Имя поэта Владимира Вишневского в сознании российского читателя прочно увязано с понятием «одностишия». Кто же не помнит этих уже ставших хрестоматийными строк — «О, как внезапно кончился диван!..», «Давно я не лежал в Колонном зале… », «Мы тоже не всего читали Шнитке… », «Я в душу Вам?.. Да я же не доплюну!..» Впрочем, цитировать можно бесконечно. А в том, что помнят их наизусть очень и очень многие, довелось убедиться на днях в казанском гипермаркете «Книжный двор», где прошла встреча поэта с читателями.

Возможно, кто-то на этой встрече впервые открыл для себя другого Вишневского — ведь в последней из его вышедших книг «Быть заменимым некрасиво» одностишиям отдано далеко не главное место. Тут стихи о нашей сегодняшней жизни, о реалиях современной России, которые побуждают автора, скорее, к грустной иронии, а подчас и сарказму, нежели к феерическому юмору. И все же интервью с Владимиром Вишневским мы не могли не начать именно с одностиший.

— Когда-то на филфаке Казанского университета как классический пример одностишия нам цитировали Брюсова: «О, закрой свои бледные ноги… ». Но широкая публика Брюсова как автора одностиший вряд ли помнит, а вот Владимира Вишневского знают и любят именно за это. Чувствуете себя новооткрывателем жанра?

— Всегда повторяю: я не первооткрыватель его в чистом виде. И скромно напоминаю, что — да, был еще Брюсов, был Карамзин («Покойся, милый прах, до радостного утра») , и много еще кто был. Просто так получилось, что я укрупнил, популяризировал и возвел одностишия в ранг новояза. И это совпало с эрой клипового сознания, когда алгоритм одной строки лег на душу и на слух современного человека. На вторую-то строчку часто не хватает ни сил, ни желания…

Я не просчитывал, что это будет успех, мне просто повезло. Дело в том, что для русского языка это очень адекватная форма, потому что в одностишиях проявляется та языковая плотность, которая присуща, наверное, только нашему великому и могучему.

Поэтому, отбояриваясь всячески от этого имиджа, говоря, что есть другой Вишневский, есть стихи канонической протяженности, и они тоже вроде ничего, я, конечно, понимаю, что могу быть идентифицирован в массовом сознании в основном по одностишиям. И это и удача, и проклятье.

— У вас много последователей. Как вы к этому относитесь?

— Да, это такая игра, которую я, пафосно говоря, отдал народу. Инфицировал этой заразой большие слои населения. Есть очень хорошие пародии, я их цитирую, ссылаюсь на них. Есть никакие: написано правильно, но ничего в них нет. Более того, многие люди думают, что я такой маньяк, говорю только одностишиями, и сами начинают со мной так говорить. Это, конечно, невыносимо…

— А стихи, как вы говорите, канонической протяженности, они так же активно воспринимаются читающей публикой?

— Понятно, что есть стереотипный образ Вишневского, который примерно одно и то же читает на экране. И не все задумываются, что это происходит еще и потому, что новое вырезают. Не претендую на какое-то фрондерство, но каналам комфортнее, привычнее подавать меня в упаковке таких a la иронических стихов об отношениях разнополых. И это довольно драматическая ситуация. Поэтому книги все еще остаются важной оказией, с которой можно донести до публики себя нового. И есть люди, которые в курсе того, что я сегодня делаю, подходят на улице и мне об этом говорят. Это барометр того, что тебя читают.

— Если перелистать последнюю вашу книжку «Быть заменимым некрасиво»…

— Даст бог, не последнюю.

 — Последнюю на данный момент, разумеется… Так вот, там об отношениях разнополых все меньше, все больше философской грусти…

— Да она у меня всегда была. Разное пишется — и лирика там тоже есть. Ну, может, так надо, что сейчас «поперло» что-то другое. Странно, что я вообще еще этим занимаюсь. Я всегда говорил: мы все писали когда-то стихи, но наиболее глупые, непродвинутые и наивные люди сделали это своим занятием. Но если оно принесло какую-то известность, определенный статус — слава богу.

— Известность, статус — да, но приносит ли это доход, кормит ли это сегодня?

— Я издаваемый автор, имеющий на сегодняшний день нормальные тиражи, — и все равно я бы не смог жить на гонорары от поэтических книг, если бы не моя публичная деятельность. Поэтому хорошо, что я пока еще обладаю возможностью быть званым, услышанным, выступающим публично поэтом. Так что публичная ипостась связана не только с удовольствиями.

— Да, в анонсе сегодняшней встречи вас назвали и шоуменом, и телеведущим, и даже киноактером. Но мало кто знает Владимира Вишневского как актера…

— И правильно, что мало знают. Я снялся в четырнадцати фильмах, в четырех из которых сниматься, наверное, не надо было. При этом сыграл пару главных ролей. Сейчас вот снимаюсь в новом сериале «След перископа». Эта деятельность приносит, скорее, удовольствие, хотя мне и платят за съемочные дни. Это такое приключение, хождение в кино. Но еще большее удовольствие сознавать, что ты не зависим всецело от кино, ты всегда подстрахован возможностью вернуться к своим бумажкам.

Что касается так называемого шоуменства — это тоже довольно ответственный титул. Я просто иногда веду какие-то мероприятия, церемонии.

— А что с телевидением?

— Моя программа «Парк юмора», которая выходила на ТВЦ, сейчас прикрыта, поскольку поменялась концепция канала. Но от телевизионной работы я, мягко говоря, не зарекаюсь, тем более что ничего, кроме благодарности, к телевидению я не испытываю, потому что оно донесло информацию о моем лице и люди знают не только мои стихи, но и мое лицо — пока… У меня нет желания абы что вести, лишь бы быть в кадре, но я бы хотел делать что-то адекватное для себя, какую-то концепцию обживать своими словами, своими интонациями, как в «Парке юмора», где не было репризерства или конферанса, а была некая линия человеческого общения со зрителями. Но пока такого формата мне не предложили.

— В одном из стихотворений вы пишете: «Я просто менеджер по работе со словом». Вам вообще как кажется, поэт в России по-прежнему больше чем поэт или это в прошлом?

— Столько обыгрышей уже было этих стихов Евтушенко… Я писал уже, что поэт в России как минимум не меньше чем поэт. Если он будет равен себе — это уже будет хорошо. В России все больше самое себя, все не равно себе, все имеет какую-то мистическую надстройку — зима в России больше чем зима, футбол в России больше чем футбол. Все — и дороги, и дураки… Это такой мистический набор неких клише, но они все имеют место в жизни. Юмор в России больше чем юмор… Это уникальность нашей жизни. На ней, с одной стороны, можно спекулировать, но, с другой стороны, ее трудно подделать. И нигде находиться я не могу, кроме как в России.

— … про которую вы пишете:

«Птица-Тройка?.. Скорей, Русь-жена. Дай развод!.. Не дает развода».

— Да, это то, что Гоголь прописал — точнее, и Гоголь, и Блок. Я и не прошу развода. Так счастливо сложилось, что я вроде пригодился, где родился. Хотя понимаю, что это может измениться.

— А ведь когда-то , после школы, вас не приняли в литинститут…

— Не приняли. По двум очень простым причинам. Во-первых, у меня не было необходимых для литинститута двух лет стажа. Но самое главное — качество моих стихов тогда совершенно объективно не отвечало требованиям творческого конкурса. Так что, как сказал Давид Самойлов: «Спасибо тем, кто нам мешал». Потому что на сегодня у меня нет ни одной книжки, которую я бы стеснялся подарить. А так бы, наверное, была.

— В ваших одностишиях сквозит легкий мужской шовинизм…

— Да нет, это мне приписывают.

— А вот это — «Любимая, да ты и собеседник?!» Вам феминистки никогда не предъявляли претензий?

— Программно — нет. Тем более что главная феминистка страны Маша Арбатова меня цитирует в своих эфирах — «Живой-то бабой надо заниматься… ». Но, когда меня в этом обвиняют, я понимаю, что может и такое впечатление сложиться. И все время с жаром, по-детски отнекиваюсь — да я, наоборот, ставлю женщину выше, меня даже можно обвинить в зарабатывании дешевого капитала у женского электората. Обидно другое — когда тебя обвиняют в пошлости, вульгарности.

— А что, бывало и такое?

— Бывало. Но все-таки смею надеяться, что я вкусом храним и даже в экстремальных текстах не перешел этой грани.

— А как ваша жена относится к вашему имиджу Казановы?

— Да спокойно. Меня в свое время по этому поводу мама очень тонко высмеяла. Лет десять назад, когда мама еще была жива, я ехал через родительский дом в Останкино. Она спросила: «Куда ты едешь?» — «На программу „Тема“ к Гусману». — «А какая тема?» — «Секс у нас есть“ в качестве эксперта». А уже тогда был этот имидж, «пошитый» не без моей помощи. Она говорит: «Вова, ну ты уж больше на себя не наговаривай». Это был такой иронический приговор.

— В ваших стихах постоянно сталкиваешься с «новыми русскими» словами. Вот цитирую с одной только страницы — трэнд, ребрендинг, роуминг… Что для вас современный русский язык?

— Это мощнейшая, богатейшая стихия, которая самодостаточна, которая вбирает, перерабатывает все, что ей нужно, и отторгает все, что не нужно.

— То есть у вас, как литератора, нет чувства грусти по поводу того, что сегодня происходит с языком?

— Думаю, язык разберется сам. Что приживется, то приживется. То, что сегодня звучит с экрана, прекрасно конвертируется в стихи. Вот в августе я написал стихотворение о том, как «провожу с девушкой Светой операцию по принуждению к взаимности». Или у меня появилось новое выражение — «Интернет без права переписки». Вообще, русский — один из самых совершенных языков, потому что-то лько здесь возможна такая плотность, такая игра значений, смыслов. Ну где еще, кроме как в русском языке, словосочетание «в подъезде собственного дома» может уже сказать обо всем — без единого глагола…

— Еще одна цитата из стихотворения, открывающего книгу «Быть заменимым некрасиво»: «А я хочу успеть, успеть сказать». Сказать что?

— То, что я считаю возможным сказать. Я понимаю, тут есть опасность впасть в пафос, но единственное, что я могу сделать, — это сказать. Возможность вовремя сказать свое и быть услышанным — это для меня важнее всего.