Юбилейный Шаляпинский оперный фестиваль открылся премьерой знакового произведения русского репертуара – «Евгением Онегиным» Чайковского. Как ставить «Онегина», особенно в России, где и роман, и оперу знает каждый, где ее интерпретаций за более чем 130 лет было превеликое множество? Этот непростой вопрос мучает каждого режиссера, кто обращается к бессмертному шедевру.

Многие боятся повториться, быть обвиненными в подражательстве и отсутствии свежего взгляда. Оттого возможны становятся теперь версии, где Онегина и Ленского связывают чувства более сильные, нежели дружба, а смерть провинциального поэта происходит не на дуэли, а «совершенно случайно», в результате «бытовой потасовки».

Режиссер Михаил Панджавидзе не боится оставаться в русле традиции. Он прямо говорит о своей приверженности классическому видению этого произведения, о верности пушкинскому духу, восхищается спектаклем Бориса Покровского 1944 года. Именно завет Покровского – искать и работать вглубь произведения, а не эпатировать публику – главный для режиссера. В спектакле Панджавидзе зритель не получит шока, которым так любит одаривать современная постмодернистская режиссура: здесь все узнаваемо и где-то даже наивно, но требует от публики совершенно иной работы. Режиссер предлагает зрителю проделать исследование внутренних состояний, чувств героев, причем не навязывает, а мягко подводит к этому.

В спектакле нет невообразимой «авторской концепции», поскольку у классической оперы таковая уже есть – концепция Пушкина и Чайковского. Профиль поэта, фрагменты его рукописей, проецируемые на все зеркало сцены, задают тон лирическим сценам: эпоха Пушкина, ее этика и эстетика, отношения, взгляды, позы, костюмы (работа Людмилы Волковой) – все оттуда, из возвышенности романтического театра, но это работает превосходно, поскольку абсолютно адекватно музыкальному контенту. Чистый, весенний мир радужных и в итоге утраченных грез сменяется после ларинского бала холодной зимой – не только сцена дуэли, естественным образом разворачивающаяся морозным утром, но и финальная встреча Татьяны и Онегина решена режиссером в зябком Петербурге, и даже картина великосветского бала в Северной столице – для главного героя отрезвляюще высокомерного, чопорного, ледяного. Удачная находка режиссера – возвращение Онегина «из дальних странствий»: грохочущий полонез с кринолинами предваряет встреча героя с русской столицей, с праздношатающейся публикой на Невском, с многоцветием масленично-ярмарочной толпы. Эта суета как бы призвана отрезвить героя не меньше, чем греминский бал: вот она, жизнь, идет, проходит мимо него, а он свой ошибочный выбор уже совершил…

Спектакль абсолютно современен в своем сценографическом решении (художник Игорь Гриневич). Когда открывается занавес в первой картине, то ты видишь «портик Станиславского», тот самый, до боли знакомый образ из великой постановки 1922 года, но это лишь некая реминисценция, воспоминание о том «Онегине». Казанский «Онегин» работает иначе – технологично, абсолютно по-новому: легкие, воздушные конструкции (огромные застекленные окна-двери и вертикальные белые панели) в сочетании с монохромными видеопроекциями позволяют за считаные секунды перестраивать сценическое пространство. Благодаря этому музыка не прерывается, достигается известный динамизм, и даже два антракта не помеха.

Музыкальное воплощение русского шедевра было доверено специалисту по Чайковскому Михаилу Плетневу. У маэстро абсолютно свой взгляд на любимого композитора, особенно удивили темпы: предельно замедленные в большинстве картин, они превращают хотя и романтическую, но все-таки весьма жизненную коллизию почти в медитативно-ритуальное действо. Иногда кажется, что музыка вот-вот вовсе остановится – но нет, Плетнев крепко держит все компоненты оперы, и ощущение, что все неминуемо рассыплется, оказывается ложным. Зачем это нужно маэстро, понимаешь в тех фрагментах, которые он делает не просто динамичными, но даже бравурными, а порой – взвинченными до истерики: контраст – вечная аксиома музыки, и владеет ею дирижер превосходно, выстраивая свою, неповторимую драматургию.

Это углубляет и укрупняет трагедию, держит твое внимание в колоссальном напряжении на протяжении всего спектакля. Но есть и издержки у такого подхода: певцам не всегда просто справляться с этим тягучим музицированием. Особенно это было слышно по Татьяне – Амалии Гогешвили из Московского музыкального театра имени К.Станиславского и В.Немировича-Данченко: ее серебристое лирико-спинто и ослепительная внешность невероятно подходят к образу пушкинской героини, но певице непросто держать большие длительности, особенно в верхнем регистре.

Безупречен Онегин мариинца Владимира Мороза: прекрасной выделки красивый лирический баритон отлично сочетается со статной фигурой, утонченной внешностью и так подходящей для Онегина несколько смешной псевдозначительностью в выражении лица. Сергей Скороходов, также солист Мариинки, удивил темным тембром и тяжеловатым для лирической партии Ленского голосом. Однако искренность его интонаций и абсолютная свобода верхнего регистра заставили полностью принять это решение образа юного поэта.

Старшее поколение мариинцев также порадовало. Константин Плужников необыкновенно ярко и с удивительным разнообразием нюансов спел куплеты Трике, продемонстрировав высокий класс и неувядающую форму. Лариса Шевченко была трогательна и вокально убедительна в партии няни.

По-настоящему удачна Ольга в исполнении солистки Театра Станиславского Елены Максимовой: ее медовое меццо отлично справляется с партией, а внешние данные и актерская игра соответствуют хрестоматийному образу провинциальной веселуньи. Неплохое впечатление оставила и ее коллега Ирина Гелахова в партии Лариной.

Несколько обескуражил Михаил Казаков (Гремин) – звезда казанской оперы и одновременно ведущий солист Большого театра. На родной сцене артист, похоже, почувствовал себя слишком уверенно и свободно, что не пошло на пользу делу – образ вышел чересчур пафосным, что касается пения, то оно изобиловало форсировкой, горловым призвуком, неуместными портаменто и подозрительной интонацией.

Порадовали коллективы театра имени М.Джалиля: оркестр, ведомый Плетневым, по-настоящему преобразился, играл тонко и качественно; не меньшее впечатление оставил и хор (хормейстер Любовь Дразнина), у которого красивый молодой звук, слаженность звучания и баланс между партиями.

В целом впечатление от фестивальной премьеры – колоссальное: театр нашел адекватное решение для запетого шлягера, представив оперу свежо, но в рамках традиции.

Москва – Казань.