Василий Павлович Аксенов в холле казанского отеля "Шаляпин" опускается в кресло напротив, и мы начинаем беседовать.

Я хочу быть понят
родной страной,
А не буду понят – что ж?!
По родной стране
пройду стороной,
Как проходит косой дождь.

– Это про меня. Очень точно. Конечно, не только про меня. Бредни, что русский писатель может творить только в России. Зрелый писатель, владеющий языком и пером, может сочинять везде.

– Ну да, одно и то же над нами небо, и дышим мы воздухом одной и той же исторической поры, и если человек может работать, он будет работать везде. Но в одном из интервью вы сказали: эмиграция похожа на собственные похороны. Чего вам недоставало в благополучных Штатах?

– Общения на родном языке. Я сравнивал себя с земноводным существом, даже статью написал, которая называлась "Легкие и жабры". Эмигранту-писателю приходится по необходимости выключать легкие и дышать жабрами. Это серьезное дело, к нему надо привыкнуть… А во-первых, благополучные Штаты ни минуты не думали о том, как обеспечить жизнь вновь прибывшего мистера Аксенова. С первого дня двадцать четыре года работал преподавателем в университете.

– Вы только одних романов написали двадцать шесть, не говоря о повестях, рассказах, пьесах, статьях, другой деятельности: преподавательской, публичной. Вы вообще когда-нибудь отдыхаете? Как?

– Я много занимался спортом, чтобы не развалиться. Начал в конце 60-х. Тогда появилась книжка "Бег для жизни". Бывшие бегуны, чтоб поддержать форму, занимались джоггингом. Это быстро распространилось. Я тоже стал фанатиком бега.

– А сейчас?.. Как, кстати, ваша сердечная аритмия поживает?

– Она меня вынудила это сократить. Продолжаю бегать, но не как раньше, я же мог бежать по два с половиной часа без остановки.

– Ваши публикации в журнале "Юность" в пятидесятых годах вызвали интерес у миллионов читателей. Собратья по перу сразу признали вас состоявшимся писателем. Вы были модным автором, властителем дум. Вы могли бы процветать в СССР. Но почему случился "Метрополь" – бунт на корабле? Какие у вас были на это внутренние мотивы?

– Ну, бунт ведь был раньше гораздо, чем в США издали "Метрополь". Повесть "Звездный билет" уже была бунтом, и власти предержащие это сразу почувствовали. И стали внимательно следить и отвечать соответствующим образом. Я оказался под прицелом. К этому времени у меня половина моих вещей лежала в ящике стола и никаких перспектив на то, что это общество примет мою литературу, не было.

– Тогда Евгения Попова и Виктора Ерофеева исключили из Союза писателей, и вы в знак протеста вышли из его состава. Поступок, на который потребовалось определенное бесстрашие. А есть у вас, как у героя романа Оруэлла "1984", своя комната страха? Есть страх, который вы бы никогда не смогли преодолеть?

– Конечно, есть. Физические пытки преодолеть трудно. Я однажды натолкнулся на апелляцию, написанную моим отцом из тюрьмы. Он упоминал там двадцать два "метода активного следствия" – страшнее этого ничего нет.

– В начале прошлого века большевики ради идеи не жалели жизни, ни своей, ни чужой…

– …потом, после красного террора, пришло время страхов, человек съежился, говорил шепотом, далее оттепель – время надежд, сменившееся "закручиванием гаек". Потом полудрема застоя, перестройка, когда многое перевернулось с головы на ноги, но многое и наоборот; смута, а вот теперь, говорят, период стабилизации. А не верится. Такая история бурная… Каким видится вам будущее России, каким находите современное состояние общества?

– У России много самых невероятных вариантов будущего. Увы, она может пойти по очень рискованному пути – националистическому, супердержавному. Сохранять державность, конечно, надо, но не придавать ей какого-то исключительного значения. А может произойти сдвиг в сторону милитаризации. Есть у нас в военной среде люди – лишь бы пострелять ракетами, не думая о последствиях.

А с настоящего момента, если нормально развиваться и присоединяться к западной цивилизации, к западному флангу человечества, это приведет к расцвету.

 – Говорят, у нас скоро будет новый президент страны. Вы бы с чего ему посоветовали начать?

– Еще неизвестно, что за персона появится, трудно сказать…

Но, во-первых, отменить нынешний гимн. У меня он всякий раз вызывает ассоциации с "Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги…" Надо заменить эти песнопения с этим мотивом. Было ощущение безобразия, когда объявили, что возвращается этот гимн. Возвращается творение самого продажного писателя за всю историю Советского Союза. Столько талантливых композиторов у нас сейчас! Они могут сочинить великолепный, вдохновляющий, достойный гимн.

– А это самое главное. Это сразу изменит весь климат. А дальше… Возьмем Германию. Никто не поднимает вопроса, вернется когда-нибудь нацизм или нет. Не вернется никогда. Потому что там проведена денацификация. У нас дебольшевизации не было. Может, и не надо, но постепенно надо избавляться от всей советской чепухи, способствовать частному бизнесу, либерализму, расцвету органов печати, гласности. Растить новое поколение как поколение либеральное.

– Кстати, о молодежи. Что бы вы посоветовали нынешнему "юноше, обдумывающему житье"?

– Я бы посоветовал каждому, прежде всего, изучить как следует один из мировых языков. Пусть все российские люди поставят задачу изучить еще хотя бы один язык: европейский, азиатский либо японский, китайский, чтобы росло поколение космополитов.

– Однако там прожита четверть века. Говорят, бытие определяет сознание. Вы ощущаете при этом Россию, как ощущал ее сын "врагов народа", врач, начинающий писатель Василий Аксенов?

– Из этого-то положения как раз и можно на всю глубину понимать, что происходит, как и зачем. Уж извините, но теперь вы, пользуясь современной терминологией, – звезда, а звезды живут высоко, далеко от народа. Живя за границей, можно ли дышать одним дыханием с ним?

– Считаю, что я правильно понимаю современную жизнь. Это отчетливо, на мой взгляд, проявилось в романе "Редкие земли".

– Есть там образ тамариска. У него уродливый ствол, но над кривыми наростами выросла нежная зелень, свежие побеги пастернака и укропа. Параллели прозрачные: тамариск – поколение "последних комсомольцев", которые выросли на кривом древе русского коммунизма, но, став первыми предпринимателями, дали начало новой, благополучной буржуазной формации. Мудрость о том, что всякое древо узнается по плодам его и дурное древо не даст хорошего плода, вы не учли?

– Вы знаете, эти тамариски действительно кажутся уродливыми посторонним лицам, но сами себе они таковыми не кажутся. Они такие странные, что своей странностью создают, когда стоят в виде рощи, определенную эстетику. И на корявых стволах, а часто прямо на коре воздушная зеленая свежайшая хвоя появляется. Но самое важное для меня, что я, наконец-то, создал настоящий современный роман с помощью метафоры о редкоземельных элементах. До этого написал несколько исторических книг: "Московская сага" – это уже далекая история, потом "Вольтерьянцы и вольтерьянки", это вообще восемнадцатый век. "Москва-ква-ква", это опять же 50-е годы, последний год сталинизма. Мне многие говорили, почему ты не напишешь роман о современности. Я вот тогда взялся за эти элементы…

– Понятно, что под свежими побегами, редкоземельными элементами вы имели в виду "сверхлюдей", тех, которые сами себя назвали олигархами, являясь на самом деле плутократами. И открою секрет: народ нисколько не огорчен тем фактом, что хотя бы один олигарх "сидит".

– Да, потому что народ привык считать богатых врагами. Миша Ходорковский очень много блага сделал народу. Организовывал по всей стране компьютерные школы, колледжи, открывал фонды. Он был глубоко социальный человек. И не устраивал никаких вальпургиевых ночей из своих миллиардов. То, что он их не отдавал государству, – на то были особые причины. Может быть, хотел потратить их на будущую избирательную кампанию. Я его первый раз на суде увидел, сидел очень близко от клетки, где он был вместе с Платоном Лебедевым, буквально в метре. Сама эта клетка – до того возмутительна, что я весь трепетал. Изумительные два парня сидят в клетке!..

– И ни на кого, в общем, не кидаются – зачем же клетка, согласна с вами. Как и в том, что Ходорковский-то как раз далеко не худший из плутократов. А… вы однозначно уверены, что они добрые хозяева нашей земли?

– "На всех стихиях человек – тиран, предатель или узник". Эти пушкинские слова говорят о том, что выбор невелик… А не есть ли писатель тот человек, который создает новую, четвертую ипостась, – какую?

– "Довоенная эра – затонувшая Атлантида, и мы, уцелевшие чудом". Это Владимир Бурич, если помните. Та земля, на которой родился казанский парень Василий Аксенов…

– … уже затонула. Но дело в том, что Атлантида по ночам всплывает, чтобы подышать воздухом.

– Да я, честно говоря, не знаю. У меня оптимистический шок от Казани. Я помнил ее совсем другой: жалкой, ничтожной. И сейчас вдруг вижу процветающий город, да еще под этим солнцем. Изумительное смещение центра, силуэт потрясающий…

– Здесь много говорят о том, что Казань может стать евразийским центром, третьей столицей страны после Москвы и Питера. В этом она соревнуется с Нижним Новгородом…

– А почему бы и нет? Но думаю, не надо стремиться к евразийской философии вообще как таковой. Она очень часто становится оружием в руках демагогов. Становиться имперской столицей неясного конгломерата не нужно.

А надо жить, как живет Казань, этот большущий волжский город с разнообразным этносом, где преобладает татарский. Татарский этнос можно считать европейским. Даже черты лиц людей больше соответствует европейскому типу, чем, скажем, монгольскому. Корни местных татар в Булгарском царстве, хотя в очень отдаленном времени, но тем не менее они присутствуют в онтологическом порядке. И – нельзя забывать о вкладе русских в развитие Казани как университетского центра еще в девятнадцатом веке, это очень важный элемент…

– Василий Павлович, не секрет, такого ажиотажа, с каким раньше встречалось каждое ваше произведение, не бывает ныне. Но из российских писателей модные и востребованные теперь Пелевин, Сорокин. Масса людей зачитывается детективами Марининой, Донцовой.

– Маринина и Донцова – это коммерческая литература, Пелевин и Сорокин – не то. Эти люди все-таки хотят выразить что-то метафизическое. Я их не особенно много читал и не знаю, какие у них тиражи.

 – А если бы вы случайно застряли в лифте часика на два, в компании одного-двух людей… С кем бы вы предпочли оказаться в такой ситуации?

– У меня один сын, есть еще дочь от жены. А Алексей, конечно, для меня самое любимое существо.

– Если бы вы случайно встретились лицом к лицу с Господом Богом, что бы вы ему сказали?

– Почему случайно, мы все с ним встречаемся ежеминутно. А, лицом к лицу? (смеется) Я бы сказал: "Вы хорошо сегодня выглядите, милостивый Боже. Дайте… есть у меня такое стихотворение: "Дай мне прилечь возле Твоего урожая".