Салават Юзеев не просто писатель, он медиатор между какими-то запредельными, таинственными силами, направляющими людские судьбы, и обыденной жизнью. Неотъемлемая черта юзеевского стиля – родниковая чистота письма. Он не плавит сетевой сленг и нецензурную лексику в столь модную сегодня “постмодернистскую магму”. Соответственно, держится скромно, “без самозванства”: личной жизни не афиширует, юбилеев громко не празднует. В результате ему удается-таки, как сказал Борис Пастернак, “привлечь к себе любовь пространства”.

Творческая биография Салавата Юзеева складывается удачно. Начиная с 2000 года в Казани регулярно выходят его книги (“Ничего не бойся”, “Я остаюсь здесь”, “Сквозняк тишины”). Срежиссированные им документальные фильмы и игровые короткометражки (всего около полусотни) собирают премии на российских и международных кинофестивалях.

 – Салават, твой новый роман “Не перебивай мертвых” начинается с фразы “Мое рождение потрясло меня”…

– Да, мое рождение потрясло меня, и, как далее сказано в романе, мне года три понадобилось, чтобы прийти в себя. Тем не менее в дальнейшей моей биографии нет ничего особенного: жил с родителями, как все советские люди, сначала в коммуналке на улице Островского, затем в двухкомнатной хрущевке на Волгоградской, позже – в районе Танкодрома. Учился в обычной школе. Будучи подростком, застал бандитское время и потому с радостным удивлением открыл для себя другую среду, поступив в Казанский университет на факультет вычислительной математики и кибернетики. Кстати, этот факультет окончили многие известные люди, которые потом не стали связывать свою судьбу с математикой, – Сергей Малышев, Равиль Бухараев, Джавдат Сулейменов. После КГУ пятнадцать лет работал программистом в НИИ. В 22 года начал писать стихи, в 39 лет перешел на прозу. В лихие девяностые не думал ни о стихах, ни о прозе, а только о том, как выжить… Обычный среднестатистический гражданин, я не имел стабильной работы. Периодически возвращался в профессию и что-то программировал, да и сейчас, если нужно, могу это сделать. Наконец, в “нулевые” вернулся к литературе. Видимо, все же было какое-то предназначение свыше заниматься творчеством.

– Полно напирать на среднестатистичность, тем более человеку, рожденному в семье выдающегося татарского поэта, прозаика и драматурга Ильдара Юзеева.

– Исключительного в этом было лишь то, что отец разговаривал со мной только на татарском языке, ни разу в жизни я не слышал от него русского слова. Можно сказать, я рос, находясь в пространстве татарской культуры. Это дает свои всходы сейчас. В последнее время снимаю фильмы большей частью на татарском языке. Думаю, игровой фильм о Тукае “121” на русском и не прозвучал бы, а на татарском его с интересом принимают в других странах. Особое восприятие задают субтитры на английском языке – возникает эффект сопряжения далеких культур. Так что отец напрямую на меня никак не повлиял: не учил писать, тем более снимать. Да и как можно этому научить?

– Расскажи о самом ярком воспоминании детства.

– Картина “Су анасы” (“Водяная”) в доме у писателя Шауката Галеева (нашего соседа по даче) – она страшила и притягивала. У меня с детства тяга к таким образам. Поэмы Тукая любил по этой же причине – за притягательный ужас.

– Не в безвоздушном же пространстве ты сформировался как писатель. Если не отец, то, возможно, повлияли другие?

– Литературное объединение под руководством Марка Зарецкого, безусловно, сыграло большую роль в моем становлении. Это сейчас я могу сидеть дома или в студии и никуда не вылезать, а в молодые годы очень важна литературная среда. Ты не то чтобы учишься чему-то в этой среде или с кем-то конкурируешь, но получаешь энергетическую подпитку: накричался, выговорился, выпил вместе со всеми вина – и чувствуешь, ты не один, таких, как ты, много – лоботрясов, готовых совершать поступки, перевернуть мир, сказать новое слово в литературе. Сейчас то время для меня овеяно дымкой трагичности, потому что многих уже нет, того же Марка Зарецкого… Это была яркая личность. На заседаниях ЛИТО он вел себя как актер на сцене, и его слушали. У меня есть рассказ “О тех, кого нет”, где я его вспоминаю…

Также мне хочется назвать литобъединение ARS при университете и его руководителя поэта Николая Беляева, которого я тоже считаю своим учителем.

 – Все тебе подвластно: и стихи, и проза. Для полноты не хватает только пьесы…

– Пару пьес я как раз недавно написал и даже успел показать театральным критикам.

Намного тяжелее мне дался мой роман “Не перебивай мертвых”, он создавался два с половиной года. Это не означает, что все это время я шуршал шариковой ручкой по бумаге или бегал пальцами по клавиатуре. Просто замысел оказал сильное влияние на мою жизнь, я одновременно начал существовать в другой реальности, которая текла сама по себе, питаемая какими-то таинственными силами. Например, замысел романа родился во время отдыха в Египте. Подивившись тому, как быстро в тех краях темнеет, я отметил про себя, что в промежуток времени между светом и тьмой может вместиться одно слово. Так возникла строчка: “В наших краях темнеет быстро. Сказал слово, и уже темно. Слово, которое я говорил, было имя женщины”. Она, эта строчка, стала родничком, питающим полноводную реку, которую со временем уже нельзя было обуздать. Однако незадолго до конца, когда оставалось дописать последнюю часть, роман вдруг остановился. Я уже начал склоняться к мысли, что моему роману уготована печальная судьба, как вновь обрел вдохновение. И вновь в Египте! Неожиданно мне позвонили из Министерства культуры и предложили поехать на фестиваль короткометражного кино, проходивший в небольшом городке Марса-Алам на берегу Красного моря…

– Впору назвать тебя “татарским Павичем”. Ведь герой романа Сарман Биги живет по принципу “татарину везде родина”: ты прочерчиваешь круги его судьбы через страны и континенты.

– “Татарский след” можно обнаружить где угодно. Но есть страны, с которыми судьба татар связана особым образом. Еще в советское время к нам начали приезжать татары из Турции, и с некоторыми из них я подружился. Потом меня заинтересовала историческая связь Германии и Татарстана. Историк Искандер Гилязов поведал мне немало интересного на эту тему. Например, в средние века германские правители предпочитали набирать стражников из татар, а в 1930-е годы на родину Гете посылали учиться татарских студентов. Самые трагичные страницы в истории взаимоотношений немцев и татар – это период Великой Отечественной войны, мы осветили в документальных фильмах “Татары в Германии” и “Не уйдем!”. Настоящее потрясение испытали, когда в процессе съемок обнаружили под Вюнсдорфом татарское кладбище, где похоронены военнопленные времен Первой мировой войны.

Удивительно, как порой сходятся земные пути. Однажды мне довелось оказаться в американском городке Таос, что в штате Нью-Мексико. И там со мной заговорили на татарском языке. Этого человека звали Ален Франк, он известный ученый из Вашингтона, область его исследований – старинные татарские рукописи.

– Как из программиста ты переквалифицировался в кинодокументалиста?

– Я вообще достаточно авантюрный человек. В свое время пришел на ТВ с очень умным видом, хотя, в сущности, ничего не умел, и меня восприняли всерьез. В повести “Записки эпохи раннего телевидения”, не называя имен, я описываю историю своего прихода на ГТРК. Затем перешел в кино – так же авантюрно и с умным видом. Мне понадобилось достаточно много времени, чтобы понять, какая пропасть лежит между ТВ и кино – это совершенно разные вещи.

– Поэтому ты решил создать собственную студию “Инновация”?

– Да, в какой-то момент мы (продюсер Марина Галицкая и несколько моих коллег) почувствовали, что можем работать самостоятельно. В 2003 году выиграли федеральный грант и сделали к 1000-летию Казани фильм “Не уйдем!”, затем серию о выдающихся татарских личностях: Гаязе Исхаки, Садри Максуди, Мусе Джалиле (фильм “Плетцензее – театр смерти” снимался на месте казни поэта), а также о наших современниках – драматурге Туфане Миннуллине, благотворителе Асхате Галимзянове (оба фильма получили призы на международном фестивале документального кино “Евразийский калейдоскоп”), певце Ильгаме Шакирове… Многие из этих фильмов предполагались юбилейной направленности, но мы старались делать их с душой. Кстати, некоторые факты, с которыми я сталкивался во время съемок, вошли в роман. Например, прообраз деревни Луна, расположенной между двух холмов, напоминающих женскую грудь, – деревня, где родился Туфан Абдуллович.

Последний документальный фильм нашей студии – о нагайбаках. Это народ, проживающий в Челябинской области, здесь говорят на татарском языке (называя его нагайбацким) и издавна причисляют себя к сословию казаков. У нагайбаков славное прошлое: они участвовали во всех русских войнах, с шашками наголо брали Париж в 1814 году. Мы им показали их историю с точки зрения татарского происхождения, что вызвало волну споров среди них и… подъем национального самосознания.

– Теперь понятно, почему свой первый игровой фильм о Тукае ты назвал “121” – некруглая дата, антиюбилейный пафос…

– “121” – съемка о съемке в разрушенной гостинице “Булгар”, скольжение по тонкой грани между реальностью и вымыслом методом реконструкции. К этому методу мы пришли не от хорошей жизни. Снимая документальное кино о Казани начала ХХ века, сталкиваешься с катастрофическим отсутствием кинохроники; в лучшем случае – это несколько кадров с мечетью Марджани и улицей Баумана. Можно, конечно, использовать фотографии, открытки, но их тоже по пальцам можно пересчитать. Так мы пришли к реконструкции, то есть пригласили актеров для инсценировки эпизодов.

– После хулиганского, артхаусного “121” была “Фарида” – милый получасовой фильм о женщине, которой хочется замуж… Тебе удается высоко держать планку в очень разных областях: игровое и документальное кино, литература, а в скором будущем, возможно, и театр.

– Не буду говорить о том, какой я разносторонний и глобальный. Ответ прост. Работая в кино, периодически оказываешься безработным. Будешь снимать – не будешь, это непредсказуемо, особенно в Татарстане. Писательская жизнь еще больше необустроенна: книгу могут не напечатать, а если и напечатают, то, как правило, это не приносит денег. Драматурги тоже рискуют: нет никаких гарантий, что твою пьесу поставят. Одним словом, люди творческих профессий обречены на “болтанку”. И если мне не светит режиссировать, от безысходности я начинаю писать роман; появляются возможности в кино – бросаю роман, начинаю снимать. Не сижу и не жду вдохновения.

Мне жалко режиссеров, которые маются без работы, жалко писателей, драматургов, чьи талантливые вещи не печатают и не ставят. К тому же в наше время напечатать произведение все равно что похоронить его – нет отклика, нет удовлетворения от того, что люди прочли и разделили твои чувства.

– Но еще больше жаль тех, кто вооружен принципом “бабло есть добро” и гонит халтуру…

Галина ЗАЙНУЛЛИНА.