Прошедший нынче в Казани ХХVI Международный оперный фестиваль им. Ф.И.Шаляпина подарил меломанам немало минут истинного наслаждения. Большая заслуга в этом и любимца казанской публики Михаила Казакова. Его вокальное и актерское мастерство совершенствуются год от года. На нынешнем фестивале мы увидели его в образе царя Бориса, а также в операх Верди «Аида» и «Набукко». И надо было видеть, с каким энтузиазмом зрители приветствовали питомца Казанской консерватории, ныне выступающего на самых престижных сценах мира.
Прошло два года после его последнего интервью нашей газете, и, естественно, наш разговор с Михаилом Казаковым начался с вопроса о том, какие наиболее значительные события произошли в его творческой жизни за это время.
— Такими для меня стали, — говорит Михаил, — исполнение партии Кутузова в опере Прокофьева «Война и мир» и участие в новой постановке «Бориса Годунова», осуществленной известным кинорежиссером Александром Сокуровым. Ее мы показали в Афинах прошлым летом на традиционном музыкальном фестивале.
— И как там приняли «Бориса»?
— Очень хорошо. Прямо-таки с южным темпераментом.
— А как начался для вас нынешний сезон?
— С участия в знаменитом Люцернском фестивале в Швейцарии. Там с оркестром под управлением Юрия Темирканова я исполнил «Песни и пляски смерти» Мусоргского. Работа с Темиркановым — одно из самых ярких моих впечатлений. Это уникальный дирижер, потрясающий мастер! Вот он поднимает руки, и кажется, что ему ничего больше не нужно делать — музыка сама льется. Впервые восторг от этого я ощутил годом раньше, во время нашего совместного выступления в Московской консерватории. Какие-то невидимые флюиды соединяли нас… К сожалению, это бывает так редко (улыбается).
А на гастролях Большого театра в Париже была показана опера «Евгений Онегин» в новой постановке Чернякова. У нас, в Москве, ее приняли, мягко говоря, неоднозначно, а французы — на ура! Но важно другое. То, что пели мы на сцене Гранд-опера, где давно уже идут только балетные спектакли.
— Так повелось с того времени, когда директором этого театра был Рудольф Нуриев?
— Да, он хотел, чтобы там шел исключительно балет. Но сегодня парижане хотят слушать оперу именно в этих стенах, а не только в современном театре «Опера Бастий» с залом почти на четыре тысячи мест.
— Труднее ли вам петь на сценах зарубежных театров?
— Я бы не сказал. Другое дело – Ковент-Гарден, Метрополитен-опера, Гранд-опера, Ла Скала… Там выступали такие корифеи, и сцены так намолены, что волнение испытываешь необыкновенное.
Конечно, везде надо работать ответственно. Вот и в Казани, где ко мне особое, более пристальное внимание, я испытываю не меньший трепет перед каждым выходом на сцену. Хотя не скрою: мне очень жаль, что из этого театра уходит то лучшее, что было.
— Что вы имеете в виду?
— Прежде всего огорчает то, что сегодня здесь нет полноценной собственной оперной труппы. Даже в обычных, не фестивальных, спектаклях главные партии поют гастролеры. Да, это отличные певцы, но разве они «болеют» за наш театр? Отработают свой спектакль, получат гонорар и — восвояси.
Те, кто составлял славу театра, либо ушли, либо вот-вот уйдут. А новых солистов, которых бы театр сам выпестовал, взрастил, практически нет. Не знаю причину, но, мне кажется, это неправильно. Как и то, что на нынешнем Шаляпинском фестивале было всего две русских оперы, а из шаляпинского репертуара — всего одна! А ведь шли, и долго шли, на казанской сцене «Фауст», «Севильский цирюльник», «Князь Игорь»… Хорошо бы их восстановить. Зачем отказываться от хороших традиций?
— С возрастом у человека меняются идеалы, пристрастия… С вами этого не происходит?
— За прошедшие годы розовые очки, через которые я смотрел на мир, конечно, упали. Не все так идеально, как хотелось бы, и в нашем мире оперы…
— Как-то Иринa Константиновна Архипова сравнила сцену в театре с корридой. Вы согласны с таким сравнением?
— По крайней мере, я понимаю, что она хотела этим сказать. И в принципе согласен с ней. Она имела в виду, что нужно доказывать свою значимость, свой статус как лучшего исключительно на сцене, а не в закулисной борьбе. И еще, думаю, в любой ситуации надо сохранять чувство собственного достоинства, быть внутренне собранным и сконцентрированным на деле, которому предан и служишь.
— У вас бывают моменты творческой неудовлетворенности?
— Сплошь и рядом. Все зависит от душевного состояния, настроения, от окружения, наконец. Когда отдаешь публике, партнерам по сцене свою энергию, то хотелось бы получать то же самое от них. Но часто этого не происходит. И тогда наступает момент не физической, а эмоциональной усталости. Но когда мы на сцене, никому не интересно, что творится у нас в душе. Всем нужен результат. А он дается нелегко.
— Вы человек сомневающийся?
— Во многом. Например, в тонкостях своего ремесла. Но что делать? По-моему, тот, кто ни в чем никогда не сомневается, либо халтурщик, либо лицемер.
— А разочарования посещают?
— В людях? Да. И это очень тяжело. Признаюсь, раньше я всегда думал, что виноват сам,
— Михаил, три года назад в интервью нашей газете вы с горечью заметили, что вам легче выступить в Карнеги-холле (именно тогда вы пели там в первый раз) , чем дать сольный концерт в Казани.
— Могу вновь это повторить. Я бы с удовольствием выступил в Казани с сольным концертом, но, к сожалению, ни филармония, ни БКЗ интереса к этому не проявили до сих пор. Якобы ждут от меня инициативы. А она ведь в том, что приеду и спою. Но организовывать концерт должен не я. Так что мои предложения не поддерживаются. Видимо, это никому не интересно. Или, может быть, считают, что раз я свой, то должен петь бесплатно?
Не могу в этой связи забыть один разговор с Ириной Константиновной Архиповой. Вскоре после моей победы на конкурсе имени Глинки она предложила мне спеть в одном из концертов. Я сказал, что, конечно, спою, для меня это большая честь. И услышал: «А почему ты не задаешь другие вопросы?» – «Какие?!» – «Запомни, это твоя работа. Ты этим будешь зарабатывать себе на жизнь. И потому должен спросить: „Какова будет цена?“
Признаюсь, всегда очень стеснялся этой щепетильной темы. Я знаю, какие гонорары в России и на Западе, в Москве и на периферии. И если надо, чтобы я спел бесплатно, так скажите об этом прямо. А не хитрите. Это очень обижает. Я не раз давал благотворительные концерты, и если буду свободен, то с удовольствием еще спою.
— Сколько у вас компакт-дисков?
— Сольный — один. Это романсы Чайковского. Затем был диск Большого театра „По страницам русских опер“. А на сольном диске Николая Баскова с оперной музыкой по его просьбе я спел с ним сцену из оперы „Лючия ди Ламмермур“. Помню, как это было интересно — ведь вдохновителем, продюсером и музыкальным критиком этих записей был брат Монсеррат Кабалье. Приятно было услышать от него много лестного в свой адрес.
— Обидно, что Басков, певец талантливый, ушел в шоу-бизнес…
— Каждому — свое. Сидеть на двух таких разных по высоте стульях, как оперное искусство и популярная музыка, очень сложно…
— Михаил, вы, помнится, хотели перевезти родителей в Казань, поближе к Москве. Получилось?
— Нет. Им хочется быть рядом со мной постоянно. А я большей частью — в самолетах и поездах. Поэтому остановились на таком варианте — где я, там и они. Приезжают и в Казань, и в Москву. А мама ездила со мной в Германию на постановку „Аиды“. Словом, общаемся.
— Ваши ближайшие планы?
— Сначала гастроли с театром имени Мусы Джалиля в Португалии — буду петь в „Аиде“. В мае Германия, где состоятся два концерта. Летом Большой театр едет на гастроли в Японию с „Евгением Онегиным“ и „Пиковой дамой“. Оттуда — на фестиваль в Словению.
— Успеха вам!
— Спасибо.
