В рассказе Шекли “Мнемон” описывается общество, забывшее содержание даже самых великих произведений литературы. Лишь бродячие учителя, “мнемоны”, помнят кое-что и продают свои знания людям, несмотря на гонения со стороны правительства.

Мистер Марвин приобрел короткую оду Катулла, высказывание Тацита о Цицероне и десяток строк из гомеровского “Списка кораблей” – это обошлось ему недешево… Какой голод заставлял человека менять три бушеля пшеницы на поэтическую строфу?.. Один мужчина обрел смелость после того, как услышал о Геракле, а женщина стала красавицей, когда узнала об Афродите. Прошлое, запечатленное литературой, – частица нас самих, и уничтожить ее – значит, поломать что-то и в нас. Но в том обществе “здравомыслящие” уже было согласились, что литература в лучшем случае не нужна, в худшем – вредна. К чему сохранять болтовню таких воров, как Вийон, шизофреников, как Кафка, эпилептиков, как Достоевский? Нужно ли знать тысячи различных мнений? Под воздействием таких влияний можно ли ожидать от гражданина правильного и лояльного поведения?

Сейчас, когда на телевидении чудовищная пошлятина имеет высоченные рейтинги, а хомо информатикус глотает глянцевые журналы, восхищается мюзиклами и хохочет от “Кривого зеркала”, рассказ Шекли кажется не фантастикой, а скорее – предостережением. Наши дети почти не читают. К поэзии у многих идиосинкразия, в чем признаются не без гордости и уж точно с полным пренебрежением к предмету. А как сказал Евгений Евтушенко, любовь к поэзии есть свидетельство душевной тонкости, а нелюбовь – проросшее из горла копыто. И мы еще помним время, когда послушать того же Евтушенко, Вознесенского, Рождественского собирались целые стадионы, книги расходились миллионными тиражами, а все равно их не хватало. Ситуация переменилась кардинально. И не надо думать, что она стихийна и неуправляема.

В этом контексте порадовало событие, произошедшее недавно в Набережных Челнах. Здешнее управление образования организовало конференцию по творчеству поэта Николая Алешкова. На нее съехались люди из разных городов, пришли взрослые и дети. “Мероприятие” получилось на удивление душевным и завершилось прекрасным творческим вечером в городском Дворце творчества молодежи. Алешков читал свои произведения, музыканты и певцы, в том числе из его родного села Орловки, исполняли песни на его стихи. Поэту дарили цветы и признания в любви чиновники, друзья, незнакомые люди – поклонники творчества. Говорили: хорошо, что такой поэт живет в нашем городе! А мне подумалось: еще лучше, что у поэта есть такой город!

В Набережных Челнах, где я прожила 18 лет с начала его строительства, поэзия всегда была в чести. Великая стройка начиналась со стихов. Строки участников лит-объединения “Орфей” (которым Алешков руководил более 20 лет) красовались на пролетах мостов и фасадах зданий. Ныне увидела то же: город, которому нужны поэзия и поэты. Но это, скорее, исключение.

– Николай, прожить такие дни… Как себя чувствуешь, “приняв на грудь” столько славы?

– Не знал, что я такой умный, – прошу воспринимать как шутку. Было интересно и неожиданно слушать со стороны, как я выстраиваю стихи, – метрика, строфика, рифмы и другие чисто профессиональные вещи. Когда пишешь стихи, не думаешь о пиррихиях и клаузулах, тебя ведут интуиция, провидение…

Конференция дала ощущение того, что я здесь человек не случайный, не лишний. Но больше порадовался не за свои стихи, а за то, что у нас есть учителя, которые могут провести такую конференцию на профессиональном уровне, и ученики, которые могут самостоятельно судить о стихах.

С другой стороны, судя по тому, как распространяются книги, ни обществу, ни государству нет дела до поэзии. На сегодня в России приоритеты расставлены так, что прежде всего – футбол. Остается надежда, что когда-нибудь у нас появится президент, который будет любить стихи, и тогда ситуация изменится.

Кто-то из классиков сказал, что литература служит смягчению нравов. Мне эта формулировка нравится. Если рассматривать ее как функцию литературы, она благородна. Но опять-таки о влиянии литературы на сегодняшний день: я бы не сказал, что это справедливо.

– На что влиять? Социуму это надо? Где в нем место поэзии?

– Я то же пытаюсь сказать. Не только во властях дело. Почему мы клюем на пошлость, отвергая высокое? Почему романы Акунина заслоняют от нас “Темные аллеи” Бунина? Хотя Акунин мастер, но мастер коммерческой литературы, а у Ивана Алексеевича духовная или душевная литература, не знаю, как точнее. С одной стороны, обществу нет дела до поэзии, но, с другой, насколько бедным оно было бы без Пушкина и блестящей плеяды: Тютчев, Фет, Гумилев, Есенин. А наше влияние, если скажется на читателе, скорее, уже не при нашей жизни.

– Ныне продолжается свинцовый век для поэзии. В Красноярске выпустили серию книг “Поэты свинцового века”, начиная с каторжанки Анны Барковой. Как думаешь, это сейчас поэты скорбят о том, что поэзия девальвируется, или в золотые и серебряные для нее времена тоже страдали от невостребованности и часто только после смерти значение творчества поэта взмывало вверх вертикально? Чем наше время по восприятию поэзии отличается от других времен?

– Тут все неоднозначно и даже противоречиво. С одной стороны, если взять эпоху Пушкина или Серебряного века, первые книги Цветаевой и Ахматовой расходились тиражами 100-200 экземпляров, не больше. Но их окружали значительные в культурологии люди, благодаря чему имена поэтов были на слуху. Сегодня на слуху другие имена – это попса, тон задают телевидение и желтая прес-са, а им способствуют некие либеральные силы, которые их поддерживают.

– Разрыв между попсой и истинно современной культурой настолько велик! Технический прогресс и культурный регресс.

– Дело даже не в техническом прогрессе, а в той силе, которая направляет луч прожектора: вот на этого надо, а вот на того не надо направлять. К сожалению, это чувствуется все острее. Почему на том же телевидении редко увидишь истинно русского писателя Валентина Распутина? Вот в чем беда, на мой взгляд.

– “Блажен, кто, познавая женщину, охранен любовью, блажен, кто, начиная мыслить, охранен наставником”, – сказал Юрий Олеша. Кого ты считаешь своими наставниками в поэтической судьбе?

– Я стараюсь продолжать традицию русской классики, блестяще начатую Пушкиным, когда доминантой было “чувства добрые лирой пробуждать”, как у Александра Сергеевича, и защита “униженных и оскорбленных”, как у Федора Михайловича Достоевского. Эта благородная традиция была основой классической русской литературы. Считаю, продолжать ее необходимо.

У меня в кабинете висят портреты Николая Рубцова и Василия Шукшина. Не пытаюсь дотянуться до их уровня мастерства, но хочется идти по их пути. Именно поэтому не могу любить либеральную литературу – сорокиных, ерофеевых и прочих. Но, к сожалению, либеральная тусовка имеет большее влияние на ход вещей, чем патриотическая. Меня это печалит, беспокоит. Последние 20-30 лет пристально следил за публикациями Вадима Кожинова, во многом воспитываю свой дух на его книгах. Так правдиво и убедительно о русской литературе и о русской истории не сказал никто.

– Однако популярней игрища “семантических мальчиков”: Пригова, Рубинштейна и иже с ними.

– Благодаря тому, что это пропагандируется. А поэтов первого ряда мало кто знает. Несколько лет назад ушел из жизни Юрий Кузнецов, выдающийся поэт, замыкающий русскую классику по состоянию на сегодняшний день. Его обязательно нужно преподавать в школе. Его поэзия связана с понятиями мифа, с досконально русским космизмом. После Рубцова она самое значительное явление в русской литературе.

– Мало публикуют и практически никогда не показывают по телевидению настоящих поэтов. Геннадия Русакова, например…

– Правильно упомянула. Стихи Русакова – это такой болевой нерв и вместе с тем такое мастерство!

– Да, несомненно. А также недавно ушедший из жизни Николай Дмитриев, великолепный поэт. Они не пропагандируются, а именно это и есть русская поэзия. Мы с одним из моих наставников, Николаем Беляевым, иногда спорим. Он тоже сторонник либеральной линии и так называемых свобод. Не признает тех же Кузнецова, Кожинова, предпочитает Давида Самойлова, Межирова, Левитанского, Кушнера. Говорю: я не отрицаю их, принимаю как поэтов, но почему ты даже прочесть Юрия Кузнецова не хочешь? А потом бы мы и поговорили о нем. Но на этом разговор кончается…

Заботит и то, что между литературными журналами в Москве сплошная война. С одной стороны “Наш современник”, сугубо патриотический журнал, с другой – “Знамя”, “Октябрь” и прочие. Они считают друг друга врагами. Это глупо. Красноярский журнал “День и ночь”, созданный ныне покойным Романом Солнцевым, печатает и тех, и других. Надо печатать не тусовки и лагеря, не литературу в пределах Садового кольца – к счастью, русская литература не замыкается в его пределах. На огромных просторах от Калининграда до Владивостока поэты, прозаики не менее талантливые, чем в Москве, – тот же Николай Перовский из Орла, который недавно ушел, оставшись незамеченным московской прессой. Николай Зиновьев из Краснодарского края, Николай Беляев – да множество! “День и ночь” печатает предпочтительно тех, кто мало знаком широкому читателю: из русского зарубежья, из провинции и москвичей – активно. Это правильно. На этих же позициях стояла наша “Звезда полей”, если помнишь.

– Как не помнить. Как не сожалеть, что так быстро угасла замечательная газета! Как и “Очарованный странник” в Ярославле. Такие отдушины были! Вся пишущая провинция России с надеждой вздыхала!

– В “Звезде полей” была идея – объединить литераторов. Не важно, к какому лагерю ты принадлежишь, важно, чтоб писал настоящие стихи.

– На твоей конференции говорилось о том, что хорошо бы газету возродить. Что есть человек, который может на себя взять это дело – ты. Только денег нет.

– В Челнах существовал журнал “Аргамак”. И был интересен тем, что выходил на двух государственных языках. Это устраивало всех и подтверждало, что у нас межнациональное согласие. “Аргамак” закрыли, вместо него открыли журнал “Майдан”, выходящий только на татарском. Почему? В Набережных Челнах живут люди 80 национальностей, “Майдан” печатается на деньги этих налогоплательщиков, хотя и город строили всем миром, и русский – язык межнационального общения. Мы боремся, чтобы вернуть журнал на двух государственных языках.

– Прожив 15 лет в русской глубинке, смею уверить: там ситуация куда как хуже. Приезжаю в Казань и за короткое время получаю предложения опубликоваться в “Казанском альманахе”, в журналах “Идель”, “Казань”. А в старинном русском городе Костроме – ни одного литературного издания. Газеты гордятся тем, что не публикуют стихов. Отдела культуры ни в одной газете нет… Знаю, у тебя немало друзей среди татар. Было бы упущением не сказать о том, что часто русский и татарин понимают друг друга лучше, чем русский русского.

– Да, мы прекрасно понимаем друг друга, например, с Разилем Валеевым. Он настоящий патриот своей нации. У каждого поэта должна болеть душа за свой народ. И Разиль это прекрасно воплощает в себе как поэт и как депутат Госсовета республики. Когда он работал в Челнах, это было самое счастливое время и для татарских писателей, и для русских. Потому что он понимал и тех, и других. И сейчас приветствует в предисловии к моей книжке то, что я русский национальный поэт. Вот истинное взаимопонимание. Я стесняюсь назвать это дружбой, потому что Разиль высоко, но я ему благодарен. Моя первая книжка вышла, когда мне было 38 лет – благодаря ему. И моя юбилейная книжка, к 60-летию, тоже не без его помощи увидела свет.

– Я думаю, ты редкий для провинции случай благополучной литературной судьбы. Вот имена талантливых людей, которые были рядом с нами, но рано ушли: Руслан Галимов, Георгий Сушко, Владимир Леушкин, Геннадий Капранов – ряд можно продолжать… Есть мнение, что, посвящая себя литературе в наше время, человек обрекает себя на неблагополучие.

– Существует дурной миф, что поэт должен жить под лестницей, быть вечно пьяным и так далее. Но есть и другие примеры: близкий к государственной власти наш земляк Гавриил Державин, дипломат и великий поэт Тютчев, состоятельный человек Афанасий Фет, аристократичный Блок. Я свою литературную стезю слишком уж благополучной не могу считать. Из восьми изданных книг в Москве выпустил только одну, и то за счет спонсоров, а не издателей. Суть моего благополучия лишь в том, что я вовремя “завязал” с пьянством в отличие от тех, кто рано погиб. А то бы и мне грозила такая же участь, это уж точно. Я считаю, человек должен победить свой порок. За мной – сын, я его должен поставить на ноги. На содержание семьи (святое для мужика дело) зарабатываю преимущественно издательской деятельностью, а не гонорарами. Какое же это литературное благополучие? И в отношениях с властью далеко не все безоблачно. Какой власти может нравиться поэт, который в стихах говорит то, о чем другие предпочитают помалкивать? А то, что смог себя поставить в Челнах так, чтобы со мной считались, это другой вопрос.

– Ты считаешь, поэты сами виноваты в том, что живут плохо и умирают рано?

– Другое печально в России: пренебрежительное отношение к поэту. Евтушенко точно сказал: “Вы всех поэтов убиваете, чтоб их цитировать потом”.

Вот ты вспомнила Володю Леушкина. У него есть стихотворение о собаке, которая выла на луну, чтобы предупредить людей о землетрясении. А чтоб она не мешала, ее убили. У нас отношение государства к поэту, как к той собаке, которая возмущает спокойствие. А поэт – это вечный андерсеновский ребенок, который первым кричит, что король голый! Начинает создавать волну… Поэтому его по голове не гладят, а бьют.

– Сейчас настала стабилизация. Ты замечаешь, что начинается возврат к поэзии? Или я идеализирую – на почве эйфории от того, что в Челнах увидела?

– Хочется надеяться на лучшее. Если бы эта “инициатива масс” была поддержана еще и внятной государственной политикой, национальным проектом по культуре, например… Потому что именно она первична, а экономика потом…

– И в отличие от бренда “русская экономика” или “русская политика” бренд “русская поэзия” – несомненный. Надо его продвигать?

– Конечно. И надо учесть при этом негативность неолиберального момента, который мешает развитию искусства. Откуда он идет (из заграницы, от мировой закулисы), я не знаю, но вижу, что он работает на разрушение культурного слоя России.

– “Черт меня догадал родиться в России с моей душой и талантом”, – сказал Пушкин. Ты бы так не сказал?

– Я родился там, где родился. По России поездил много, за границей был лишь однажды. Страсть к путешествиям не проходит, но жить я могу только в России, и только в Набережных Челнах. Тут – моя пуповина, самая корневая связь:

                     слились однажды губы

                    не оказался где бы –

                   смертельный враг.