Сегодня легендарным спектаклем “Братья и сестры” в Казани открываются гастроли Санкт-Петербургского академического Малого драматического театра – единственного в нашей стране удостоенного статуса Театра Европы. В преддверии этого, безусловно, знаменательного события в театральной жизни республики нашему корреспонденту представилась возможность задать несколько вопросов художественному руководителю и директору МДТ, лауреату Государственных премий, народному артисту России Льву Додину.
– Лев Абрамович, какова предыстория спектакля “Братья и сестры” и в чем секрет его долголетия?
– “Братья и сестры” – история, на которой рождалась и начинала свою творческую жизнь ведущая группа наших артистов, являющихся до сих пор основой Малого драматического театра. Спектакль начинался как студенческая учебная работа. Страшно сказать, еще в 1976 году мы со студентами первый раз оказались в Верколе, на родине Федора Абрамова. Оказались потому, что поняли: нам не хватает ни знаний, ни понимания, и не только реалий, но и какой-то самой сути той жизни, о которой так мощно, трагически сильно, с ошеломляющей, особенно для тех наполненных ложью лет, правдой писал Абрамов.
Тогда, как и сейчас, со знанием истории своей родной страны дело обстояло из рук вон плохо. Мы и сегодня не вполне понимаем, что с нами происходит, и совсем не помним, или плохо помним, что с нами происходило, из каких трагедий мы вышли, от каких трагических коллизий не сумели очиститься. Тем более не знала этого молодежь тогда.
В 1978 году родился студенческий спектакль, это был, естественно, спектакль в один вечер, такая молодая, но очень страстная выжимка романа, надо признать, произведшая большое впечатление на тогдашнего ленинградского зрителя и вызвавшая немалый ужас тогдашнего ленинградского начальства. Недаром этот курс – вместо того, чтобы создать на его основе новый театр в Ленинграде, – был выслан почти в полном составе в Томск, якобы для организации ТЮЗа, хотя не было там тогда ни помещения, ни возможности для этого. Потом в Малом драматическом театре, который давал мне время от времени приют как приглашенному режиссеру, я сочинил спектакль “Дом” по новой мощной книге Абрамова и сумел втащить в театр несколько людей с этого курса. И так случилось, что в 1983 году абсолютно неожиданно мне предложили возглавить театр, и почти одновременно с этим ушел от нас навсегда Федор Александрович Абрамов, и мы на его могиле поклялись начать наш новый театр с новых “Братьев и сестер”.
Мы решили сделать полноценную, полновесную версию романа, но быстро поняли, что она не уложится в один вечер – и в результате родился абсолютно непривычный для того времени формат – двухвечернего спектакля. Это был 1984 год, и на нас смотрели как на сумасшедших. Советская деревня, колхоз… Кто будет это смотреть? Про колхоз не хотели смотреть и часа, а тут семь часов. Потом спектакль очень долго не мог появиться на свет, потому что ему не давали жизни, мы прошли огромные, почти годовые муки сдач, неприемок, новых сдач. И все-таки 9-10 марта 1985 года состоялась премьера этого спектакля. С тех пор мы продолжаем очень важные для нас истины выражать словами Федора Александровича Абрамова.
– Наверняка за столько лет поменялись не только исполнители, но и какие-то смысловые, сущностные акценты спектакля?
– “Братьев и сестер” в Казани будет играть, по сути, тот же премьерный состав. За редким исключением. Не будет, скажем, Николая Григорьевича Лаврова, замечательного нашего артиста, который ушел от нас несколько лет назад. Но в целом все-таки мы почти не вводим новых исполнителей, потому что нам кажется важным сохранить спектакль таким, каким он родился.
Когда мы выпускали “Братьев и сестер”, это был спектакль о современности, хотя речь там идет о послевоенных годах, но в своем государственном, общественном устройстве мы недалеко ушли тогда. Были периоды, когда казалось, что спектакль вот-вот потеряет свою актуальность и станет, так сказать, фактом историческим, и, наоборот, были моменты, когда мы ощущали с неким ужасом, что этот спектакль не столько о прошлом, сколько о будущем. Сегодня, я думаю, это одновременно и история “историческая”, говорящая о неких коренных проблемах нашей родины, и история большой литературы, то есть вечная, говорящая о неких вечных проблемах бытия – любви и ненависти, братства и вражды, земли и хлеба, голода и надежды, надежды на лучшее, которая почти никогда не осуществляется, во всяком случае в той мере, в какой хотелось бы…
Оказывается, что с годами проза большого русского писателя не остывает, а обретает особую высоту температуры и особые высоты смысла. Поэтому мы продолжаем играть этот спектакль, он кажется нам живым. Если бы мы так не думали, то давно его сняли бы с репертуара. А мы продолжаем возить “Братьев и сестер” по миру, совсем недавно были с ними в Сеуле, а до этого – более чем в пятидесяти городах мира. И, конечно, нам хотелось бы, чтобы как можно больше людей увидели этот спектакль и в России.
– Действительно, с некоторых пор МДТ больше времени проводит за рубежом, чем в России. В свое время это был выбор самого театра или “так сложились обстоятельства”?
– Так получилось совсем не потому, что нам не хотелось работать в России, а потому что, как вы сами знаете, это были годы перемен, на мой взгляд, в основном благотворных, но, как всякие перемены, очень нелегких, и в первую очередь для культуры, на которую у нас всегда не хватает денег. И хотя мы предпринимали немалые усилия вырваться на широкие просторы России, это до сих пор удавалось довольно трудно, изредка и только благодаря энтузиазму отдельных городов, областей или их глав.
И вот сейчас, когда в России наконец возникла ситуация некоей экономической стабильности, когда появились процветающие корпорации, мы сделали все возможное, чтобы привлечь новых русских богатых людей к осуществлению проекта, который условно для себя назвали “Братья и сестры” в городах России”. Нам кажется важным поделиться нашими размышлениями о судьбах, трагедиях, надеждах, бедах и радостях нашей родины и спровоцировать максимальный интерес зрительской аудитории, народа к этим вопросам. (Я не люблю слово “публика”, потому что публика ходит в театр коммерческий, в серьезный театр ходит народ.) Ибо, не думая или забывая о том, что было вчера, мы гарантируем себе плохое понимание того, что будет завтра.
Этот проект рассчитан, как минимум, на три года, и мы рады, что старт ему будет дан в Казани, в одном из крупнейших театральных городов России. К тому же Президент и Правительство Татарстана, поддержавшие нас, выразили пожелание, чтобы мы привезли не один спектакль, а приехали с целым гастрольным репертуаром.
Кроме “Братьев и сестер”, мы покажем “Дядю Ваню”, вечно прекрасную и вечно больную историю Чехова, а также недооцененную в свое время пьесу замечательного русского драматурга Людмилы Петрушевской “Московский хор”.
– У вас есть возможность сравнивать театральный процесс в России и Европе. Связаны ли они между собой общими тенденциями и в чем их отличие?
– При всей разнице исторических путей есть некая закономерность развития европейской культуры, и мы вполне этим закономерностям, и к счастью, и к несчастью, подвержены. Сегодня, мне кажется, и в России, и в Европе драматический театр переживает серьезный кризис. Анализировать его непросто, история эта долгая. Думаю, прежде всего результат этот связан с максимальной коммерциализацией, с желанием все сделать быстро, с отказом от модели репертуарного театра с постоянной труппой.
Сегодня в большинстве стран Европы пошли по пути американской модели драматического театра, когда собирается какая-то компания на шесть недель, шесть недель они репетируют, шесть недель играют, потом расходятся, потом собирается новая компания… Этот способ работы ведет в никуда. У нас в России такого рода театральный фаст-фуд (быстрая еда) называется антрепризой, их тоже стало очень много, и в основном это чисто коммерческие затеи. И даже когда люди собираются для осуществления серьезных художественных проектов, сделать это в такой случайной компании очень непросто. Конечно, чудеса случаются иногда. Но закономерность, тем не менее, существует. И недаром сегодня самая, безусловно, развитая в театральном отношении страна Европы – это Германия, в конституции которой записано, что государство отвечает за развитие культуры. Так оно и есть на самом деле – в Германии огромное количество репертуарных театров с постоянной труппой, которые замечательно обеспечены. На фоне того, как финансируются русские театры, – это, конечно, сказочные цифры и сказочные условия работы. И убежден, благодаря только этому немецкий театр продолжает держаться лучших традиций.
И очень жалко, что в России, где, собственно, и зародилась идея репертуарного театра – это было великое изобретение Станиславского и Немировича, – сегодня зачастую скатываются на задворки худших европейских представлений. При этом, как всегда, нагромождается много лжи: что в Европе театры не финансируются государством, что рыночная экономика в принципе несовместима с государственной поддержкой театров и т.д., и т.п. Это все абсолютная неправда. Даже там, где не существует постоянных трупп, театры как организации получают огромные бюджеты, которым позавидовал бы любой российский театр.
Вообще, театр – и эту истину, к сожалению, приходится доказывать снова и снова – не может быть и никогда в истории не был доходным делом. Если он становится доходным, то только ценой проституции, то есть превращаясь в чисто коммерческое, развлекательное, угождающее не лучшим вкусам публики низкопробное зрелищное предприятие. И вот тут уже действительно речь идет не о народе, а о публике. Такой с позволения сказать театр, становясь, по сути, частью сферы обслуживания, перестает быть искусством. Попытки театра превратиться в шоу-бизнес или догнать его губят театр и грозят уничтожить его на корню.
Единственное утешение – уничтожить театр до конца невозможно, потому что это некая природная потребность человека, но, разумеется, только тот театр, который дает возможность испытать сострадание к другому и к самому себе. Настоящий театр лечит человека и в какой-то мере спасает его.
– А как вы оцениваете современное состояние отечественной драматургии? И не заключен ли ответ на этот вопрос в том, что вы по-прежнему отдаете предпочтение прозе (Гроссман, Платонов, Достоевский), делая исключение только для Чехова?
– Как и современный театр, драматургия находится сегодня в трудном положении. И это понять как раз легче: слишком много за последние годы произошло исторических пертурбаций, и мы продолжаем жить в эпоху перемен. А чтобы создать серьезное художественное произведение, отображающее ту или иную реальность, почти всегда нужна некая временная дистанция. Сегодня этой дистанции нет, и поэтому вместо подлинно современных произведений мы пока чаще имеем дело с сиюминутными однодневками.
Кроме того, буржуазные тенденции и желание хорошей, сладкой жизни, которое всегда таилось в недрах, а потом уже и на поверхности советского общества и нарывало, – все это сегодня прорвалось таким гноем гламура, обязательной жизнерадостности, сплошного трепа, стеба, боязни серьезного чувства, серьезных страстей. И пока этот гной – а я убежден, что это гной, – не схлынет, пока мы не отмоем по-настоящему глаза и не увидим действительность такой, какая она есть, не увидим снова себя и других с позиции высокого гуманизма и сострадания – большой драматургической литературы, да и просто большой литературы, не возникнет.
Может быть, поэтому мы снова и снова возвращаемся к Абрамову, Платонову, Достоевскому, Гроссману – великим русским писателям, которые современны всегда, потому что говорят о вечных проблемах человеческой души, нравственности. Отсюда и наша страсть к Чехову – “Дядя Ваня” уже четвертый чеховский спектакль в нашем репертуаре.
Когда меня спрашивают, как соотносятся Чехов и современный театр, мне всегда не просто ответить, потому что для меня Чехов и есть современный театр. Это самый большой европеец русской литературы, который первый с особой силой и мощью осознал независимость человеческой личности, ее права на самоосуществление и ее огромную ущербность в этом самоосуществлении. Чехов, до отчаяния любя человека за все те страдания, на которые он обречен, одновременно предъявляет ему чрезвычайно жесткий и суровый счет, потому что такой счет он предъявлял самому себе. И вот это сочетание любви и требовательности, любви и знания того, как непрост и порой ужасен прекрасный человек, – это и есть Чехов, и это есть, может быть, самая современная проблематика, которую могут предложить вчера, сегодня и завтра литература и театр.
Недаром во всем мире сегодня Чехов самый ставящийся и самый живой автор. Я вспоминаю, как удивительно воспринимали и реагировали на чеховский текст и чеховские ситуации в Австралии, где мы недавно играли “Дядю Ваню”. Почти с детской радостью люди узнавали свою собственную человеческую ситуацию, абсолютно знакомую и такую близкую, хотя вроде бы драматургически такую далекую. Вот это узнавание далекого как близкого есть тоже великая радость театра.
– Чего вы ждете от казанских гастролей?
– Мы с огромным интересом и нетерпением ждем встречи с казанским зрителем, и хотя я понимаю, что в традициях России делить страну на столицы и провинцию, все-таки мой опыт, а я довольно много в своей жизни путешествовал, сначала как геолог, потом уже как режиссер с театром, – так вот мой опыт говорит, что в глубинах России, несмотря на то, что жизнь там бывает гораздо труднее и в бытовом отношении неустроеннее, чем в столицах, в глубинах ее кроется очень много подлинной, неугасшей и незадушенной, несмотря ни на что, интеллигентности. И поэтому мне так хочется снова и снова встречаться с российским зрителем.
Театр, по старому латинскому выражению, должен и создан для того, чтобы говорить с городом и миром. Я добавлю – говорить с городом, страной и миром. Мы много лет ведем непрерывный и порой непростой диалог с нашим родным Петербургом, мы уже, наверное, полтора десятилетия ведем напряженный и, как мне кажется, плодотворный диалог с миром, мы, я думаю, уже давно начали, а сегодня нам хочется максимально наполнить содержанием и энергией диалог нашего театра с нашей страной. Помоги нам всем Бог.
– Спасибо за интервью.