Выставку картин казанского художника Владимира Гурьянова в Государственном музее изобразительных искусств РТ хочется назвать всплеском радости или выраженными в цвете переживаниями. Его работы можно не понимать, воспринимать изображения лишь как цветные пятнышки, но все равно испытывать чувства, которое они призваны внушать.
На открытии выставки искусствовед Ирина Нейдерова сказала, чтобы немного помочь зрителям, что Гурьянов не пишет красное – он пишет яркость и сочность, он не пишет синее – он пишет холодность. Картины его – не умозрительные образы, не абстракция. И правда, если отойдешь немного, то различишь очертания предмета, объемного и данного как бы в тайне проявления. Словно он только начинает показывать свой истинный облик, но, боясь ослепить нас своей правдой, еще растворен в окружающем.
В мире нет ничего второстепенного, только в сочетании существует образ. И Гурьянов не относится к фону как к чему-то сопутствующему. Все творится в пространстве и одновременно. Путь между так и не настигаемой далью и тем, что близко, усеян разными возможностями для взгляда: кажется, он ныряет из сочетания одних цветов в сочетание других. От теплоты к прохладе, от некоторого замешательства тени на светлую поверхность.
Вы увидите снег, гору снега, из цветущего излома которой на вершине проступает храм: купола, стены. Радость, ради которой белизна снега расцвела, ширится вокруг горы звенящими потоками цвета. И эти потоки – как будто бы даже стеклянные: то ли из-за мороза, то ли из-за цветных мазков, сияющих гранями.
Чувства, которые вызывают картины, не однозначны. Это не та совершенно вольная интерпретация, в которой существуют многие современные произведения искусства и которая граничит с вообще ничем (там может быть все, точно так же как ничего). Неоднозначность картин Гурьянова в другом: диапазон того чувства или тех чувств, которые каждая из них предлагает, настолько расширяется, что на протяжении одного перехода мы обнаруживаем множество оттенков, возможностей. И тогда, действительно, то, что каждый может увидеть на картине свое переживание, но внутри одного состояния – например, ранней весны, – многого стоит.
Мне казалось, что, переходя от картины к картине, я попадаю в разные состояния.
Ночные деревья над зимними домиками, укрытыми снегом. Все заваливается в мягкий круг, округляется формой земли, спит вместе с ней.
Или – запах сирени. Восходящие, будоражащие потоки цвета: синий – от недавней прохлады и неба, желтый – от тепла, сиреневый и зеленый – от земли. А еще бледность стаявшего снега. Встречаясь, они создают ощущение свежести, собранной в букет.
И комнаты, пространство, где обитают вещи. Вот одна. Дальний угол, на одной стороне которого – дверной проем (сиренево-синий с усиливающим их желтым), а на другой – окно. Как действенны эти чувственные переходы, когда стена преломляется в проем оконный, – и меняется оттенок синего с более теплого на холодный, с более темного на светлый! Словно надкусывается нечто мягкое и свежее. И светлота светла еще тем, что она законно здесь присутствует, потому что там окно, которое как мятная прохлада, принявшая форму.
А потом – кушетка, кровать, ложе – место для отдыха, что-то теплое и примятое, переданное сгущением мазков темной охры. Так постепенно воссоздается комната: протяженность и высота, мягкость и гладкость.
Многие, видавшие картины Гурьянова, говорят, что сами могли бы так писать… И смеются. Да, та легкость, с какой мазки ложились на полотно, и теперь удивительно заражает какой-то энергией. Возникает чувство, что и тебе все под силу, ведь и ты понимаешь что-то о жизни и смерти, ведь и ты наблюдал старость и молодость, летнюю горящую листву и склоненные в вечерние сумерки лица женщин. А значит, – сможешь их воплотить.
Но разве не так же мы наблюдаем, как ловко акробаты совершают свои перемещения в воздухе? Мы видим лишь осуществление, красоту движений, но не чувствуем главного – напряжения всех сил, которое необходимо верно уравновесить, чтобы подружиться с земным тяготением и использовать как можно больше возможностей, подаренных этими мгновениями.
Произведения Гурьянова – искренние и живые – вдохновляют, возвращают человека к его собственным переживаниям. И делают это таким образом, что он понимает, как ценны его мимолетное чувство, мысль, его горе и радость, как волнующе оно может быть выражено для других.
Такой для меня стала его картина “Сон”. Очертания комнаты тонут в золотой дымке, кажется, распахнуто окно, может быть, доносится детский звонкий смех вот этими тонкими штрихами или блестит и бьется прозрачный ледяной ручей в горячих солнечных лучах. И как-то со всем этим связаны освещенный пол, стекло, тонко дребезжащее от уличного гула, и дрема. Наверное, это весна сквозь рассеивающийся сон улыбается, и каждое ее новое пробуждение происходит и в нас.