Рисуя страдания людей, он мечтает спасти животных. Он пишет на библейские и античные сюжеты, готовя краски и холсты так, как это делали века назад. Но страсть и скорбь в работах Ильяса Файзуллина – это эмоции человека нашего времени.
“Хорошо бы их продать. Все! – признается художник во вступительной речи на церемонии открытия юбилейной, десятой по счету выставки в Выставочном зале Музея изобразительных искусств, приуроченной к его 60-летию. – И не надо смеяться! Потому что на вырученные деньги я построю приют для бездомных собак. И еще я б хотел сказать о лошадях…”. Далее он разражается гневной филиппикой в адрес тех, кто мучает лошадей.
Однако с зоозащитным пафосом тематика картин Ильяса Файзуллина перекликается мало. В центре его внимания – страдания, но не зверя, а человека. Перемещение по выставке превращается в экскурсию по людским мукам. От тревожного аккорда в самом начале – “Курильщик анаши и нищий”, где на выж-женной солнцем улочке ближневосточного городка застыли два иссохших тела. Через центральное полотно “Инквизиция. Именем Бога деяния Сатаны”, где подробно выписана процедура средневековых пыток: палачи распинают жертв на крестах в форме буквы “Х” – первой буквы имени Христа. К самой, пожалуй, светлой – причем и в прямом значении – работе “Великий безумец”. На утесе, на фоне мягкого южного неба застыли Дон Кихот и Санчо Панса. Внизу летит кавалькада.
Многометровые полотна Ильяс Файзуллин создает в обычной городской квартирке в Залесном. Размер картины определяется размером стены.
Чтобы отходить, оценивая работу, – нет места. Вот и приходится дописывать холст – на выставках. Впрочем, вынужденная эта мера могла бы стать своего рода перфомансом, зрелищем, не менее впечатляющим и поучительным, чем сами работы, – дело в том, что пишет художник Файзуллин по методу старых мастеров. Специально “высвечивает” масло. По рецептам из старинных трактатов Ильяс готовит краски и лаки. Не признает ни современный акрил, ни магазинный, целиком подготовленный для письма холст.
“Технология – как азбука. Вы смогли б, не зная грамоты, писать? История искусства – это история потерь, а не приобретений. Разговоры про прогресс – чушь! Веласкес был авангардистом, потому что довел технику письма маслом до совершенства!” – считает художник. Однако отождествления с титанами Возрождения приводят его в смущение. “В сравнении со старыми мастерами я – последний в ряду, с современными художниками твердо стою на ногах. Но нельзя меня сравнивать с Микел-анджело и Тицианом”, – убеждает он коллег и знакомых.
Вглядываясь в его работы, и вправду угадываешь знакомое. Летящие в никуда, точно уносимые адским ветром фигурки людей, тщательно прописанные подробности человеческого тела, темные – будто холсты пролежали много веков – краски. Все это – эпоха Возрождения. Игра с культурной памятью – это и есть, пожалуй, основной творческий метод художника. Но память иногда выкидывает странные штуки. У “Христа Уходящего” лицо – врубелевского демона. Экскурс в Ре-нессанс изрядно приправлен экс-прессией нашего времени с его беспрецедентными экспериментами по конвейерному истреблению людей. Однако чтобы рассказать об этом, художник обращается к временам Понтия Пилата и инквизиции. Искусство идет окольными путями.
На картине “Скорбь земная” изображены две Марии – Богоматерь и Магдалена – в момент самого страшного отчаяния, когда Христа ведут на казнь. Однако библейским сюжетом Файзуллин вдохновился благодаря… кино. А именно – фильму Мела Гибсона “Страсти Христовы”.
Боль, что есть почти во всех работах Файзуллина, передается зрителю – но как облегчение, какое бывает после слез. Однажды художник рассказал мне историю. На его выставку привели подростков из детской комнаты милиции. “А это что за дегенераты? – загоготали подростки у “Кампучии”. Там солдаты с идиотически пустыми лицами убивают мирных людей. “Да, – спокойно согласилась жена художника, выступавшая в качестве экскурсовода. – А как вы думаете, кто еще может убивать себе подобных?!”. Ребята притихли.
Алина ГРИГОРЬЕВА
