Год назад не стало известного писателя Диаса Валеева

«…Пока мы на Земле, мы не должны считать себя побежденными. Каждый миг жизни – это бой, который мы должны выиграть. Бог призвал нас сюда для большой работы по совершенствованию самих себя и мироздания. Свою долю труда, соразмерную с моими силами, в это дело я внес. Остальное за вами. Рай на Земле надо обустраивать и обустраивать. Но и для негромких побед в этой вечной для человечества работе нужна удача – всегда и всем. Этой удачи я вам и желаю…»

(Из завещания Диаса Валеева, 4 июня 2005 года)

Пронзительно холодны, темны, наполнены запахом умирающих листьев, криками совы, блеском далеких звезд – ночи в Висконсине в конце октября. Еще цветут розы, хризантемы и петуньи, но цветение их уже обреченно, печально, безнадежно: в любую ночь может ударить первый мороз; он превратит цветы в жалкие ошметки, расквасит жизнерадостные желтые хеллоуинские тыквы и утром засверкает торжествующе серебряным инеем на поблекшей траве.

Осень – пора умирания. Умирать, уходить из этого мира нужно осенью – так всегда думала и думаю я, вспоминая иногда о неизбежности смерти.

Я жгу осенние листья. Мои собаки радостно носятся вокруг с корявыми палками в пасти. Как сладостно-печален запах этого костра. И вдруг – телефонный звонок. Долгий, настойчивый. Для американских друзей – слишком поздно. Для России… там глубокая ночь. И еще не взяв трубку, я все понимаю… Голос мамы: «Папа умер…»

Черная-черная ночь 31 октября 2010 года. Яркие звезды. Запах костра. Тысячи и тысячи километров, разделяющие нас, – там, на другой половине планеты Земля, где уже восходит солнце, вечное и равнодушное, лежит мой отец – нет, лежит лишь тело его… Ибо он уже не там, где мы все, он уже за гранью нашей убогой, обыденной, суетной жизни – думаю я, глотая слезы: быть может, он жалеет нас, наивных, так цепляющихся за нашу быстротечную действительность.

Каждый раз, посещая Казань в последние годы, я прощалась с отцом… навсегда. Тень смерти, небытия здесь, на улочке возле Чеховского рынка в Казани, с ее каждодневной суетой уже витала над ним. Мне казалось, что он давно уже ушел, улетел, и ничто уже не связывает его с этим пошлым, скучным и таким предсказуемым миром.

…Холодный мартовский вечер 2010 года. Мое последнее прощание с отцом. Не знала. Надеялась, что еще не последнее. Но душа, нутро разрывались от безжалостного предчувствия. Он спустился вниз, вышел на улицу, и это далось ему нелегко – он тяжело дышал, в глазах его застыла боль. Он улыбался. Своей непобедимой прекрасной улыбкой. «Не переживай, не беспокойся о нас. Пиши только, только не бросай творчество», – это были его последние слова, сказанные мне.

Такси уносило меня от них, от моих самых близких и любимых людей. Что-то трещало и пело – современная российская попса. А потом… под знакомый до боли стук колес проплыли призрачно во тьме Казанский Кремль, башня Сююмбике, маслянистый блеск реки, Аракчино, Юдино, Займище…

Займище… Я помню отца другим – молодым, красивым, стройным, смуглым, с белозубой улыбкой. Он, казалось бы, писатель-белоручка, сумел перестроить целый дом! Прошло уже лет 30 с тех пор – а дом так и стоит, спроектированный и построенный папой.

…Еще тоже молодой, синеглазый, но уже седой – приезжал в Займище несчастный и талантливый поэт Юрий Макаров. Читал стихи, завывая, как и положено Поэту:

Впусти весну,

      как божью Благодать!

Она войдет, призывна

      и тревожна,

заставит скарб

      дорожный собирать,

чтоб бросить быт,

      заносчивый и ложный.

Ушел бы я

      за тридевять земель,

Да нет добрей земли

      моей родимой!

Мне не прожить

      и дня с чужой любимой,

Я лучше сиротой войду

      в родную дверь.

(Много позже отец, единственный из современников Юрия Макарова, соберет, отредактирует, найдет спонсоров и издаст несколько сборников его стихов.)

А в день рождения отца, 1 июля, мы с сестрой Динкой  старательно набирали полное ведерко черной сладкой «владимирской» вишни. Это было очень старое дерево, оно сочилось темно-золотой прозрачной смолой, и под ним мы выстроили наш уютный «штаб».

Не ведая мук отца, его борьбы с несправедливостью, мы, дети, в те годы были просто счастливы – его присутствием, его участием в нашей незамысловатой жизни.

…Его появление на свет загадочно и таит нераскрытую тайну – телега, дорога, деревня… Его уход также странен, необычен и смел: он не остался на унылом кладбище в обществе тысяч мертвецов. Он стал пламенем, стал белой легкой пылью, он взлетел в бездонное небо над великой и древней рекой.

Яркий, дерзновенный, талантливый, страстный – он пришел в наш мир и жил в нем, как настоящей боец, держа удары судьбы, он пытался сделать этот мир совершеннее, он не предавал (предавали его), он защищал обиженных, искренне радовался каждому новому таланту, он был чужд зависти… он был великим мечтателем и, наверное, наивным искателем совершенства в человеке. Как повелось, мир не понял его, не принял, Диас Валеев был и остался в нем чужаком – одиноким волком. Не он первый и не он последний обрел трагическую судьбу истинного художника. Талант – это не только ответственность, это еще и драма. Нормальная, разумная мать никогда не пожелает своему ребенку родиться талантливым. Рядовой, ординарный человек всегда проживает намного более спокойную и счастливую жизнь…

Мне казалось, что я была его любимицей. Вообще-то, он ждал, что родится сын, меня даже успели назвать Маратом… Но родилась я, и, как мне с детства внушали, – точная его копия, только в женском исполнении. Я этим ужасно была горда: у папы темные вьющиеся волосы – и у меня такие же, у папы – орехово-карие глаза – и у меня тоже. Он Тигр, и я Тигрица. И характер такой же… неуемный, тяжелый, резкий – характер бультерьера. (Ведь не случайно моей любимой породой собак стали именно бультерьеры.) И еще мне с раннего детства нравилось волшебное звучание его имени – Диас… И отчество мое мне нравилось – Диасовна. (Как жаль, что в Америке не принято называть по имени-отчеству.)

…Мне лет шесть или семь. Мы в «походе». Так отец называл наши многочасовые велосипедные путешествия то ли вдоль реки Казанки, то ли вдоль Вятки… Как-то на берегу я нашла сырую безобразную корягу. Это был настоящий крокодил! Килограммов на двадцать. С пастью, хвостом, лапами. Оставить ее я, конечно, не могла. Отец попытался было урезонить меня, но куда там! Тогда он покорно привязал жуткую корягу к своему велосипеду и довез-таки ее до дома. Коленка его была исцарапана до крови. «Крокодил» потом жил у меня лет 30, кочуя вместе со мной из одного жилища в другое. И только в Америку с собой взять его я не смогла – не влезал в чемодан. Он остался в Казани, никому, кроме меня, ненужный, и вскоре пропал бесследно…

Так же, с покорным и мудрым пониманием, относился отец ко всем бесконечным живым созданиям, которых я начала тащить в дом, наверное, с той поры, как научилась ходить. Больные голуби, воробьи, грачи, вороны, котята, щенки…

Грач Кузя, ворона Лара, щегол Чирп… Найденная на болоте кошка Тучка, подобранный на помойке щенок – помесь овчарки и дога – Недда. Первая, овчарка Недда Вторая, притащенный с морозной улицы кот Шаян, спасенный от утопления в зоопарке волчонок Ева, опять-таки подобранная на улице дворняжка Бести, которая прожила с родителями еще лет пять после моего отъезда в Америку… С годами отец становился все более сентиментальным – и Бести, и последних своих кошек – Нику и Ночика – любил самозабвенно…

Я взрослела, и он теперь был не только отцом мне, но и Учителем, а главное, другом… На сорокалетие он получил самый дорогой подарок в его жизни – мою самодельную склеенную «книжку» рассказов «Повесть о черной собаке». Никогда не забуду, как он был счастлив тогда. А через пару лет эта книжка вышла в Таткнигоиздате. Думаю, что моя первая книга вышла только потому, что своей наивной и законченной формой поразила тогда и книгоиздателей…

Второй мой подарок отцу тоже был значим и дорог – первый внук, Ренат, родился именно в день его рождения – 1 июля.

…Мои любимые мужчины побаивались отца. Может, даже ревновали, ибо чуяли в нем ту внутреннюю силу, которой, возможно, не было в них самих.

Так называемая перестройка, гибель великой страны, происходившая на наших глазах…  Наши бесконечные с отцом разговоры. Он предвидел многое, его пророчества сбывались на глазах.

И… наша разлука. Разлука, как оказалось, надолго, навсегда. В письмах он был прост, мы не рассуждали о высоких материях.

«Получил недавно твое письмо, оно интересно своими подробностями. Жду, когда ты закончишь и пришлешь статью для журнала. Сегодня 8 марта, утро. Ночью выпал легкий снежок, и на улице сейчас чисто и свежо. Я только что вернулся с прогулки вместе с Бести. Мама называет ее «красавицей со звездными глазами», и я ее, Бести, поздравил тоже с девчачье-женским днем.

…Я по тебе очень соскучился, соскучился по разговорам с тобой.

Мои планы – обещал написать рецензию о Паушкине, потом займусь составлением нового сборника Макарова (я не сделаю, никто не сделает), потом – работа над шестым томом. Обнимаю тебя и Рената. Постоянные разговоры по телефону создают иллюзию нашего непрерывного общения… 8 марта 2001 года»

«…Сегодня понедельник, полдень, за окном наконец-то выпал снег, потому бело, чисто, а до этого была черная грязь. Часа в четыре я схожу на почту с Бести, сброшу письмо в ящик… Я наконец закончил работу над шестым томом. Получилась очень серьезная, глубокая публицистическая вещь. А что делать теперь – не знаю. То есть как издать это?

Сейчас займусь Юркой Макаровым, составлением его сборника, а потом – седьмым томом.

Недавно в программе «Эфир» случайно услышал о презентации в Союзе писателей «Антологии татарского рассказа». Меня там, конечно, нет. И тебя. И еще 23 татарских писателей, пишущих на русском языке. Летом будет очередной съезд писателей в Казани. Я потребовал у руководства  Союза, чтобы был издан дополнительный том «антологии», куда бы были включены рассказы писателей, пишущих на русском языке. В противном случае, если это предложение будет отклонено, я выйду из Союза писателей. Такова родина вблизи… 17 января 2002 года».

И снова осень, снова октябрь. И снова черны, пронзительно холодны ночи. И одинокий филин глухо ухает в гуще леса, окружающего мой дом. Скоро, совсем скоро с ледяных просторов Великих Озер подует северный ветер, и в мой лес войдет неслышно зима…

Отец написал в своем завещании: «Религия Сверхбога опирается на древние традиции, домусульманские и дохристианские. Возможно, я все-таки тюрк, и мне близка стародавняя тэнгрианская формула ухода – через костер, через живое пламя. Я пришел в земной мир из инобытия и должен вернуться в него, не оставляя после себя следа, кроме близких моего рода и собственных книг. Ведь вполне возможно, что земная жизнь – это лишь временное пристанище, а инобытие – наша истинная вечная родина…»

Майя ВАЛЕЕВА

США, Висконсин, октябрь 2011г.