Задача музеев – помимо прочего – замедлить старение вещей. Потому радостью для Музея изобразительных искусств республики стал благотворительный сертификат на реставрацию двух картин Шишкина “Вечер в сосновом лесу” (1835) и “В лесу” (80-е годы XIX века). Картины отправили в Москву, в реставрационный центр имени Грабаря. Это событие и послужило поводом для беседы с реставратором республиканского музея Надеждой Савельевой.

– Скажите, почему полотна послали в Москву, разве нельзя было отреставрировать их здесь?

– Особых сложностей в реставрации посланных картин Шишкина нет, мы и сами могли их обновить. Но рассудили так: нам выделили деньги на реставрацию картин только Шишкина, руки до которых у нас по плану дошли бы только через несколько лет. Лучше мы сейчас пошлем их в Москву, пока есть возможность, а сами сделаем те картины, на реставрацию которых никто никогда не даст сертификат. Их много, а у нас всего два реставратора.

С другой стороны, в Москве удивительно оснащенная лаборатория, столы вакуумные, там разрабатываются новые технологии, клеи, методики. С помощью ультра- и инфракрасных лучей вещи изучают, делают анализ грунта, красочного слоя. Когда мы отправляем туда картину, мы получаем полную информацию о ней, вплоть до выяснения имени художника.

– В каком состоянии должна быть картина, чтобы вы взялись ее реставрировать?

– Идет время, меняется температура и влажность. Любой материал стареет. Ветшает и загрязняется холст, грунт трескается, высыхает деревянный подрамник. Впитавший много влаги холст провисает. Мы растягиваем полотно, но не сильно, потому что в сухую погоду, например летом, оно может натянуться так, что появятся разрывы. То есть колебания межсезонные хочешь не хочешь действуют. Картина как вещь находится в постоянном движении.

Мы приступаем к реставрации в крайнем случае: если появилось отставание грунта и красочного слоя от холста, либо если появился прорыв.

– Как вы считаете, реставрация – это больше искусство или ремесло?

– Ремесло, потому что нужно знать все технические приемы, выучить их. И одновременно искусство, потому что, когда работаешь над теми местами, где утрачена авторская живопись, ты стремишься попасть в тон автора произведения, и это требует интуиции, тонкого вкуса.

– А как восстанавливаются эти утраченные места авторской живописи? На что вы опираетесь?

– По фотографии, часто – по аналогии. Сюжеты повторяются, и подобные композиции могли встречаться у какого-то другого художника той же поры. Хотя у нас таких больших утрат не было. В основном были такие, которые просто восполнить.

– Над какими картинами вы сейчас работаете?

– Художника Ле Дантю. Пришлось снять холст со старого подрамника, растянуть его на рабочем подрамнике, укрепить по всей поверхности, устранить деформацию (прогладив с оборота и прокрахмалив). Затем натянуть холст на новый подрамник. И на те места, где был утрачен красочный слой, я нанесла грунт (мел с клеем). Следом идет процесс тонирования, когда я подгоняю под авторский красочный слой осыпавшиеся места.

– Мне кажется, это очень ответственная работа…

– Чем больше работаешь, тем больше осознаешь, какую ответственность на себя берешь. По молодости этого еще не понимаешь. Перед реставрацией каждого произведения надо психологически настроиться. Пока не продумаешь, как в шахматах, все ходы, исходя из опыта (если я сделаю так – как она себя поведет?), нельзя начинать работу.

– Делакруа писал: “Женщина может создать иллюзию омоложения, загримировав морщины, а живопись – совсем другое дело”. То есть он считал, что процесс старения любой вещи – это естественно и не нужно его останавливать. А также он считал, что любое вмешательство непоправимо изменяет картину.

– Мне кажется, с этим многие не согласятся. Наоборот, хочется продлить жизнь произведения. Если люди хотят до сих пор увидеть “Джоконду” Леонардо в подлиннике, то и следующим поколениям, думаю, этого будет хотеться.

– То есть подлинник несет что-то качественно отличное от репродукции?

– Конечно! Энергетику художника. В некоторых картинах она очень сильная. Я реставрировала одну западную картину, ее из Германии привезли во время войны в качестве трофея. Работа шла у меня с трудом, на холсте было много мелких выкрошей, точечных, по всей поверхности. Собирать эту мелочь – напряжение большое. И в какой-то момент она меня настолько вымотала, что я закрыла глаза, потом открыла и увидела у себя на груди, в области сердца… большую дыру, черную. Видимо, эта картина стала уже из меня пить энергию. Я удивилась. Либо ее писал такой художник-вампир, либо таковым был ее владелец, либо это произошло оттого, что она была украдена…

У всех картин своя энергетика. Особенно сильна она у тех картин, которые написаны большими художниками. Например, первые работы Ильдара Зарипова вызывали у меня ощущение радости, счастья, стоишь – и душа поет. А потом у него пошла полоса декоративных работ: выписанные колосочки, цветочки. Подхожу – мертвые работы. Я поговорила с одним человеком, он сказал, что у Зарипова сейчас тяжелый период. За многие годы реставраторской работы учишься ощущать эмоции, идущие от картин.

– Кем-то контролируется ваш труд, кроме собственной совести?

– Стажировки, отчеты, аттестации… Но самое главное – ты составляешь паспорт на каждое реставрирование: что ты делал и почему, какой концентрации клей, пишешь отчет, как повела себя картина после каждого этапа. Плюс фотодокументация: полный вид и фрагменты – до реставрации, в процессе, после.

– Какими качествами должен обладать человек, занимающийся реставрацией?

– Внимательность, аккуратность, терпение. Честность и чувство ответственности по отношению к произведению. Мы с коллегой считаем картины живыми существами, больными детьми, которые просят твоей помощи. Это не наиграно, это с годами воспитывается.

Наталия ФЕДОРОВА