Как известно, «Мещане» — это первый драматургический опыт молодого Максима Горького. Сам автор был недоволен пьесой, говоря, что там много шума и нервов, но «нет огня».
Из постановок «Мещан» на советской сцене зрители прежде всего помнят спектакль Ленинградского БДТ, поставленный Георгием Товстоноговым в 1966 году и ставший популярным благодаря телеверсии; в нем содержание «Мещан» представляло собой перетекание пошлости в трагедию и обратно — в «трагипошлость». Что говорило об угасании интереса к конфликту идеологий, образу жизни и революционному задору пролетария Нила. Поэтому желание Рашида Загидуллина при постановке «Мещан» на сцене ТГАТ им. Г.Камала (премьера состоялась 15 февраля) содрать с Горького штамп пролетарского писателя вполне закономерно и оправданно.
Ключевыми для режиссера стали слова главы семейства Бессеменова, обращенные к непутевым детям: «Я же вас люблю!». Таким образом главной задачей постановщика стало извлечь из горьковского материала «пуды любви», как в чеховской «Чайке». До него «Мещане» на татарской сцене ставились как бытовая, семейная драма, причем нередко в острокомедийной форме. Между тем всегда имелись куда более веские основания для трактовки «Мещан» как трагедии, ведь Бессеменов — это Лир наизнанку. Тот все отдал детям и стал им не нужен, а этот хочет взамен владеть их душами и встречает бунт с гневом убежденного деспота. Тем не менее «Мещане» в постановке Рашида Загидуллина приобрели формат мелодрамы, что, кстати, заявлено и в татарском переводе названия: «Эзелгэн эмет» — «Несбывшаяся надежда».
Наверное, такое решение стало бы выигрышным для камерного пространства сцены Тинчуринского театра (который, как мы знаем, до сих пор на ремонте) и для труппы тинчуринцев, чьи актеры сильны в наивном мелодраматическом самовыражении. Но огромная сценическая коробка Татарского академического театра сослужила замыслу Загидуллина не лучшую службу. Художник Сергей Скоморохов сочинил трагедийный павильон, похожий на стены мрачного готического замка или неприступной крепости — бастиона мещанства, который режиссер вовсе не собирался штурмовать. Оттого мир «Мещан» четко поделился на реальный низ и мистический верх (второй этаж с квартирами для жильцов) , который режиссер не сумел пронизать силовыми полями и обыграть (один раз мелькнул в окне слева Тетерев, а справа повеселилась молодежь в комнате разбитной жилички Елены). Посреди этого странного пространства стоит огромный шкаф, являя собой своеобразный центр и печальный символ безвыходной жизни.
Пожилые родители дали детям образование, какого сами не имели. Но результаты плачевны: сына Петра выгнали из университета, и теперь он слоняется без дела, дочь Татьяна работает учительницей, но мается, не имея ни мужа, ни друзей. Отец постоянно попрекает их неустроенностью, дети вяло сопротивляются. Они мечтают жить иначе, да не знают как и не имеют для этого ни энергии, ни таланта.
Ринат Тазетдинов, очень убедительно сыгравший старика Бессеменова, изменчив и сложен в роли и меньше всего играет деспотизм. Скорее — недоумение, граничащее с отчаянием: отчего же все разваливается, ведь вроде бы так крепко все построил? Корни его настойчивости — в растерянности перед изменившейся жизнью.
Его жена Акулина Ивановна (Фирая Акберова) тихонько ходит вслед за мужем, пытаясь
Интересно следить за Ильдусом Габдрахмановым в роли Петра, хотя здесь он работает, скорее, на сдерживание своего актерского потенциала. С нетерпением ждешь, что он выкинет какое-нибудь антраша, разразится гэгом, сыграет залихватски на гитаре, наконец. Но нет, идя вслед за героем, который выбирает самый легкий и безопасный вид фронды — безучастие, актер не позволяет себе ни одного яркого «психологического жеста». Словно ему и Ильсие Тухватуллиной (Татьяна) дух Станиславского нашептывает: «Играть очень мягко. Не напирать. Стараться быть приятным по внешности и очень мягким, почти безвольным. Больше страдать, чем нервиться… ». Однако в сцене отравления Татьяны нашатырным спиртом Тухватуллина вынуждена все же подчиниться установке на мелодраматизм и из рефлексирующей зануды с чеховским привкусом превращается в героиню бразильского сериала: в белой ночной рубашке она картинно катается по полу, хватается за горло и страдальчески кричит. И Станиславский уже шепчет: не верю!
Веселый здоровяк Нил (Минвали Габдуллин) и темпераментная квартирантка Елена (Люция Хамитова) в первом действии составляли веселую альтернативу ноющей молодежи бессеменовского дома. Они ворвались в его сумрачную атмосферу не лучами света, скорее, яркими пятнами, что подчеркивают костюмы: синяя шелковая рубашка Нила и красное платье Елены.
Дореволюционная критика видела в Ниле всего лишь новую форму мещанства — жизнерадостную и оттого вдвойне скотскую. В советской традиции было принято показывать его революционером. Но уже в спектакле БДТ Кирилл Лавров играл Нила изумительно бессердечной гнидой. Он покидал дом Бессеменова из какого-то истерического упрямства, взорвавшись почти на ровном месте. Тогда как по Горькому, Нил «всегда спокоен, жесты его округлы, не резки, —, а грациозны, ибо в каждый из них он влагает силы по инстинкту, не больше и не меньше того, сколько следует. Его возмущение, его гнев, все в нем — здорово, крепко». И исполнение Габдуллина, пожалуй, ближе всего к пониманию этого образа самим автором пьесы.
Роль хорошенькой, но маловыразительной Поли, горничной Бессеменовых, к сожалению, дает мало простора молодой талантливой актрисе Гульчечек Гайфетдиновой. Ее Поля просто не упускает свое женское счастье, что не интересно даже в жизни, а на сцене тем более.
Больше повезло Люции Хамитовой с ролью вдовы Елены, прелестной и простодушной обольстительницы, настолько же наивно-пошловатой, насколько и притягательной. Она уводит Петра из родительского дома с непонятными целями: то ли для того чтобы держать при себе мальчика-мужа, постепенно превращаясь в семейного тирана, то ли чтобы веселиться вместе до гробовой доски. Это отношение к жизни, как к захватывающей игре, и есть главная причина, по которой старик Бессеменов терпеть не может квартирантку.
Но не будем забывать, что ради любовных сцен с участием этих двух пар — Нила и Поли, Петра и Елены — режиссер и затеял весь сыр-бор с постановкой. Потому они сделаны в стилистике поэтического театра и выламываются из общего потока действия. «Пуды любви» — два признания в нежных чувствах — развертываются в длинные танцевальные интермедии, световая партитура спектакля в эти моменты становится предельно насыщенной. Слившиеся в объятиях Поля и Нил переливаются всеми цветами радуги. А бурное объяснение Петра и Елены, играющей шарфом, как лассо, похоже на игру в «кошки-мышки». Однако эти лирические сцены, по контрасту с психологизмом других, не создают разность потенциалов, порождающую «ток» пронзительного действия. Ведь никакими светомузыкальными эффектами нельзя приукрасить прозаичность выбора Нила, который предпочел простую и понятную женщину той, что любит его беспокойно и мучительно.
Выпуклых и острых деталей, обретающих метафорическую силу, не привнесли в «Мещан» Загидуллина и образы птицелова Перчихина и певчего Тетерева. Перчихин — откровенный хитрец у Горького, едкий и занудный старик (не случайно автор наградил его «острой» фамилией) — в исполнении Ирека Багманова превратился в обиженного «маленького человека». Мрачный великан Тетерев (Асхат Хисмат) временами даже обаятелен, например, когда неуклюже ухаживает за Полей, но колоритный грим — окладистая рыжая борода и усы — не восполняет в образе нехватку темперамента: размашистости жеста и зычности баса.
Ценители броского театрального языка, которым разговаривал режиссер Загидуллин в своих лучших спектаклях на тинчуринской сцене («На дне», «Забытый доклад», «Господин-де Пурсоньяк», «Мамаша Кураж и ее дети») , дождались мощного аккорда лишь в финале, когда «символический» шкаф падает и за ним разверзается пропасть, полыхающая красным огнем. Очистительным революционным или адским? Вопрос остается без ответа. Как и то, почему Загидуллин отказался от цветистого многостилья в режиссуре, которым владеет если не лучше, то бесстрашнее многих. В спектакле «Мещане» он сосредоточился на добросовестном воспроизведении выписанных в пьесе человеческих типов, сложного узла взаимоотношений всех со всеми и добился… академической тоски.
Галина ЗАЙНУЛЛИНА
