышали китайскую музыку. В конечном счете «Легенда о желтом аисте» – это своеобразный сплав музыки разных народов.
Я очень рад, что на концерте «Неизвестный Жиганов» музыку этого балета прекрасно исполнил оркестр La Primavera под управлением Рустема Абязова. Конечно, хотелось бы увидеть «Желтого аиста» на сцене. Им заинтересовался московский театр «Русский балет» под руководством Вячеслава Гордеева. Договорились, что наша республика берет на себя запись фонограммы музыки (в этом театре нет своего оркестра), создание декораций и костюмов, но пока премьеру пришлось отложить.
Среди своих учителей я особо почитаю Альберта Семеновича Лемана, Генриха Ильича Литинского и Назиба Гаязовича Жиганова. Они прививали нам дух новаторства, учили нас быть свободными. Когда я был студентом, класс композиции в Казани был интереснее, чем в Московской консерватории. Могу сравнивать, потому что два раза в месяц ездил в Москву. Я посещал одновременно два класса – Лемана и Литинского. Именно в Казанской консерватории мы слушали музыку, которая в то время не поощрялась, – весь западный авангард! Эти записи привозил в Казань Назиб Гаязович Жиганов. И сам слушал обязательно. Мы все были погружены в поиски нового музыкального языка, и я нахожу отголоски этого поиска, например, в творчестве Софии Губайдулиной.
– Но есть мнение, что Назиб Жиганов был человеком консервативных взглядов.
– В какой-то степени он таким и был. Но, будучи ректором консерватории, Жиганов понимал, что ничто не стоит на месте. Он убедился в этом на личном опыте, когда после Московской консерватории пришел в татарскую музыку с новым мышлением, с европейскими традициями.
– В марте зрители получат возможность еще раз увидеть ваш балет «Сказание о Йусуфе». Что значит для вас этот опыт?
– История создания балета «Сказание о Йусуфе» – это история кровавой работы. Репетиции проходили трудно. Причин было две: с одной стороны, высокая профессиональная планка, которую задал постановщик спектакля Георгий Ковтун, оказалась не под силу большинству исполнителей, с другой – полное неприятие музыки. Танцовщики, воспитанные на традиционной балетной классике и почти не знакомые с симфонической музыкой, не понимали, что от них хотят. И только благодаря энергии и энтузиазму Ковтуна пришло понимание музыки. Так же трудно приближался к задуманному оркестр.
Никто не верил, что из этого что-то получится. Только директор оперного театра Рауфаль Мухаметзянов верил. Действительно, такого балета в России больше нет. Сюжетно мы отошли от произведения Кул Гали, убрали все сказочное. Получилась философская притча. Размышление над вечным вопросом: что есть человек на этой земле…
Хорошо, что автором либретто стал поэт. Ренат Харис увидел в истории Йусуфа прежде всего поэтические образы, и надо было наполнить его поэтические фантазии музыкой.
Этот балет заставляет задуматься о смысле жизни. Не случайно одна из рецензий на него называлась «Балет как исповедь».
– В программу симфонического концерта вы включили Пятую симфонию, Концерт для скрипки с оркестром и Lacrimoza. Поясним для читателей: Lacrimoza – это часть реквиема, в переводе с латинского «трогающий до слез, скорбный». Известно, что это сочинение вы посвятили памяти Андрея Дмитриевича Сахарова. Читателям наверняка будет интересно узнать историю его создания.
– Как и тысячи сограждан, я узнал о Сахарове из статей, подвергающих разгромной критике его теорию конвергенции. А мне эта теория показалась разумной. Я также читал его конституцию, выступления в печати, слушал его выступления на съездах народных депутатов. И понял: Сахаров – великий человек, человек нового мышления. Его смерть так меня потрясла, что я не мог уснуть, пока не записал рожденную этим трагическим известием музыку. Так появилась Lacrimoza.
– А почему Пятая симфония, а не Шестая, например?
– Шестая исполнялась не так давно, а Пятая – для большого симфонического оркестра и органа – прозвучит в новой редакции, которую я сделал специально для юбилейного концерта.
Пятая симфония занимает в моей жизни особое место. Мне кажется, что профессия композитора имеет свои преимущества: в девяностые годы невыносимость происходящего подтолкнула думающую часть общества на поиски новых истин. Кто ушел в религию, кто в эзотерику и философию, кто – в бурную общественную жизнь. Я написал симфонию, в которой – и мои сомнения, и надежды, и вопросы, и поиски смыслов.
– Я слышала ее в декабре 1999 года, и до сих пор в памяти ощущения того концерта. Через всю мощь оркестра пробивался одинокий голос флейты. Эта музыка – как трудный поединок, в котором флейта сумела-таки укротить стихию хаоса… Это удивительно, но я словно видела музыку! Флейта представлялась мне одиноким человеком, мятущимся посреди жестокого и бездушного мира. Именно таким я помню вас, когда брала интервью в 1991 году. Вы тогда сказали: «Не до Баха, когда не знаешь, как прокормить семью». В сердцах вы предложили Верховному Совету Татарстана обменять диплом заслуженного деятеля искусств на деньги для проведения авторского концерта.
– Для меня тогда очень важна была премьера Пятой симфонии. А мне сказали: «Найдите четыре с половиной тысячи рублей для оплаты оркестра». Но где было взять такие деньги?
– Ваши сочинения исполняются во многих городах России, за рубежом. Вы стали лауреатом Государственной премии России. Как, кстати, эта премия отразилась на вашей жизни?
– По сути, никак. Конечно, материально стало получше. Я смог осуществить то, что хотел.
– А уважение со стороны коллег?
– В нашем деле, если разобраться, все эти прибамбасы – звания, премии – ничего по-настоящему не прибавляют. И без этого люди понимают, кто чего стоит. Не думаю, что музыканты уважали бы меня меньше, если бы я не получил Госпремию.
– Но все-таки есть внутреннее удовлетворение от того, что ваш труд так высоко оценен?
– Конечно. В прошлом году меня совершенно неожиданно пригласили с авторским концертом в Смоленск. Было приятно, что меня там знают. А буквально на днях я получил предложение от директора Львовской филармонии провести там авторский симфонический концерт.
Сейчас у меня есть возможность нормально жить и заниматься любимым делом. Это была моя давняя мечта. Я творческий человек, и уйти в себя – это самое большое наслаждение, которое может себе позволить композитор.
Я ушел из консерватории, которой отдал сорок один год своей жизни. Но полностью от педагогической работы не отказался. Студенты постоянно бывают у меня дома. Слушают музыку, консультируются…
В целом наша жизнь стала много лучше. Страна стала лучше.
– И тем не менее в 2012 году люди вновь вышли на площади…
– Человеку всегда нужно больше – больше прав, больше уважения. Только удовлетворив свои материальные потребности, он понимает, что есть еще духовное, и оно – выше. Самым богатым человеком на свете был Диоген. Помните, когда Александр Македонский сказал ему: «Проси, чего хочешь», философ лишь попросил его отойти и не заслонять солнце.
– Леонид Зиновьевич, в одном из своих очерков вы определили сущность профессии композитора так: он выражает мысли и чувства своего времени. Понятно, как это можно сделать с помощью слов. Но как это происходит у композиторов?
– Помните, в том же интервью 1991 года я говорил, что, как все, стою в очередях, чтобы отоварить талоны. У всех лица хмурые, злые… Но даже в это время в тебе звучит музыка. Это дает возможность смотреть на то, что происходит, как бы со стороны. Музыка – это бесконечный диалог композитора с самим собой. Он своего рода переводчик мыслечувствования времени. Он обнажает глубинные, недоступные разуму явления.
Я вспоминаю, как после исполнения моей Третьей симфонии секретарь обкома по идеологии строго спрашивал меня, что я хотел сказать своей музыкой? Больно подозрительными ему показались продолжительные аплодисменты публики.
Музыка легкая, развлекательная существует по другим законам. Это вид творчества, который имеет, безусловно, спонтанный характер.
– Вы ведь тоже работали в жанрах легкой музыки. Пишете музыку для детей. «Проделки Шурале» входят в программу старших классов музыкальных школ.
– К развлекательной в этом смысле я отношу и джазовую музыку, и музыку бардовскую, и вообще песенное творчество, которое уходит своими корнями в глубь веков.
Когда мы слушаем Баха, то должны понимать, что в его сочинениях огромный слой бытовой музыки того времени. А венская классика? Каких только интонаций там нет! Она говорит нам о времени, когда Вена была своеобразным «котлом» народов. Да и во времена Моцарта не было большого разрыва между музыкой легкой и высокой.
Как много людей проходит мимо классической музыки, не попытавшись понять ее! Вспоминаю Бориса Лукича Лаптева, известного профессора-математика. Он поздно пришел к классике – годам к тридцати, а потом признавался, что не может и дня прожить без нее. Музыка стала для него особым, идеальным миром, в котором можно найти и духовное удовлетворение, и внутреннюю гармонию. Он был удивительным слушателем.
– А много в Казани таких слушателей, как Борис Лукич?
– Думаю, сейчас уже очень мало. Уходят слушатели старшего поколения, а среди молодежи их немного. Молодежь слушает другую музыку.
Очень жаль, что сейчас музыка все чаще подменяется электронным суррогатом. Это своего рода музыкальные консервы, которые человек поглощает, не замечая подмены. Я говорил об этом еще в 1991 году. За двадцать лет мало что изменилось. Серьезная музыка фактически потеряла своего слушателя. Хуже того – она потеряла авторитет. И это плохо не только для музыкантов. Это плохо для всех. Слушая «попсу», молодой человек даже не понимает, как его унижают. А серьезная музыка, наоборот, обостряет чувство достоинства.
Мне довелось общаться со многими важными персонами, в том числе Борисом Ельциным, министром образования Андреем Фурсенко, министром культуры Александром Авдеевым. С Владимиром Владимировичем Путиным, когда нам вручали Государственную премию… И со всеми я говорил о необходимости полноценного музыкального воспитания детей. Не об уроках пения – это профанация воспитания. И не об узкопрофессиональном музыкальном воспитании – это мы делать умеем. Необходимо массовое музыкальное воспитание. Культура и воспитание – это те области, упускать которые преступно: от них зависит уровень цивилизованности общества.
На пути к рыночной экономике крушили все без разбора: и плохое, и хорошее. Публику сегодня кормят тем, что приносит деньги. В результате и в академическую музыку пришло такое понятие, как бренд. Нередко человек идет на концерт и ему неважно, что он там услышит. Он идет на бренд!
В то же время современный капитализм имеет мощные рычаги для поддержки и фундаментальных наук, и искусства. И чем богаче страна, тем ощутимее эта поддержка. Возможно, когда-нибудь и мы будем жить согласно этому принципу.
История музыки знает немало примеров, когда композитор уходил из жизни, так и не услышав свое произведение. Но ведь оно уже есть, написано, оно существует, и сознание этого приносит особое ощущение выполненного долга. Разве это не прекрасный стимул для творчества?