В Казани с первым гастрольным визитом побывал русский драматический театр “Мастеровые” из Набережных Челнов. На одной из лучших сцен республики – Татарского академического театра им. Г.Камала – челнинские артисты показали самые яркие постановки последних лет: “Событие” В.Набокова, “Плутни Скапена” Мольера, “Очень простая история” М.Ладо, а также два спектакля для детей – “Снежная королева” и “Щелкунчик”.

Театр “Мастеровые” был основан в 1975 году и прошел долгий путь становления – от любительской театральной студии к профессиональному театру. С 2006 года художественным руководителем “Мастеровых” является Валентин Ярюхин – режиссер, долгое время пребывавший в “свободном плавании” и осуществлявший постановки в драматических театрах крупных городов России. Среди них – Ростов, Иркутск, Казань, Уфа, Пермь. Однако его укоренение в Набережных Челнах неслучайно, так как костяк труппы русского драмтеатра составляют бывшие студенты Ярюхина, выпускники Казанского университета культуры и искусства. С приходом Валентина Никитича творческий тонус коллектива наполнил название “Мастеровые” соответствующим содержанием: три десятка спектаклей их репертуара крепко “сколочены”, один не похож на другой, каждый “обработан” в своей эстетике и манере актерской игры.

– Уже год как театр “Мастеровые” сменил статус: был муниципальным – стал автономным учреждением. Принесло ли новшество какие-то перемены к лучшему?

– Пожалуй, нет. У нас по-прежнему есть бюджетная часть и внебюджетная. Город оплачивает театру аренду и коммуналку, выдает актерам смешные зарплаты по единой тарифной сетке – 2500-2800 рублей. Выручка от продажи билетов остается у нас. Что не так уж и много, если учесть, что постановочных денег на костюмы и декорации мы не получаем. Хотя в нашем репертуаре немало детских спектаклей и к их постановке “Мастеровые” относятся очень серьезно: ведь дети – наши будущие клиенты, мы должны привлечь их в театр зрелищностью.

Помимо нас, в Набережных Челнах работают еще два театра: татарский драматический и кукольный, они государственные – у них есть постановочные, которые постоянно урезают. На что коллективы этих театров жалуются. Мы не жалуемся. Хотя, разумеется, от спонсорской или иной помощи “Мастеровые” не отказались бы, так как коллектив старается не для себя – для всех горожан.

– Во все времена серьезные театральные коллективы цементировались какой-то идейно-эстетической задачей. Например, Станиславский колдовал над правдой психологического переживания. Какая эстетическая платформа у “Мастеровых”?

– Сравнение со Станиславским не очень корректно. Задачи нашего театра скромнее: на временном промежутке в три года нам необходимо было как-то о себе заявить, как-то себя позиционировать. Пережив тяжелый период, мы благополучно оставили его позади и сейчас находимся на следующей позиции: мы есть, о нас знают, о нас говорят. Однако встает вопрос: что дальше?

Идеальный вариант, когда в театре представлено все: зарубежная и русская классика, разнообразные детские спектакли. Тем не менее я вынужден признать: наше репертуарное поле по объективным причинам сужено. Когда беру пьесу, сразу озадачиваюсь вопросом: кто будет играть брутальных мужиков, которые там прописаны? Перед Станиславским не стояло такой проблемы: он сам отлично играл на сцене и мог выбирать из классных актеров, которых в Москве всегда хватало. У нас в Челнах такой малины нет.

Прошлой весной преподаватель Казанского театрального училища Юнона Ильинична Карева пригласила меня на свои дипломные спектакли с тем, чтобы я посмотрел на студентов из Челнов и нарисовал перед ними перспективу вернуться в родной город. Но я тогда честно сказал, что мне как режиссеру, кроме черной пахоты, предложить начинающему актеру нечего: ни хорошей зарплаты, ни жилья. Однако если инициатива будет исходить со стороны самих выпускников, то непременно поднатужимся, сделаем приемлемую зарплату. С тех пор волею судеб в нашей труппе осела лишь Саша Комлева, уроженка Ульяновска.

– У Комлевой есть что-то от знаменитой Бабановой – в ее стремительной четкости и серебристой звонкости. Интересным мне также показался актер Дмитрий Томилов – его задорная мелкобесовская инфернальность в роли Мышиного Короля в “Щелкунчике”.

– Томилов пришел в “Мастеровые” из КВН. У него много кавээновских штампов, штучек-дрючек, рассчитанных на эффект. Но он способен к раздумью над ролью, анализу, и когда соединяет и то и другое – получается интересно. Особенно во время казанских гастролей, на мой взгляд, удалась ему роль Сильвестра в “Плутнях Скапена”.

Хотя я редко хвалю своих актеров. Стараюсь держаться от них на расстоянии, чтобы миновала меня распространенная театральная беда: актрисе 40 лет, а она играет Джульетту, потому что у режиссера от увлеченности ею крышу снесло. Мне нужны верные люди – верные не мне, а театру. Служение ему тяжело, но я хочу, чтобы мои артисты любили театральное дело так, как я его люблю.

В работе с актерами я делаю упор на ансамбль, поскольку убежден, что и без звезд реально поставить классный спектакль. Звезды, наоборот, могут уничтожить целостность впечатления. В прошлом году я побывал на фестивале “Пространство режиссуры” в Перми, на который магнитогорцы привезли “Грозу” А.Островского – замечательный спектакль. После них выступали москвичи с Гошей Куценко и Апексимовой в главных ролях… Большей халтуры и пошлости я не видел! Так что звездность порой мешает.

– И все же перенесемся на территорию грез – представим, что ситуация идеальна. Тогда вы…

– В моей молодости, при социализме, актеры ехали за талантливым режиссером в тьмутаракань. Ежи Гротовский бросил все, уехал из Кракова с восемью актерами, заперся с ними в глуши и занялся тренингами, по сути, душой – по два года работал над одним спектаклем. Сейчас такую ситуацию трудно представить: все на бегу, нужно получать дивиденды, стричь купоны. Поменялся менталитет актеров.

В идеальной для театра ситуации меценатство подкреплено законодательной базой, как в Европе. Там социальная значимость проектов оценивается по четкой шкале: с тех, кто занимается игорным бизнесом, и тех, кто оказывает помощь детским домам, взимаются разные налоги, если не освобождаются от них вообще. Отсутствует проблема субсидирования спектаклей.

Мысленно возвратившись во время, допускающее возможность студийной работы, и разместившись в пространстве, где законы учитывают запросы театра, я, пожалуй, поставил бы “Антигону” Софокла. Из всех трагиков античности он кажется мне наиболее современным.

– Что ж, отношения между измельчавшими людьми, разыгрывающими на сцене трагедию овощей на грядке, изрядно надоели. Наверное, и впрямь актуально исследовать отношения между людьми и богами.

– Нет, этого я как раз боюсь. Добиваться от актеров психологической реконструкции – веры в античных богов, да еще похожих на людей,- это красиво, но нере-шаемо. К тому же я был свидетелем попытки соединить театр и церковь, когда работал со знаменитым режиссером Анатолием Васильевым. Помню, он с высокомерием относился к бульварному театру, а бульварным театром для него было все, кроме его “Школы драматического искусства”. Книгу Стреллера “Театр для людей” он буквально ненавидел. В своих постановках Васильев реализовывал свои богословские идеи, исполненные прелестной красоты. Но это оказалось нравственной ловушкой. В данное время театра Анатолия Васильева как такового больше нет, хотя он по-прежнему является самым высокооплачиваемым российским режиссером за рубежом.

Нет, по моему глубокому убеждению, театр должен существовать для людей.

– Вы автор двух поэтических сборников. Свои стихи вы тоже пишете для людей?

– Стихотворчество для меня, скорее, дневниковая терапия, на большее не претендую. В своих поэтических пристрастиях я традиционен. В 20 лет переболел нашими шестидесятниками, Вознесенским, Евтушенко, в какой-то мере Окуджавой, так как авторской песней тоже занимался. В 40 лет открыл для себя Арсения Тарковского, затем основательно познакомился с Бродским и пережил краткое увлечение Ходасевичем. С тех пор за свежими веяниями в поэзии, честно говоря, не слежу. Когда попадаются в руки сборники современных авторов, замечаю, что в них часто одно стихотворение похоже на другое, и в итоге вся книжица превращается в жалостливую протяжную песню о самом себе. Думаю, чтобы хорошо писалось, поэту необходимо как можно больше путешествовать – тогда в нем что-то меняется, что-то торкается.

– Следовательно, театр и поэзия для вас – творческие параллельные, которые не пересекаются?

– Почему же не пересекаются? С моим приходом в театр “Мастеровые” стало традицией каждый год, 6-10 июня, проводить поэтические вечера, посвященные дню рождения Пушкина. Также театр и поэзия связаны для меня внутренне ответом на экзистенциальный вопрос: ты можешь за это ответить? Конечно, хотелось бы стоять незыблемым утесом, который обтекает повседневная суета. Но время чертовски смеется над нами. И некоторые, как Евтушенко, на старости лет превращаются в наглядное пособие по проституции. Как много я издавал ненужного, сокрушается он, мне так стыдно, сейчас бы я такого не написал: “Мы входим в мавзолей, как кабинет рентгеновский, и Ленин, как рентген, просвечивает нас”. Почему же Бродский, который был младше Евтушенко всего на семь лет, не попал под это обаяние советской номенклатуры и не писал стихов, похожих на журналистские репортажи?

– Вы можете ответить за гастроли в Казани?

– Да, конечно. Мы заявили о себе, познакомились с казанской публикой, которая нас приняла. Мне было радостно, что актеры, проникнувшись ответственностью момента, собрались и сыграли яснее, внятнее, лучше, чем на родной челнинской сцене. Для меня самого казанские гастроли тоже стали значительным событием в жизни, вехой своего рода. Ведь когда-то я принял решение стать режиссером, будучи актером Казанского тюза, принял с тайным намерением быть востребованным в этом городе. Однако этого не случилось. И вот спустя годы я доказал, что могу добиться творческого результата, могу создать ансамбль из актеров, пусть и не столь профессиональных, как тюзовцы. К сожалению, момент истины наступил несколько поздновато, увы, мне уже не 30 лет…