К 65-летию Казанской консерватории

В канун 65-летия Казанской государственной консерватории имени Н.Г.Жиганова (напомним: эта круглая дата отмечается в первой половине октября) предлагаем воспоминания ее выпускника с дипломом №1, первого среди татарских музыкантов удостоенного научной степени кандидата искусствоведения, ныне профессора кафедры альта, виолончели и контрабаса, заслуженного деятеля искусств России и Татарстана Афзала Хайрутдинова (на снимке). На-шим постоянным читателям музыкант-фронтовик, прошедший войну от Сталинграда до Берлина, знаком по публикации

“Его война и мир” (“РТ”, 5.03.2009 г.).

1945 год. Как провоевавшему с 1942 года ветерану войны, в июле мне был предоставлен месячный отпуск. Возвращаться в Германию из дома (деревня Нижнее Чекурское Дрожжановского района) решил через Казань – проведать друзей, заодно и определиться с дальнейшей учебой. Там с горечью узнал, что многие из однокашников погибли на войне. Другая весть была просто потрясающей: в Казани открылась консерватория! Встретился с ее ректором Назибом Жигановым, который мне очень обрадовался и даже выдал справку о моем зачислении на первый курс. Благодаря этому по прибытии в Биттерфельд, где дислоцировался наш полк, меня, как студента Казанской консерватории, демобилизовали без всяких проволочек…

С какой же радостью я приступил к учебе! Преподаватели встретили меня приветливо и радушно, как своего. Бытовые трудности, с которыми пришлось столкнуться, в сравнении с фронтовыми испытаниями казались пустяковыми. Консерватория размещалась в здании бывшей средней школы, где в годы войны был госпиталь. Тут и там валялись пузырьки от лекарств, остатки бинтов – их еще не успели убрать, комнаты пропахли лекарствами и хлоркой. С каждым месяцем и без того скудные консерваторские помещения сокращались, как шагреневая кожа, – где-то надо было размещать приглашенных из других городов педагогов.

В полуподвальном этаже устроили общежитие для студентов – всего четыре комнаты: две большие, две маленькие (двухместные). Их поделили пополам: для ребят и девчат. Многие окна в комнатах были разбиты – их заделали фанерой, заткнули старыми матрацами. В ноябре здание, несмотря на холод, не отапливалось – ремонтировали котельную, завозили уголь. На занятиях студенты сидели в верхней одежде. В нашей комнате с единственным окном размещалось 8 или 9 человек. Спали не раздеваясь, в валенках. Так и на занятия ходили. Ночью по полу сновали крысы – мы даже спали в шапках из-за боязни, что они станут грызть наши уши. К утру в “непроливайках” замерзали чернила – писать перьевыми ручками было невозможно.

Ни буфета, ни столовой, ни библиотеки, ни фонотеки, даже радиоточки не было. Рядом с нашей комнатой располагалась кухня с титаном для питьевой воды, длинным столом для приготовления пищи и электрическими розетками. Каждый из нас купил электроплитку, на которой готовил еду и грел воду. Продукты в основном добывали на рынке: тех, что выдавались по карточкам, не хватало.

К моему приезду занятия уже начались. Я влился в группу оркестрового факультета. Студентов со всех факультетов было около шестидесяти, многие первокурсники были мне знакомы еще с довоенных времен. Но их число постоянно сокращалось: одни не выдерживали бытовых трудностей, другие – семейных (были среди студентов и 30-35-летние), третьи утратили навыки игры на инструментах. В те годы на предприятиях и в учреждениях остро не хватало рабочих рук, особенно мужских, и найти сносно оплачиваемое место не составляло труда. Причем рабочие места, как правило, предлагались с благоустроенным общежитием, литерной карточкой и т.д.

Зато те, кто этим соблазнам не поддался, предпочтя, несмотря ни на что, грызть гранит музыкальной науки, овладевали исполнительской культурой, стали костяком молодого вуза. Каждый стремился найти себе работу в оркестровых коллективах, кружках художественной самодеятельности. Я устроился в оркестр Русского Большого драматического театра. Руководил им дирижер и композитор Эмиль Черкасский, пожилой, добрый человек, отличный музыкант с консерваторским образованием. Но и этой работы мне показалось мало – подрабатывал еще в кинотеатрах и цирке.

Были свои проблемы и у наших педагогов. Ни один из них не имел опыта вузовской работы, за исключением разве что профессора Ленинградской консерватории М.Юдина, эвакуированного из блокадного Ленинграда. Он помогал начинающим педагогам составлять учебные планы, программы курсов, консультировал их по вокалу, основал хоровой факультет и класс композиции. Студенты были довольны наставниками, которые свою педагогическую “слабинку” с лихвой компенсировали доброжелательностью, высоким профессионализмом и энтузиазмом.

1947-й. Ближе к весне состоялись наши первые публичные концерты. Проходили они в скромном зале на 150-160 зрителей, переоборудованном из фойе на втором этаже. Как правило, он был переполнен и не вмещал всех желающих. Тогда открывали настежь двери, из ближайших классов выносили парты, стоя на которых публика слушала наши выступления. Первые ряды занимало руководство консерватории, ученые из Академии наук (частым гостем был академик А.Е.Арбузов), профессора университета и других вузов, артисты оперного театра. Поющих и играющих студентов принимали очень тепло, концерты обсуждались на кафедрах, где анализировались наши успехи и промахи. Отмечу, что устраивались также шефские концерты студентов в институтах, госпиталях, школах и пригородных колхозных клубах.

…Постепенно жизнь в консерватории налаживалась. Рядом с кухней открылся буфет, где можно было перекусить и выпить чаю. К тому же отменили карточки, и ржаной хлеб свободно продавали в магазинах. Наших студентов прикрепили к столовой сельскохозяйственного института (тогда столовые работали в закрытом режиме, и допускали в них по пропускам).

В консерваторию в основном поступали те, кто обучался музыке в довоенное время. У всех перерыв в занятиях исчислялся четырьмя и более годами. Навыки игры, естественно, были утеряны, руки огрубели. Все приходилось начинать с нуля, то есть с уровня детской музыкальной школы. Наш педагог Александр Владимирович Броун применял к студентам особую методику восстановления забытых и приобретения новых навыков. Каждый урок мы начинали с исполнения заданных этюдов, упражнений и гамм (сейчас студенты играют их куда меньше, поскольку лучше подготовлены в училищах). Вообще, Броун был талантливый исполнитель и замечательный педагог. Мягкий, отзывчивый, интеллигентный, он никогда не повышал голоса даже на самых ленивых, не подготовившихся к уроку. И это действовало на них эффективней самого строгого наказания. Он входил в наше положение, потому что испытывал те же бытовые трудности, что и мы, живя в комнате без удобств во флигеле учебного корпуса.

Я вообще не могу вспомнить ни одного случая недоброжелательности, грубости со стороны наших педагогов. Мы жили и учились одной большой семьей. И все же не могу не выделить особо профессора Ленинградской консерватории Михаила Алексеевича Юдина. В 1947 году супруги Юдины подарили Казанской консерватории свою библиотеку, привезенную из блокадного Ленинграда и насчитывавшую несколько тысяч редчайших нот и книг, собранных ими в течение жизни. Наша практически пустая библиотека пополнилась бесценными, столь необходимыми для учебного процесса книгами, изданиями нот и партитур.

Вспоминаются еще два случая, связанные с Михаилом Алексеевичем. В канун первомайского праздника проживающим в общежитии студентам сообщили, что им выделено по три килограмма пшеничной муки на каждого, причем по государственной цене. Надо было срочно собрать со всех деньги. Поскольку процесс этот затянулся, мы могли остаться без муки. Узнав об этом, Юдин “погасил” в кассе всю требуемую сумму. Потом мы пытались вернуть ему долг, но он деньги не взял, объяснив отказ тем, что это был его подарок к Первомаю. Точно так же он поступил, когда студентам было выделено по 50 килограммов картошки: лично оплатил все расходы по закупке и доставке клубней из сельского района.

1950-й. Год нашего выпуска… Мы с Броуном долго подбирали программы к государственному экзамену. Остановились на концерте Дворжака, взяли Сарабанду и Буре из четвертой сюиты Баха, две пьесы (Астафьева и Гранадоса). По камерному ансамблю подготовили Трио Чайковского, по квартетному классу – Бетховена и Музафарова. Ближе к госэкзаменам весь наш оркестр, хор и солисты ездили к нефтяникам (приближалось 30-летие образования Татарской АССР), дали цикл концертов в домах культуры, клубах и на открытых площадках. 3 июля я сдал экзамен по специальности. По его результатам комиссия, председателем которой был профессор Московской консерватории Г.Гинзбург, дала рекомендацию в аспирантуру Москвы и Ленинграда двум из 39 выпускников: Алмазу Монасыпову и мне.

1954-й. Позади годы учебы в Московской консерватории, где моим руководителем был выдающийся исполнитель и педагог профессор Семен Козолупов. Ассистировал ему величайший музыкант нашего времени Мстислав Ростропович.

В конце марта, подготовив диссертацию к защите, я приехал в Казань. И уже с 1 апреля был зачислен в Казанскую консерваторию на должность исполняющего обязанности доцента кафедры струнных инструментов. Трое студентов по классу виолончели и около десяти камерных ансамблей – вот с чего я начал в alma mater.

Не успел я всех собрать, чтобы дать программу на остаток учебного года, как был вызван в райком партии к первому секретарю Булатову. Он поздравил меня с возвращением в родные края, поинтересовался семейным положением. Затем перешел к делам сугубо партийным. Сообщил, что на прошедшем недавно в консерватории отчетно-выборном собрании предложенная на должность секретаря парторганизации кандидатура не набрала нужного количества голосов. И неожиданно заявил: “Мы много наслышаны о вас – в течение трех лет вы были секретарем парткома факультета Московской консерватории, и очень надеемся, что вы и здесь справитесь с этой работой”. Я стал было отказываться, мотивируя тем, что только-только начинаю работу в вузе и мне нелегко будет совмещать столь ответственные “непрофильные” обязанности с моей непосредственной работой. Спокойно выслушав мои доводы, Булатов сказал, что вопрос этот уже решен на всех уровнях. “Других кандидатов у нас нет. Мы с вами дисциплинированные коммунисты и должны выполнить это важное партийное поручение. Все ваши трудности учтем, чем можем – поможем. А пока съездите в Москву, снимитесь там с учета…” Я понял, что мои отговорки наивны: нужно принять партийное “назначение” как неизбежную данность.

А дел в консерватории было, как говорится, выше крыши! Уже который год она отчаянно бедствовала. Почти половину здания занимали приглашенные из других городов педагоги. Им тоже приходилось несладко: жить в учебном здании в тесноте, без удобств. Студенческое общежитие в полуподвальном этаже могло вместить лишь малую толику нуждающихся в жилье. По-прежнему не было столовой, фонотеки, библиотеки. Книжный фонд, состоявший из нотного собрания, подаренного Юдиными, не мог удовлетворить растущие потребности музыкального вуза. Не хватало классов, преподавателей, из-за отсутствия сносного жилья стали увольняться некоторые из ранее прибывших педагогов. Прежние многочисленные обращения к руководству республики с прось-бами об укреплении материальной базы консерватории оставались без ответа.

И тогда я решил написать письмо на имя первого секретаря обкома КПСС З.И. Муратова, в котором подробно изложил наше бедственное положение. Была там и такая фраза: “Мы не только не имеем республиканского симфонического оркестра, но даже не можем создать свой национальный квартет, требующий всего-то четырех участников!”

К моему великому удивлению, реакция оказалась незамедлительной. Я был срочно вызван к Муратову. Он был приветлив, похвалил за обеспокоенность состоянием музыкальной культуры республики, подробно расспросил о нашем коллективе. Поделился своей озабоченностью положением дел в промышленности, сельском хозяйстве. Посетовал, что средств не хватает для удовлетворения самых неотложных нужд. “В будущем мы обязательно решим вопросы, поднятые в вашей записке, но пока придется подождать. Что же касается создания квартета – так это же легко поправить! Берите любого и сажайте играть. Если у кого-то нет диплома или мешают какие-то другие формальности, ссылайтесь на меня, я разрешаю”. Эта фраза показала, как он далек от понимания сути затронутых мною проблем!

1955-й. 18 марта в Москве состоялась защита моей кандидатской диссертации. А в октябре общественность отметила 10-летие Казанской консерватории. В оперном театре состоялись торжественное собрание и большой концерт силами наших студентов. Газета “Советская Татария” опубликовала статью проректора В.Апресова о творческом пути высшего музыкального учебного заведения. Последующие два года вся творческая деятельность консерватории была связана с подготовкой к Декаде татарского искусства и литературы в Москве.

1957-й. В этом году первым секретарем обкома партии был назначен С.Д.Игнатьев. Данное обстоятельство сыграло огромную роль в жизни консерватории. На партбюро было решено вновь поднять, теперь уже перед новым руководством республики, вопрос об улучшении материальной базы вуза. Мы подготовили соответствующее письмо, которое подписали проректор (Жиганов в это время находился на лечении), председатель месткома и я. Вскоре всех “нижеподписавшихся” вызвали в обком. В течение полутора часов, которые мы провели в кабинете первого лица, он решил все наши наболевшие проблемы. И даже договорился на всех уровнях о включении в план будущего финансового года строительства концертного зала и студенческого общежития на 200 мест.

В конце беседы Игнатьев спросил: “Что касается учебного здания: устроит ли вас это, где мы сейчас находимся? Для обкома планируется построить другое”. Мы, конечно же, дружно согласились! Строительство зала и общежития началось очень скоро.

1960-й. Произошло очень важное событие: при КГК открылись средняя специальная музыкальная школа и факультет народных инструментов (щипковые, баян, аккордеон). ССМШ имела огромное значение для подготовки консерваторских абитуриентов высокого класса по всем специальностям: фортепиано, скрипка, виолончель и т.д. Наши ведущие педагоги заранее выбирали себе учеников и готовили их к поступлению в консерваторию. Я и сам 30 лет вел в школе класс виолончелистов.

1962-й. Мы переселились в просторное учебное здание, через два года было готово общежитие, еще через три – концертный зал на 700 мест. Мы до сих пор с благодарностью вспоминаем Семена Денисовича Игнатьева, который поддержал консерваторию в самый тяжелый период ее истории. Запомнилась его фраза: “Не во всех больших городах, даже со старинными университетами, есть консерватории. То, что у нас она есть, означает признание высокого уровня развития музыкальной культуры Казани. Такой честью надо дорожить”.

P.S. Воспоминаниям об alma mater, конечно же, не может быть ни конца, ни края. Как говаривал еще Козьма Прутков: “Никто не обнимет необъятного”. Тем более если речь идет о Казанской консерватории, в которую я поступил фронтовиком-солдатом и служу ей все 65 лет – в биографическом измерении мы с ней ровесники.