Недавно в Московском Доме кино с успехом прошла премьера нового художественного фильма режиссера Бориса Бланка “Грех”. Это экранизация пьесы Максима Горького “Старик”, что, безусловно, само по себе заслуживает внимания. В последнее время именно кинематографу принадлежат наиболее успешные попытки развернуть нас лицом к русской классике – правда, пока чаще в формате телесериалов (“Идиот”, “Мастер и Маргарита”, “В круге первом”). В фильме по Горькому занят звездный актерский состав – Юозас Будрайтис, Александр Домогаров, Ирина Алферова, Мария Аронова, Александр Панкратов-Черный… Для нас же эта кинопремьера представляет интерес еще и потому, что автором сценария фильма является наш казанский автор Роман Перельштейн. Сегодня он гость нашей рубрики.

– Роман, по первому образованию вы архитектор. Читателям нашей газеты ваше имя знакомо по литературным публикациям. И вот теперь кино…

– На сценарном факультете ВГИКа я отучился заочно. Меня взял в свою мастерскую Одельша Александрович Агишев, замечательный драматург, порядочнейший человек. Ученики Агишева, а их немало и в Казани, благодарны ему по гроб жизни. Спросите любого! Агишев впоследствии и свел меня с режиссером Борисом Бланком.

Бланк буквально бредил Горьким. Особенно Борису Лейбовичу не давала покоя пьеса “Старик”, малоизвестная и, как Бланку казалось, незавершенная. Он попросил меня написать сценарий, в котором бы я додумал, дожил судьбы героев, увидел горьковскую историю начала XX века сквозь призму и революции, и недавнего советского прошлого, и России девяностых… Бланк не тот художник, который будет просто иллюстрировать Горького. Скучно ему было и снимать кино “по мотивам”, очень близко придерживаясь пьесы. А поэтому он предоставил мне полную свободу. Нужно было все выжать из горьковского замысла – по страстям, по трагедийности и боли…

– Наверное, все-таки имеет смысл напомнить фабулу “Старика”…

– Начало XX века. Дела у преуспевающего заводчика Мастакова идут блестяще, он пользуется хорошей репутацией, не за горами и свадьба. Но неожиданное появление таинственного старика – человека, с которым Мастаков когда-то мыкал горе, – путает все карты. Старик шантажирует бывшего товарища по каторге, но деньги старику не нужны, да и прожить их он не успеет. А пришел он с одной целью – разрушить спокойную и благополучную жизнь Мастакова, а может, и погубить его. И старику это удается.

В пьесе Горького старик не просто малосимпатичный, он мерзкий тип, этакий мироед. Мы же сделали из него фигуру сложную и странную. Это бич Божий, меч карающий. Хотя, по большому счету, такого права – карать – у него нет, потому что он и сам в жизни много грешил. Но за стариком есть некая правда, которую чувствуют все. У каждого в прошлом есть что-то такое, о чем ему хотелось бы забыть, у каждого чем-то отягощена совесть. А старику удается извлечь эту совесть, которую они давно похоронили, и каждого призвать к ответу. Хотя, повторяю, права на это вроде бы он не имеет. Однако Горький тем и силен, что он, как никто, точно проговаривается, то есть умеет сказать больше, чем может и даже хотел бы. Есть тактика речи, а есть стратегия проговаривания, и последнее для писателя гораздо важнее. К примеру, Горький пишет “Жизнь Клима Самгина”, где хочет показать русского интеллигента на распутье, отщепенца по сути, а в итоге получается чуть ли не праведник… Вот это и есть искусство проговаривания. Когда в основе замысла лежат одни идеи, а художественный инстинкт уводит писателя совсем в другую сторону, в сторону подлинных открытий.

– Если, как вы утверждаете, это современная история, то на что или кого она проецируется? Уж не на тех ли “новых русских”, которые преуспели в девяностые годы, перешагивая через трупы, а теперь заделались добропорядочными бизнесменами, банкирами?..

– Конечно, такую параллель можно провести, хотя для нас это не являлось самоцелью. Вопросы-то поднимаются вечные. Покаяние, Страшный суд…

– В последнее время много говорят о христианских мотивах в творчестве Горького. По всей видимости, для вашего фильма они тоже являются ключевыми. А не впадаем ли мы в другую крайность, столь решительно дрейфуя от “пролетарского” писателя к “религиозному” Горькому?

– Я бы не называл Горького религиозным писателем, он, скорее, еретик. У него очень много богоборчества, но богоборчества страстного. Через эту страсть и муку мы и открывали для себя заново Горького-писателя.

Горький привнес в литературу так называемый новый гуманизм. Это идея человека прометеевского типа, творца своей судьбы, уповающего не на Бога, а только на самого себя, верящего только в собственные силы. Сегодня мы можем критически относиться к Горькому и его “прометеевскому” гуманизму, но сам этот человеческий тип никуда не делся, его амбиции только возросли по сравнению даже с советским человеком, который считал себя царем природы. Горький потому и востребован сегодня, что он, как никто, знал этого дерзкого человека. Знал и был им. Хотя мы и говорим, что наступила другая эпоха, и теперь нам ближе другой путь – путь религиозного осмысления себя и мира, но на самом деле не так это просто – сойти с прежнего пути. И поворот к ценностям, утраченным в революцию, прежде всего к христианским ценностям, понемногу и происходит. Но говорить, что он уже произошел, пока рано. Горький еще долго будет для нас злободневен.

– А где проходили съемки фильма?

– На территории бывшего Бадаевского пивного завода. Это центр Москвы, недалеко от Киевского вокзала. Но по фильму догадаться об этом совершенно невозможно. Подвалы Бадаевского завода – настоящие казематы. В них сохранились допотопные машины по переработке ячменя, и в кадре все это грохочет, изрыгает пар…

Бланк хотел показать ад, и ему это удалось. Возможно, мы заглянули даже чуточку дальше, чем было нужно, в какую-то беспросветную бездну, которую Блок назвал “страшными годами России”. Может быть, до конца все понимать даже опасно. Когда все понятно, опускаются руки, наступает паралич. Лучше уж заблуждаться и потом раскаиваться. Нам очень хотелось сделать страстный, пронзительный фильм. А уж что из этого получилось – судить не нам.

– Это правда, что Борис Бланк собирается экранизировать и другие пьесы Горького?

– Да, это будет кинотрилогия. Второй фильм – по пьесе “Зыковы”. Сценарий уже написан, и наша работа с Бланком продолжается. Сейчас Борис Лейбович ищет деньги для картины. А третья часть – экранизация пьесы “На дне”. Но опять же это будет не иллюстрация, а попытка выразить свое отношение к Горькому и к времени.

– Ваши впечатления от работы на съемочной площадке и вообще от “киношного” мира?

– Кино – это большой котел, где варится столько талантливых, мастеровитых людей, что ты невольно втягиваешься, заражаешься их отношением к делу. Кино – это азартное дело. Ты можешь не спать, не есть и при этом чувствовать себя абсолютно счастливым человеком.

Конечно, когда я впервые пришел на съемочную площадку, то глаза у меня полезли на лоб. Я пытался всем давать советы – от оператора до актеров и, по всей видимости, производил впечатление человека невменяемого. Но уже через пару дней я понял, что на съемочной площадке есть только один человек, которого все должны слушать и слушаться, – это режиссер. На корабле, к счастью, один капитан. В данном случае это Борис Лейбович, который поначалу дал мне полную свободу, потом сам же ее и ограничил, уже по ходу съемок требуя вносить некоторые изменения в сценарий. И я переделывал, дописывал. Но при этом, насколько мне позволяли силы, образование и наглость, я старался держаться того курса, который изначально был взят в сценарии.

– Юозас Будрайтис, сыгравший в фильме роль старика, в одном интервью признался, что никогда не читал пьесу Горького и был знаком с ней только по сценарию…

– Будрайтис – человек скромнейший, открытый человек, в этом и заключается его страшная сила. Он не будет убеждать вас, что только вчера перечитал пьесу Горького, если он действительно ее не читал. Кроме того, надо сделать поправку на то, что хотя он человек и русской культуры, но русский язык не является для него родным. Будрайтис – великий актер, потому что он умудряется играть не играя. Это актер скупого жеста, умеющий наполнить образ какой-то странной тишиной. Когда он просто молчит, смотрит, ты видишь, какая глыба ворочается там у него внутри.

– В фильме заняты и другие известные актеры, в том числе один из “секс-символов” нашего кино Александр Домогаров. Может, это была “приманка” для той части зрителей, которые воспитывались не на советской киноклассике, а уже на американизированном кино?

– Домогаров не столько “секс-символ”, сколько герой романтический. По-своему романтичен и Мастаков. Я согласен с Бланком, который считает, что это одна из лучших работ Александра Домогарова. Удаль, порывистость, беда какая-то в глазах. Таков и его герой. И весь-то он ходит по острию топора, а человек, если разобраться, трудолюбивый, тихий.

– На завершившемся недавно в Гатчине кинофестивале “Литература и кино” фильм “Грех” тоже не остался незамеченным. А когда его можно будет посмотреть в Казани?

– Я знаю, что переговоры о казанской премьере фильма сейчас идут. Будем надеяться…

– Итак, если я правильно поняла, ваши ближайшие жизненные и творческие планы связаны с кино и, по всей видимости, с Москвой, куда, кстати сказать, уехали уже многие наши молодые и перспективные кинематографические кадры.

– Москва, естественно, дает больше возможностей для людей, которые пытаются делать кино. Но когда мне в Казани предлагают интересную работу, я не отказываюсь. На Казанской студии кинохроники по моему сценарию снят документальный фильм “Сельская учительница” – о женщине-инвалиде. За этот материал мне предложил взяться режиссер Энвер Габдурахманов. Мною был написан сценарий для сорокаминутного документального фильма, посвященного тысячелетию Казани. Над этим проектом мы работали совместно с режиссером Рамисом Назмиевым.

– Кроме ВГИКа, вы окончили Литинститут имени Горького. А литературная среда представляет сегодня для вас какой-то интерес?

– Московскую я почти не знаю, за исключением нескольких имен. А казанская литературная среда мне знакома. Когда-то меня ввел в нее поэт Николай Николаевич Беляев. Я считаю его своим учителем в человеческом смысле. А в Литературном институте моим мастером был прозаик Владимир Викторович Орлов, автор небезызвестного “Альтиста Данилова”. Мне жутко везло на учителей! Что их объединяет? Наверное, то, что все они шестидесятники. Я верю этим людям. Они подпирают плечами тот мир, который я знаю и люблю. Они – поколение. В моем представлении все последующие поколения, в том числе и мое собственное, нынешних сорокалетних, – это поколения размыканных, разочарованных одиночек. Причем в девяностые это разочарование достигло какого-то последнего предела. А что сейчас? Сейчас происходит закладывание чего-то нового, надеюсь, здорового, позитивного. Не знаю, сумеем ли мы использовать этот шанс, но такое ощущение, что все пускается в рост. Все талантливое, молодое. И как-то не хочется от этого отставать.